⁠⁠Как глупые Маори убили сами себя Когда европейцы открыли Новую Зеландию, ее населял крайне воинственный и непокорный народ – маори.

Это были очень дисциплинированные, отважные воины, отличающие особой силой, агрессивностью и боевыми качествами.

Сегодня маори, кстати, становятся все более известны благодаря тому самому устрашающему танцу с высунутыми языками и зловещими криками:

Ну, и еще маори имели (а их потомки и сейчас часто имеют) очень характерные и узнаваемые татуировки:

Ну, так вот. Маори были чем -то вроде спартанцев, но только на другом конце света. И европейцы не смогли просто взять и захватить их, превратить в рабов.

Нет, ну если бы они хотели, конечно, могли бы снарядить мощную армию и отправить ее к Новой Зеландии...

Но сами посмотрите на карту. Расстояние огромнейшее. От той же Британии Новая Зеландия находится в аккурат на противоположной стороне шарика. 20 тысяч километров по прямой! С учетом изгибов маршрута – и того больше.

Британию и Новую Зеландию даже не получается уместить на одном снимке. Они очень далеко друг от друга
Тащить так далеко целую армию было накладно. Поэтому англичане поступили проще.

Маори представляли из себя не единый народ, а множество разрозненных племен, которые время от времени воевали друг с другом. Ну, это, собственно, типичная ситуация для родоплеменных сообществ. Кровная месть, захват территорий и рабов, узурпация власти и так далее.

Только вот вооружены маори прежде были дубинками и копьями, что не позволяло иметь какому-то племени тотального преимущества.

И тогда англичане придумали "гениальную" схему. Они начали продавать маори огнестрельное оружие. Но продавать не за золото или какие-то предметы, а за...

...головы самих же маори...
Ну, то есть, если хочешь получить ружье – принеси голову своего врага и получишь то, что хотел.

Теперь представьте, что там (на островах) началось. Допустим, какое-то племя приняло предложение англичан и обзавелось парой ружей. Это позволяло им легко напасть на соседнее племя, отомстить за прошлые обиды, да еще и получить несколько новых голов, которые можно обменять на новое оружие.

С другой стороны, то племя, на которое напали с невиданным чудо-оружием, не будет ведь сидеть на месте? Оно тоже пойдет к англичанам и тоже обменяет свои "трофеи" на огнестрел.

И в итоге получилось так, что маори начали тотально вооружаться. И сразу же пускать в ход это новое оружие.

Тот период так и назвали – "мушкетные воины". За 40 лет произошло свыше 3000 (!!!) военных походов. Маори уничтожали сами себя – примерно 20% населения (20 тысяч от 100 тысяч) сгинуло в этих перестрелках. Причем это были самые сильные и смелые мужчины.

Англичанам же не нужно было особо на это тратиться. Достаточно было периодически отправлять в Новую Зеландию корабли, забитые ружьями и патронами.

В итоге они все-таки захватили острова, когда маори ослабели настолько, что противостоять британцам уже не могли. Кстати, произошло это не так давно. Мушкетные воины происходили во времена Пушкина, в начале 19 века.

Согласитесь, не смотря на всю циничность и античеловечность, это гениальная схема. Любая война требует оружия и солдат. Содержать солдат дорого, да и это же все-таки свои люди...

Поэтому в зону боевых действий отправляется только оружие, а солдаты находятся на местах. Причем им ставится простое условие:

Оружие в обмен на военные успехи (головы врагов). Есть военные успехи – есть много оружия. Нет успехов – оружия не дадим.

В итоге оружие стреляет, англичане не гибнут.
Да и зачем им гибнуть, если оружие делает свое дело и маори с каждым днем становится все меньше???

Как говорится, если не видно разницы, зачем платить больше.

Действительно гениально. И да, что-то такая схема мне напоминает...
Взято отсюда:

https://dzen.ru/a/ZRFIhq8UckWA...

 Брокер Nelson Financial Solutions Limited 

 На что могут рассчитывать клиенты?

Компания зарегистрирована с 2015 года, есть регуляция со стороны FSC. Имеет лицензию профессионального участника рынка ценных бумаг и лицензию на осуществление деятельности по ведению реестра.

У Форекс Nelson Financial Solutions Limitedнесколько типов счетов, а для защиты данных используются передовые технологии. Есть разнообразные торговые и инвестиционные инструменты. Одно из главных преимуществ – низкие комиссии (от 0,1% от объема сделки). Трейдеры в любой момент могут воспользоваться кредитным плечом, запросить вывод, связаться ос службой поддержки. Брокер создал комфортные условия для мобильной торговли. Терминал доступен онлайн, а для удобства можно скачать приложение или воспользоваться адаптированной версией

Уже год, как благодаря COVID-19 наши дети, в Канаде, с большими перерывами ходят в школу. Кружки закрыты с короткими промежутками на "походить пару недель", дети изолированы и реже общаются с друзьями. 

Последний месяц, благодаря stay-in-home order, дети полностью замкнуты по своим комнатам и выходят в мир через Zoom, в котором сидят на уроках с режимом выключенных микрофонов 90% времени. Вживую общаться с друзьями вообще нет возможности - нельзя. Ко всему этому многие из детей запуганы вирусом. 

