Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения,в полномихразвитии
М. Ю. Лермонтов

Бывали хуже времена, но не было подлей.
Гамлет, Принц Датский

Действующие лица, а также все адмиралы и офицеры, их жёны и любовницы, сослуживцы и собутыльники не имеют реальных прототипов, и придуманы мной лишь для очернения светлого прошлого. А если вам вдруг покажется, что что-то похожее было или могло быть, не верьте себе.
Не было этого.

Пролог

Всё болит. Ничего не вижу. Открываю глаза. Начинаю различать предметы вокруг себя. Вижу причину нестерпимой боли. Самолётный штурвал, ударив в грудь, вбил меня в пуленепробиваемую спинку моего командирского кресла. В животе горячо. Очевидно сломаны ребра и началось внутреннее кровоизлияние. Посмотрим, как себя чувствуют остальные члены моего экипажа.
Медленно поворачиваю голову вправо.

От штурманской кабины в носу самолёта не осталось ничего. Прямой удар в бетонный водосборник превратил рабочее место капитана Васильева в смесь алюминия, стекла, вырванных со стеллажей блоков навигационного оборудования и окровавленных частей его тела.

Бортовой техник, сидевший во время последнего захода на посадку между мной и правым лётчиком, согнулся пополам. Ремень безопасности уберёг Гену Рыбникова от вылета через лобовое стекло, но от резкой остановки самолёта он ударился лбом о приборную доску и погиб. Его руки безжизненно повисли, а с головы, на спину лежащего под ним радиста, капает кровь.

За минуту до столкновения самолёта с колодцем, сидевший за спиной правого лётчика бортовой радист прапорщик Оноприенко, отстучал азбукой Морзе донесение о нашей посадке в штаб Пятнадцатой флотилии Тихоокеанского флота, поднялся со своего рабочего места и пополз под креслом бортового техника в стеклянный нос самолёта к штурману. Он очень хотел посмотреть как я посажу самолёт на одну основную стойку шасси. Быть в неведении о происходящем казалось прапорщику гораздо страшнее, чем видеть опасность в глаза. Во время удара Оноприенко влетел к Васильеву в кабину и был раздавлен панелями с навигационным оборудованием, рухнувшими на него.

Второй пилот Сергей Коваленко сидит без головы. Её, вместе с наголовником кресла, срезало рваной обшивкой фюзеляжа. Голова с открытыми глазами лежит на столе у радиста.Наушники съехали набок. Ветер шевелит его русые волосы. Красивый был парень. Высокий, плечистый, белокожий. Даже тропическое солнце Вьетнама не смогло оставить загар на его теле. Сергей так и не успел мне сказать, сколько денег сдали вьетнамцы за перелёт на нашем самолёте из Ханоя в Хошимин

Перед вылетом старший лейтенант Рыбников разместил в десятиместной герметичной кабине тридцать человек местного населения. Разрешения на их перевозку у нас не было. Я не переживал о том, что меня поймают с ними в Ханое. Был уверен, что до вылета не успеют. Бортовой техник привёл «левых» пассажиров непосредственно перед запуском двигателей. Не волновался я и за Хошимин, потому что собирался открыть грузовой люк и высадить их на рулёжной дорожке, не довозя до здания аэропорта. Но по пути в бывшую столицу Южного Вьетнама нам предписывалось залететь в портовый город Хайфон. Там нас ожидал груз, пришедший морем из Союза. За Хайфон я слегка волновался. Военный советник МО СССР мог проверить законности нахождения иностранных граждан на нашем самолёте. Я решил подстраховаться и послал второго пилота подписывать наспех состряпанный список пассажиров к старшему авиационному начальнику военного сектора ханойского международного аэропорта.

Грозный на вид майор Смирнов за хорошую цену был готов подписать любой документ, и я был уверен, что мой помощник без труда найдёт с ним общий язык. Через пятнадцать минут Сергей вернулся назад. Выглядел он очень расстроенным.

- Что случилось? - спросил я.
Он коротко доложил:
- За свою подпись Смирнов потребовал отдать ему двадцать процентов от собранных с вьетнамцев денег.

А сколько они заплатили всего, сказать он так и не успел. Времени до взлёта оставалось совсем мало, и я решил разобраться с финансовым вопросом после возвращения из командировки. Но теперь Коваленко уже ничего и никому не расскажет. Ни мне, ни следователям из военной прокуратуры.

Вот удивятся спасатели, бегущие к нам со всех сторон, обнаружив в самолёте мелких жителей джунглей. Интересно, почему вьетнамцы молчат?

Готовясь к посадке, я выжег керосин из крыльевых и фюзеляжных топливных баков почти до нуля, поэтому мы не взорвались и даже не загорелись после аварийного приземления. Удар, разрушивший кабину пилотов, не нанёс пассажирскому отсеку видимых повреждений. Однако, они не кричат от боли или страха, и не зовут на помощь.

Ну, и черт с ними.
В конце-то концов, именно они, да ещё наша патологическая жадность, стали причиной гибели моего экипажа на бывшей американской, а ныне советской,военно-воздушной базе Камрань.

Пока спасатели добегут до места катастрофы и, через искорёженный металл доберутся до меня,вспомню, как я докатился, в прямом и переносном смысле, до сточной канавы с бетонными водосборниками.

Воспоминания - нехороший признак.
Очевидно, мозг уже осознал, что организм не выживет, и решил просмотреть самые значительные эпизоды моей беспутно прожитой жизни.

Глава 1

Двадцать второго октября я прилетел на Камчатку для дальнейшего прохождения военной службы после окончания Высшего Военного авиационного училища лётчиков. Аэропорт Елизово встретил меня тёплым ветром и моросящим дождём. В конце октября в средней полосе России уже заморозки, а на полуострове на деревьях ещё были листья: жёлтые, красные, бордовые... Не улетевшие на юг птицы низко кружились стаями, отрабатывая навыки групповых полётов. "К длинному перелёту готовятся. От Камчатки до Японии вдоль Курильских островов путь не близкий", - подумал я, пока шёл по пешеходной дорожке от аэровокзала до штаба своей будущей эскадрильи.

Дежурный по воинской части, здоровенный рыжий детина, встретил меня в холле одноэтажного здания, построенного в середине пятидесятых годов, и проводил в кабинет командира отдельной ракетоносной эскадрильи.

В приёмной, за дубовым столом, сидела молоденькая и очень красивая девушка в кремовой рубашке с погонами младшего сержанта на плечах, чёрном форменном галстуке и короткой чёрной юбке. В проёме между двумя массивными тумбами служебного стола были видны её стройные ножки. Офицер, сопровождавший меня, перебросился с ней парой фраз. Я не особенно вслушивался в их разговор, потому что сосредоточил своё внимание на линии обреза мини-юбки. Секретарша перехватила мой голодный взгляд, презрительно хмыкнула и подняла трубку телефона для доклада командиру о прибытии в часть молодого лейтенанта.

Капитан толкнул меня локтем и прошептал:
- Не пялься. Это не твоего поля ягода.

Девушка выслушав ответ командира, положила трубку на телефонный аппарат, молча кивнула нам на дверь, и принялась барабанить своими тоненькими пальчиками по клавишам пишущей машинки.

Через десять минут я вышел из командирского кабинета помощником командира корабля экипажа майора Грибова. Машинистка даже не взглянула на меня, а зря. В свои двадцать один я был достоин много. Видела бы она рельеф мышц, скрытых сейчас военной формой. Знала бы она о том, невидимом постороннему глазу потенциале, которым я обладал, возможно и уделила бы мне чуточку больше внимания. Но, ни мои густые чёрные волосы, ни прямой нос, ни правильной формы губы не произвели на неё впечатления.

Второй пилот старенького ракетоносца Ту-16, не бог весть какое назначение, но лучшего мне никто не предложил. Долгих четыре года я пролетал в этой должности, скрашивая своюхолостяцкую жизнь беспробудными пьянками с друзьями-лётчиками и любовными приключениями с местными красавицами.

А их вокруг гарнизона было всегда в избытке.

Не знаю как так получилось, но именно крохотный районный центр Елизово, буквально за год до моего прибытия туда получивший статус города, был на Камчатке уникальным населённым пунктом. Ни одно другое село или посёлок городского типа, ни даже столица края не могли похвастаться тем, что количество населявших его женщин, существенно превышало количество мужчин. И это было удивительно. Я так и не смог понять этого феномена. Чего, казалось бы, мужикам не хватало в Елизово? Рыбалка на местной речке Авача просто замечательная. Что может быть вкуснее камчатской форели? И что может быть интересней, чем схватка с никогда не сдающимся авачинским гольцом?

До горячих Паратунских, Начикинских, Малкинских источников рукой подать. В городе чисто, компактно, ухожено, спокойно. Лето теплее, чем в Петропавловске, и климат гораздо суше. Красота! Весной цветёт черёмуха, летом - сирень, много цветов на клумбах. А за вид на заснеженную вершину вулкана Корякский и Авачинскую сопку с местных жителей можно было брать деньги. Да, что там вулкан с сопкой, в Елизово даже зоопарк был.