Влияет ли такое положение на развитие детей? А на психику? Наверно, не нужно быть специалистом, чтобы понять очевидный ответ. А долго ли такое состояние продлится? Ни кто не знает, но я бы не спешил говорить, что остался еще "месяц-другой" и COVID-19 исчезнет.

Жду ответа

Подскажите пож., как можно позвонить из Израиля в Канаджу на израильский номер мобильного телефона. Спасибо

Всем привет! Представляем вам очередную видео подборку полезных авто-товаров с Aliexpress, которые упростят жизнь любому автовладельцу. Алиэкспресс - это всемирно известная торговая площадка, где можно найти много уникальных вещей. Приятного просмотра!

Смотрите видео! https://www.youtube.com/watch?v=GVF3pV6qMsY&list=PLrsYCDA5sk107FdnazySW73IYxU4he6cP

Не помню точно, кто из великих писателей сказал: "Писать следует не тогда, когда ты можешь писать, а только тогда, когда не писать ты не можешь". Я писать не собирался и, возможно, зря "взялся за перо", но обстоятельства сложились так, что мне пришлось это сделать.
Мой друг, известный канадский писатель, попросил меня написать рецензию на его только что опубликованную книгу. Вооружившись блокнотом и ручкой, я на десяти листах написал для него свои замечания. Из них следовало, что мой друг не знает глубоко предмет, о котором пишет. Я думаю, что это характерно для большинства североамериканских писателей, включающих в свои произведения русские персонажи.
По моему убеждению автор, желающий писать о русских, не имеет права давать своим героям болгарские фамилии. Я спросил своего друга: "Где ты взял всех этих Петевых, Васевых, Ваневых?" Он простодушно ответил: "В телефонной книге Ванкувера". Я объяснил ему, что русские фамилии происходят от полного имени, а не от сокращённого. Ещё пришлось разъяснять ему, что сын киргиза и бурятки не может стать президентом России, как в его книге. И даже не потому, что между этими народами две тысячи километров, и встреча их представителей для создания семьи маловероятна, а потому, что восемьдесят процентов стосорокамиллионного населения России русские, и они всегда будут выбирать себе русского президента. Видя его недоумение, я привёл ему пример с индейцами племён Апачи и Деловаров. Первые из них живут в южных штатах, а вторые в районе озера Мичиган. "Могли бы американцы, - спросил я его, - выбрать себе в президенты сына родившегося от брака представителей этих двух племён?" Его ответ я не хочу даже переводить. Честно говоря, тогда я и представить себе не мог, что президентом США сможет стать чернокожий Барак Обама.
Также я прочёл ему короткую лекцию о Главном Разведывательном Управлении Министерства Обороны, полковник которого являлся главным действующим лицом его книги. Моих скудных знаний об этой организации, базирующихся на книге Виктора Суворова "Аквариум", хватило, чтобы объяснить писателю, что в аббревиатуре ГРУ первая и последняя буква абсолютно безлики. Мало ли в России "Главных Управлений". А вот слово "Разведывательное" является ключевым, и люди, работающие в этой организации, занимаются военной разведкой, а не бессмысленными террористическими актами, как описано это в его книге.
Обескураженный моей бесцеремонностью, он, скорее защищаясь, чем нападая, сказал мне в ответ: "Если ты такой умный, возьми и напиши что-нибудь сам". Я промолчал. Писателю нужен талант или хотя бы призвание. Я не чувствовал в себе ни того, ни другого, и писать не собирался. Вскоре после этого в кругу своих друзей я рассказал о работе над рецензией и разговоре с писателем. Друзья дружно поддержали идею канадца и предложили мне "утереть ему нос социалистическим реализмом".
Это был второй толчок, побудивший меня на "подвиг".
В заключение послесловия хочу добавить следующее - спасибо за потраченное на чтение время.
С уважением Юрий.

Эпилог

Первые признаки приближающегося тёплого фронта мы увидели за сто километров от аэродрома посадки. Нам стали попадаться перистые облака. Я запросил фактическую погоду у диспетчерской службы аэродрома. Руководитель полётов военного сектора аэропорта Хошимин сообщил нам, что дождя над полосой ещё нет, но они ожидают его с минуты на минуту. За сорок километров до аэродрома мы приступили к снижению. Осторожно подползли под нависшую над нами громаду облаков. Влетать в них ни в коем случае было нельзя. Грозовая деятельность тёплого, тропического фронта настолько сильна, что разрядом молнии могло выжечь в самолёте всю электронику. Всё ещё надеясь на нашу удачу, я запросил по радио разрешение на посадку "с прямой". Когда до полосы оставалось двадцать километров, первые крупные капли дождя ударили по стеклу кабины.
"Жаль что до начала ливня мы не успеем приземлиться. Буду снижаться до своего "минимума", - принял я решение, и отдал команду о снижении до шестидесяти метров.
- Серёжа, ищи глазами огни приближения полосы. Я поборюсь на глиссаде снижения с этим сумасшедшим ветром, - приказал я Коваленко.