И ещё я так и не смог понять, почему среди моих многочисленных любовниц так и не оказалось командирской секретарши. Сослуживцы поговаривали, что девушка не только могла быстро печатать на пишущей машинке, но была талантлива ещё и во многом другом.

Я мог бы пролетать правым лётчиком ещё года три или четыре, но мой командир прослужил в этом гарнизоне слишком долго, так долго, что успел облысеть и располнеть. Он стал похож на старого доброго борова, которого я видел много лет назад у своего деда в деревне, и уже не считал нужным подбирать слова для выражения своих мыслей и чувств. Пологая, что его возраст позволяет ему говорить всё что угодно, он своей бравадой спровоцировал скандал, который дал мне шанс вырваться из порочного треугольника, вместившего в себя карточный стол, чужие постели и весёлые застолья.

Однажды, во время очередной попойки майор Грибов рассказал в кругу друзей политический анекдот. Суть его сводилась к телефонному разговору секретаря партийной организации предприятия и священника близлежащей церкви.

-Батюшка, - сказал парторг. - Дай стулья для коммунистов. У меня завтра собрание по плану.
-Не дам, - ответил поп. - Они в прошлый раз на моих стульях слова матерные ножичками нацарапали.
-Ах, так. А я тебе пионеров в церковный хор больше не пришлю, - ответил парторг.
-А я тебе монахов на субботник, - парировал служитель культа.
-А я тебе комсомольцев на крестный ход не дам, - как истинный коммунист не сдавался секретарь партийной ячейки.
Но батюшка имел в запасе козырного туза.
-А я тебе монашек в сауну.
Парторг, помолчав минуту, выпалил в трубку телефона:
- А за такие слова, батюшка, ты свой партийный билет на мой стол положишь.

Мы тогда посмеялись над анекдотом от души, а вскоре мой командир стал объектом серьёзного разбирательства нашей первичной партийной организации. Открытое партийное собрание большинством голосов коммунистов исключило из партии незадачливого шутника и, через короткий промежуток времени, его сняли с должности командира корабля. Кто, из присутствующих в тот вечер за столом, написал на него донос, выяснить не удалось. Я был тогда беспартийным, и подозрения сослуживцев меня миновали.

На следующий день после объявления приказа о снятии с должности майора Грибова меня вызвал на беседу командир эскадрильи. То, что в его служебном кабинете присутствовало всё руководство нашей воинской части, оказалось для меня полной неожиданностью.

- Товарищ подполковник, старший лейтенант Григорьев, по Вашему приказанию, прибыл.

Я стоял напротив командирского стола посреди изрядно вытоптанного ковра и упрямо наклонив голову исподлобья смотрел на президиум. Так когда-то стоял военный губернатор Камчатки Завойко на скалистой оконечности мыса Сигнальный, рассматривая в подзорную трубу корабли англо-французской флотилии.

"По какому поводу мне приготовлена такая помпезная встреча? - ломал я себе в размышлениях голову. - Разнесёт ли меня сейчас в клочья эта тяжёлая артиллерия, или я выйду отсюда с почётом, так же как Василий Степанович, сто с лишним лет назад защитивший Петропавловск?»

Начальник штаба открыл картонную папку с моей фамилией на титульном листе и задал мне несколько биографических вопросов. Каждый мой ответ он сверил с данными в личном деле. Майор словно желал убедиться, тот ли я человек за которого себя выдаю? А если я вовсе не тот, то не забыл ли я "легенду", с которой был заслан из-за бугра? Очевидно мои ответы совпали с тем, что было написано обо мне в красной папке, потому что закрыв её, он с удовлетворением на лице положил этот секретный документ на стол перед командиром.

Командир эскадрильи опустил на папку обе руки, его ладони накрыли тиснёный на ней герб Советского Союза, обвёл взглядом всех своих заместителей и помощников, сидящих вдоль стен, глубоко вздохнул и сказал:
- Ну что, Григорьев, пришло твоё время. Родина в моём лице и партия, в лице замполита и парторга, решили доверить тебе должность командира реактивного ракетоносца.

От высокопарного слога командирской речи ком подкатился к моему горлу, а он продолжил, делая вид, что не замечает охвативших меня чувств:
- Но есть у нас с тобой несколько нерешенных проблем.
Радость, преждевременно охватившая меня, сменилась чувством тревоги. Я стоял молча, а он сделал паузу для повышения важности своих слов:
- Ты должен мне пообещать выполнить следующие условия: первое, вступить в коммунистическую партию. Командир воздушного ракетоносца должен быть партийным. Это требование ЦК КПСС. Второе, пообещай мне, что ты в ближайшее время женишься. Это тоже требование партии. Пока ты летаешь вдоль вражеских берегов тебя дома должна ждать семья. И наконец третье, но не последнее по важности, я хочу услышать от тебя, что ты собираешься прекратить пить спиртное в неимоверном количестве.
Я перевёл дух. Невыполнимых для себя задач я не увидел, поэтому клятвенно пообещал выполнить первые два условия в ближайшие полгода, а бросить пить с завтрашнего дня.
-Почему не с сегодняшнего? – спросил замполит.
-Повышение обмыть надо, товарищ майор, -ответил я под дружный смех присутствующих.

Глава 2

Должность командира корабля вместе с уважением окружающих и незначительным повышением заработной платы принесла с собой большое количество новых обязанностей. Теперь я не мог как раньше на два выходных дня пропасть в кровати у Людки Сальниковой или с опухшим от водки лицом явиться к врачу на предполётный медицинский осмотр. Раньше доктор иногда говорил мне, измеряя давление:
-Григорьев, ты хоть дыши в сторону. От твоего перегара у меня глаза слезятся.
Всё в раз изменилось. Кончилась моя беспутная молодость. %

За день до страшной трагедии, в корне изменившей мою судьбу, я сидел, как и все другие командиры кораблей, на постановке задачи на полёты, назначенные на следующий день. Начальники служб поочерёдно докладывали о том, что нам следует завтра ожидать от погоды, вероятного противника, собственных служб тыла и связи. Всё это меня мало касалось. Из этой информации я почерпнул для себя главное: завтра утром, в восемь ноль-ноль я взлетаю первым и через четыре часа вернусь на базу, а ещё через четыре часа буду пить в офицерском общежитии с друзьями пиво, отмечая своё первое боевое задание. Поэтому, я в сотый раз разглядывал, висевшие на стенах класса подготовки к полётам, плакаты и схемы, и в сотый раз удивлялся чужой безалаберности.

На двух десятках плакатов, размером полтора метра на два, были описаны обстоятельства катастроф самолётов Ту-16 за последние десть лет. Почти все они были связаны с ошибками в техники пилотирования или с не верно принятыми решениями. То есть говоря научным языком - с человеческим фактором. Я усмехнулся: "Меня так просто в сопку не заведёшь. Я себя убить никому не позволю. Недаром мне в двадцать пять лет доверено лететь на боевое дежурство к Алеутским островам".

Я летал туда много раз, будучи правым лётчиком, но тогда в мои обязанности входило лишь одно - ни во что не вмешиваться. Сейчас обстановка изменилась. На мне лежала ответственность за подготовку экипажа к выполнению полётного задания. Но я измениться не смог. В душе я так и остался разгильдяем. Всего лишь один час уделили мы реальной подготовке к полёту вдоль американской границы. Мне следовало поработать над документами регламентирующими лётную работу подольше, и ещё я должен был проверить готовность каждого из членов моего экипажа. Но к нам подошли более опытные пилоты из других экипажей, и мы отправились в гарнизонный спортзал играть в волейбол. Последние два часа того рабочего дня мой экипаж провёл за карточным столом, закрывшись в кабинете врача. Доктор повесил на обитую технической ватой, а сверху чёрным дерматином, дверь своего кабинета табличку: "Не входить. Идёт осмотр больного" и наши ликующие, а порой негодующие возгласы не были слышны никому.

Утром следующего дня я сидел в лётной столовой и ждал, когда закреплённая за нашей эскадрильей официантка Люда принесёт мне завтрак. Мой лёгкий роман с ней закончился ещё полгода назад, но женщина прониклась ко мне чувством и это оказалось для меня сюрпризом. Я и не думал, что она строила свои жизненные планы в расчёте на меня. Мало ли с кем я спал за последние четыре года. Не на всех же из них я должен был жениться. И уж конечно не на Сальниковой….

Она имела фигуру гитары. Широкая грудная клетка, узкая талия и очень широкая тазобедренная кость. В постели с ней было очень здорово, но приглашать её в дом офицеров на танцы или в ресторан я стеснялся. А уж о женитьбе на ней я никогда и не думал. Боже меня упаси. Я постепенно свёл наши встречи к нулю и постарался остаться с ней в дружеских отношениях. Людмила не зная истинной причины моего охлаждения оставалась со мной приветливой и доброй.Когда же по гарнизону прокатился слух о моей женитьбе, её отношение ко мне резко изменилось.

Мало кто знал почему убеждённый холостяк отважился на такой шаг, как женитьба. Вернувшись из отпуска, я доложил командиру эскадрильи о выполнении одного из условий нашего договора. К моему сожалению он не стал делать из этого тайны. Как следствие его болтливости, обслуживание моего экипажа в лётной столовой резко ухудшилось. Эскадрильские юмористы не упускали случая пошутить по этому поводу:
-С тобой, Валера, за один стол лучше теперь не садиться, - говорили они.
Или:
-Всё, Григорьев, твоё время прошло. Раз ты женился, то есть будешь последним.
В любой другой день я, может быть, и просидел бы до самого конца завтрака, пропуская мимо ушей насмешки товарищей. А дождавшись, когда все лётчики уйдут, постарался бы поговорить с Людой по душам. Но тот день был для меня особенным. Я торопился на предполётные указания и мне некогда было утирать слёзы своей бывшей любовницы.

Стараясь привлечь внимание официантки, я, как прилежный ученик, сначала поднял одну руку. Затем другую. Офицеры стали поворачиваться и смотреть в мою сторону. Многие перестали работать вилками в ожидании, что же будет дальше. И когда Люда, проходя в очередной раз мимо моего стола, презрительно сказала:
-Григорьев, ты можешь хоть ноги над столом поднять, а есть все равно будешь последним.
Я ответил достаточно громко, отделяя слово от слова, стараясь вложить в свои слова весь сарказм,на какой только был способен:
-Люда, ноги над столом поднимать, а особенно раздвинутые, это по твоей части.
Эскадрилья содрогнулась от хохота. Попавшаяся на злую шутку девушка бросила на пол подносс тарелками и, разрыдавшись, убежала в комнату для персонала.

Через несколько минут дежурный по столовой прислал в наш зал другую официантку. Вера сразу подошла к нашему столу, и пока мы выбирали себе завтрак, она успела мне сказать:
-Я ей всегда говорила, что кроме гадостей она от тебя ничего не дождётся.

Глава 3

Повинуясь рукоятке поворота переднего колеса мой Ту-16-й вырулил из капонира «Поста номер 4» и, оставив за хвостом здание аэровокзала с неоновой надписью «Петропавловск-камчатский», медленно покатил между стоянками отдельной транспортной эскадрильи и бетонными укрытиями полка противовоздушной обороны. Несколько ПВОшников, на пути к своим Су-15ТМ, приветливо помахали мне рукой. Я воспринял их дружественные жесты как пожелание счастливого полёта и козырнул им левой рукой. Это было не по уставу, но сидя в командирском кресле я был повёрнут к ним левым боком и мою правую руку увидеть они бы не смогли.

В тот день мы взлетели первыми. После набора высоты маршрутного полёта я развернул самолёт и взял курс на Командорские острова. Оставив далеко внизу последний участок суши, принадлежащий Советскому Союзу, мы направились к американской границе. В моё полётное задание входила проверка противовоздушной обороны вероятного противника авиабазы Эриксон. Это был сложный комплекс упражнений, который я должен был отработать. По прямой до острова Шемаи было всего лишь тысяча километров. Но мы должны были выполнить упражнение в условиях максимально приближенных к боевым.

Поэтому, вместо полёта на восток я взял курс на север и планировал подойти к американцам незамеченным по большой дуге, со стороны Аляски. На финальном отрезке полёта мне предписывалось войти в зону досягаемости крылатой ракеты К-10. Произвести её учебный пуск по американской станции радиоэлектронной разведки и раннего предупреждения о воздушной угрозе, затем дождаться когда наш самолёт будет перехвачен истребителями противника, пролететь с ними вдоль островов и вернуться на родной аэродром. На удалении триста километров от цели, я перевёл самолёт на пикирование.

Снизившись до пятидесяти метров и разогнав свой ракетоносец до девятисот километров в час, мы устремились на вражеский остров. Через три минуты после снижения второй пилот запустил ракету по авиабазе. Трёхтонный миниатюрный самолёт, сорвался с подкрыльевого пилона моего самолёта, взлетел на высоту двадцать километров и оттуда, почти вертикально обрушился на американцев, уничтожив мощный радар и разбросав плиты их взлётно-посадочной полосы на сотню метров вокруг …
Конечно же у нас не было с собой никакой ракеты. Ни учебной, ни боевой. Все они лежали на нашей базе в бетонном укрытии глубоко под землёй, и были очень похожи на уменьшенную копию истребителя МиГ-15, успешно воевавшего в Корее двадцать с лишним лет назад.

Пролетев полсотни километров над водой я увидел пару истребителей-перехватчиков, стремительно приближавшихся к нам. Маленькая военная игра закончилась. Наш самолёт был обнаружен и, теоретически, сбит. Штурман отметил на полётной карте место где мы увидели американцев, а я вывел обороты двигателей на максимальный режим, перевёл самолёт в набор высоты и включил автопилот.

Самолёты-истребители пронеслись мимо нас, круто развернулись, и зависли над левым и правым крылом нашего ракетоносца.
- Штурман, записывай, - сказал я по внутренней связи навигатору. - Через четыре минуты после учебного пуска ракеты мы были перехвачены парой Углов Пятьсот двадцать пятой истребительной эскадрильи. Бортовые номера самолётов: Ноль-ноль- восемь и...
Я вопросительно посмотрел на правого лётчика.
- Ноль-ноль-девять, - добавил мой помощник разглядывая истребитель зависший над правым крылом.
- Принадлежность эскадрильи определена по эмблеме нанесённой на переднюю часть фюзеляжа под кабиной пилота.
- Что там нарисовано? – услышал я голос второго штурмана.
Бедняга сидел в своей кабине как в железном мешке и не мог видеть ничего вокруг, за исключением своих приборов.
- Морда грустного бульдога с зелёными глазами и пластырем, крестом наклеенным на лоб. Два клыка торчат изо рта. Левый золотой. На шее ошейник с металлическими шипами.
- Командир, неужели ты помнишь наизусть номера эскадрилий и определяешь принадлежность самолётов по их эмблемам? – в голосе второго штурмана легко были уловимы нотки недоверия и восхищения одновременно.
- Я бы хотел обладать такой памятью, - честно ответил я. – Но всё гораздо проще. Под мордой бульдога синей краской жирно написано: 525 ти эйч ФАЙТЕР СКю. Что в переводе и означает то, что я перед этим сказал.

Сопровождаемые американскими перехватчиками мы набрали высоту маршрутного полёта. Пилот ведущего истребителя поприветствовал меня отданием воинской чести и знаком попросил открыть наш бомболюк. Я уменьшил скорость полёта и передал по внутренней связи его просьбу штурману. Когда загорелась зелёная лампочка "Бомболюк открыт", я показал американцу поднятый вверх большой палец левой ладони сжатой в кулак. Этот международный жест он понял правильно. Соскользнул под фюзеляж нашего самолёта и, убедившись, что в бомболюке у нас как всегда пусто, занял свое место над левым крылом.

Примерно полчаса мы пролетели вместе. На рубеже сто километров на запад от острова Атту я помахал американцам рукой и взял курс в сторону Камчатки. Пара Ф-15-хускорилась, обогнала нас и с разворотом ушла вниз.
"Всё, - с облегчением подумал я. - Первое боевое задание выполнил успешно".
Летим домой. Нервное напряжение спало. Я окунулся в воспоминания о только что проведённом отпуске.

Два месяца назад, получив отпускные билеты из рук начальника штаба, мы всем экипажем в тот же день вылетели во Владивосток. Дальше наши дороги разошлись. Ребята разъехались по родственникам, а я поселился в самом центре города на улице Ленинской, в гостинице с героическим названием "Челюскин". Объектом моего пристального внимания стала дискотека местного медицинского института. После двух недель пьянок со студентками, переспав почти со всем женским полом лечебного факультета, я неожиданно натолкнулся на абсолютно твёрдый отказ одной будущей врачихи провести очаровательную ночь любви где-нибудь в удобном месте. Это настолько обескуражило меня, что я больше не мог думать ни о ком другом, кроме как об отказчице.

"Как это так, - рассуждал я бредя ночью по Партизанскому проспекту в направлении центра города. - Мне, боевому морскому лётчику, говорят: "Нет." Я этого слова от женщин ещё не слышал и, самое главное, слышать не хочу."

Но красавица оказалась упрямее и умнее меня, в результате чего к середине моего отпуска мы официально поженились. Было ещё одно обстоятельство, повлиявшее на моё поспешное решение. Ее отец был начальником береговой обороны Тихоокеанского флота и, хоть к авиации он не имел никакого отношения, носил гордое звание контр-адмирала, а их на флоте было не так уж и много.

До сознания дошёл голос штурмана:
-Командир, рубеж снижения.
Коротко ответил ему:
-Понял. Приступаем к снижению.
Отклонил штурвал от себя. Опуская нос самолёта, одновременно уменьшил обороты двигателей до положения "Малый газ". В кабине сразу стало намного тише. Взглянул на второго пилота. Тот как смотрел на океанские льдины в боковую форточку, так и остался безучастным к полёту.
"Тоже о чем-то вспоминает или уснул уперевшись лбом в стекло", -подумал я и мысленно вернулся во Владивосток.

Вторая половина отпуска совпала с нашим медовым месяцем. Ехать в свадебное путешествие мы не собирались. Приближающаяся зимняя сессия не давала моей молодой жене даже недели свободного времени. Тесть и тёща переехали в свой загородный дом, предоставив нам полную свободу. Почти всё время мы проводили в постели, чередуя чтение Олиных лекций с практическими занятиями по более глубокому и всестороннему изучению человеческого организма. Особое внимание мы уделили разнице строения тел мужчины и женщины. И хоть великих открытий сделать нам не удалось, удовольствие от процесса учёбы было получено обеими сторонами.

От приятных воспоминаний я невольно заулыбался.
- Командир, у меня экран бортового локатора погас.
Услышал я голос штурмана.
"Удивительно, но звук проник через кожу шлемофона, а не через наушники самолётного переговорного устройства".
Я посмотрел на приборную доску. На ней было около тридцать приборов, но сейчас меня интересовали только два из них, расположенные на центральной её части. Это приборы показывающие частоту вращения роторов левой и правой силовых установок. Стрелки обоих подрагивали на отметке оборотов авторотации.
"Значит оба двигателя не работают", - сделал я вывод.
Проверил показания мгновенного расхода топлива. Так и есть, движки стоят.
- Отключить все потребители электроэнергии! - закричал я двум штурманам и второму пилоту.
Затем посмотрел на рычаги управления двигателями и сразу всё понял.

Восемь минут назад, перед снижением с десяти тысяч метров, переводя двигатели из положения "Крейсерский режим" на"Малый газ", я затянул их немного дальше, в положение "Стоп". Не проверив показания приборов, снизился до трёх тысяч метров. За это время, работающее авиационное оборудование, и прежде всего мощный излучатель бортового локатора, полностью разрядили аккумуляторные батареи.

Попробовал запустить двигатели от кнопки "Запуск двигателей в воздухе".Никакого эффекта.
На старых моделях Ту-16-х не был установлен "Замок полётного малого газа", предотвращающий беспрепятственный перевод рычагов управления двигателями во всем их диапазоне и я, погружённый в свои приятные воспоминания, по ошибке сам выключил оба двигателя.

Проектируя этот тип самолёта в начале пятидесятых годов, сталинские авиаконструкторы не предполагали, что через сорок лет лётчики в полёте будут думать не об оборотах ротора двигателя в секунду, а об оборотах женского таза в минуту.

Меня убить было мало. Вода приближалась всё быстрее и быстрее, а я даже сигнал бедствия подать не мог. Радиостанция не работала. Прыгать с парашютами уже поздно. Да и бесполезно. Потому что, выбравшись из ледяной воды в индивидуальную резиновую лодку, при температуре воздуха минус четыре градуса, прожить удалось бы не больше двух часов. Внутри меня все похолодело.

"Чёрт, это же конец. Я ведь на воду никогда не садился. Что будет, если перед приземлением я неправильно оценю расстояние от самолёта до поверхности моря? Глупый вопрос. Что будет? Что будет? Любой лётчик тебе скажет, что будет. Мы взмоем без тяги двигателей на восемь-десять метров над водой, а затем,потеряв скорость, рухнем на воду. При всей своей кажущейся мягкости и текучести она окажется для нас жёстче бетона. Фюзеляж треснет вдоль заклёпочных швов, плоскости и хвостовое оперение сразу отлетят в стороны, позвоночники членов экипажа, не выдержав вертикальной перегрузки, противно хрустнут, разрывая спинной мозг в нескольких местах. И мы быстренько пойдём ко дну, в ясном сознании и с парализованными конечностями".

Картина вырисовывалась не завидная. Сердце сдавил страх. Плечи самопроизвольно передёрнулись и к горлу подкатила тошнота. Я посмотрел на правого лётчика. Лейтенант вцепился в штурвал так, что пальцы под ногтями стали белые как мел. Его бледное лицо покрывали крупные капли пота.

"Во, парадокс. Ни кровиночки на лице, а он мокрый как из парной вышел. Интересно, я также выгляжу или ещё хуже?"
Это мысль вытеснила из моей головы собственные переживания.
Я взялся за штурвал, слегка качнул его влево-вправо и в полной тишине спокойным голосом сказал своему помощнику:
Отпусти.
Он убрал руки на колени и закрыл глаза.
"С жизнью прощается", - успел подумать я, стараясь выбрать место для посадки более-менее чистое от льдин.
Перед самой водой потянул штурвал на себя. Самолёт уменьшил скорость снижения, фюзеляжем коснулся воды и, топя отдельно плавающие льдины стеклянным носом штурманской кабины, заскользил по поверхности Тихого океана.
Приводнение прошло удачно. Теперь главное было как можно быстрее покинуть самолёт.

Пока я занимался посадкой, два штурмана, покинув свои рабочие места, встали между мной и правым лётчиком в ожидании открытия аварийных люков. Люки находились за нашими спинами на потолке кабины. Как только самолёт остановился, мы со вторым пилотом отъехали в своих креслах назад и почти одновременно сбросили люки. Я выбрался из кабины первый и не дожидаясь пока правый лётчик поможет штурманам взобраться на фюзеляж побежал к хвосту самолёта.
Автоматическая система выброса надувного плота сработала исправно. От баллона сжатого воздуха, входившего в комплект коллективного спасательного средства, оранжевый домик надулся и плавал рядом с самолётом. Я достал из комбинезона нож, отрезал шёлковую верёвку, удерживающую его от свободного плавания, намотал её себе на руку и, подтягивая плот за собой, пошёл к носу самолёта.

Три члена экипажа стояли у кабины и готовились спускаться с фюзеляжа на крыло. Лёгкие волны изредка перекатывались через его поверхность. На переохлаждённом металле образовалась тонкая ледяная корка. Только я подумал о том, какую серьёзную опасность представляет гладкий и скользкий алюминий, как на крыло спрыгнул правый лётчик. На покатой плоскости его ноги выскользнули из-под тела. Он упал на спину. Покатился по крылу вниз. Взмахнул несколько раз руками, пытаясь хоть за что-то зацепиться и с криком отчаяния ушёл под воду. Зимняя меховая куртка, тёплый комбинезон и высокие кожаные сапоги на собачьем меху не оставили ему ни одного шанса хотя бы на несколько секунд удержаться на поверхности.

Поражённые увиденным, мы неподвижно стояли у открытого верхнего люка кабины до тех пор, пока стук металла по стеклу не вывел нас из оцепенения. Это стрелок и радист рукоятками своих пистолетов пытались разбить боковое стекло задней гермокабины. Входной люк хвостового отсека, где находились два прапорщика, открывался вниз. Сейчас он был как минимум на метр под водой. Открыть его не было никакой возможности ни нам снаружи, ни им изнутри. В аварийной обстановке они должны были выпрыгнуть с парашютами, но без моей команды делать этого было нельзя, а после отказа внутренней радиосвязи я такой приказ отдать уже не мог.

Перепуганные гибелью правого лётчика два оставшихся в живых штурмана и я, помогая друг другу, осторожно спустились на крыло. Затем мы подтянули плот как можно ближе к самолёту и я приказал штурману-оператору первым прыгать в него. Лейтенант, прибывший всего лишь месяц назад служить в мой экипаж, обречено посмотрел на меня и без разбега прыгнул.
Хорошо оттолкнуться от скользкого крыла было невозможно. Штурман-оператор не долетел до намеченной точки приземления всего несколько сантиметров, ударился ногой об упругий резиновый борт и упал в воду. Погружаясь в волну, ему всё же удалось поймать руками тонкий трос, опоясывающий плот. Через пару секунд, когда он снова появился на поверхности, штурман-навигатор упал на колени и схватил своего молодого коллегу за воротник лётной куртки. Он не дал лейтенанту опять уйти под воду. Я подтянул за верёвку наше спасательное средство вплотную к задней кромке крыла и мы помогли бедняге сначала сесть на закрылок, а затем перевалиться в плот.

Пока мы боролись за жизнь оператора бортового оружия, самолёт медленно погружался в океан. Волны больше не перекатывались через крыло, ледяная вода омывала наши сапоги чуть ниже колен. Забравшись вслед за мокрым штурманом в надувной домик, мы с навигатором принялись интенсивно грести короткими алюминиевыми вёслами, стараясь уплыть от самолёта как можно дальше.

Когд