Во время захода на посадку шестидесяти тонную машину раскачивало как маленькую лодочку в бушующем океане. Постоянные смены направления порывов ветра не позволяли мне выбрать правильный курс упреждения, и я, парируя рыскание самолёта, поворачивал рога штурвала слева направо и наоборот. Ливень заливал стекло так, что работающие в самом скоростном режиме стеклоочистители не успевали сметать воду. Снизившись ниже ста метров, я приготовился к уходу на второй круг. Управляя штурвалом одной правой рукой, я положил левую на рычаги управления двигателями, чтобы по достижении нами минимально разрешённой высоты снижения перевести их из "полётного малого газа" во "взлётный" режим.
- Вижу огни полосы. Справа десять градусов, - радостным голосом сообщил экипажу Сергей.
- До аэродрома ещё шестьсот метров, - вставил реплику штурман. - Рановато для появления огней полосы.
Мне очень хотелось верить своему помощнику и я ввёл самолёт в правый крен. В дополнение к этому маневру я едва уловимым движением отклонил штурвал от себя. Опустив нос своего крылатого грузовика я направил его прямо в светящиеся впереди "огни высокой интенсивности горения".
Не успел я устранить крен, как самолёт содрогнулся от сильнейшего удара и ещё больше накренился вправо. Я мгновенно вывел обороты всех четырёх двигателей на "взлётный режим" и поворачивая штурвал влево потянул его на себя. Лопасти винтов, изменяя угол установки, всё мощнее и мощнее врезались в плотный, влажный воздух Вьетнама. Самолёт нехотя повиновался элеронам и рулям, и мы медленно начали набирать высоту.
- Слава богу, живы, - сказал радист Оноприенко.
- Я тоже подумал, что это конец, - подал голос штурман.
- Мужики, - из грузового отсека доложил бортовой техник по авиационно-десантному оборудованию, - это не конец, а только начало. У нас с "мясом" вырвало всю правую стойку шасси. Со всеми четырьмя колёсами. В полу фюзеляжа дыра, площадью в один квадратный метр. Гидравлическая жидкость вытекает из разорванных шлангов.
- Значит, шасси убрать не удастся, - сказал бортовой техник.
Я это понял сразу, но не хотел говорить об этом вслух. Посадка на одну основную стойку представляла собой очень серьёзную опасность и прежде всего из-за того, что никогда не практиковалась в тренировочных полётах. Легко было сесть без передней стойки шасси: приземлился на основные колёса и тяни штурвал на себя во время пробега, пока самолёт не потеряет скорость и не упадёт на нос. Ещё легче сесть вообще без колёс: легонечко плюхнулся на брюхо и ползи себе до полной остановки. А вот приземлиться на одну основную стойку совсем непросто. Я знал, что как только скорость самолёта упадёт ниже ста пятидесяти километром в час, самолёт коснётся израненой стороной фюзеляжа бетона и перестанет быть управляемым. Ладно, придумаю что-нибудь над запасным аэродромом.
- Штурман, доложи курс на Камрань, - стараясь стабилизировать психологическую атмосферу в кабине, спокойным голосом спросил я.
- Сорок пять градусов, - предчувствуя крупные неприятности, грустно ответил Васильев.
- Помощник, доложи руководителю полётов об уходе на запасной аэродром.
- Ты так туда рвался, Валера, - сказал штурман.
- Да, но при других обстоятельствах. Хватит сейчас об этом. Надо спасти то, что осталось.
Пока мы летели от Хошимина до Камрани, я всё время думал: "Обо что мы могли так неудачно зацепиться?"
- Валера, - позвал я штурмана - Как ты думаешь, что это было?
- Если ты спрашиваешь меня о колёсах, то я уверен, что мы снесли железный столб с огнями приближения. Я же вам говорил, что лампочки, которые увидел Сергей, не могут быть огнями полосы. Думаю, что вертикальный сдвиг ветра сыграл с нами плохую шутку. Мы оказались чуть ниже, чем предполагали, в результате чего задели осветительную систему аэродрома.
- Видимо, ты прав, - с грустью сказал я.
Над авиабазой Камрань руководитель полётов дал нам команду встать над аэродромом в круг и выработать топливо до аварийного остатка. Кроме того, он рассказал нам о некоторых особенностях взлётно-посадочной полосы и прилегающих к ней окрестностей. В частности, он сообщил:
- Американские инженеры и строители, спроектировали и построили полосу так, что дождь любой интенсивности не сможет её залить. Вдоль покатой от центра к краям бетонки, с обеих её сторон, ими были вырыты широкие пологие рвы для сбора дождевой воды. Под этими рвами строители проложили дренажную систему, позволяющую воде уходить под землю по бетонным водосборникам. Вот эти-то бетонные колодцы, стоящие вдоль полосы через каждые сто метров, и возвышающиеся на полтора метра от уровня земли, представляют сейчас для вас главную угрозу. Но если вы приземлитесь там, где аэродромная служба предполагает развести костёр, то, даже слетев с полосы при неравномерном торможении, вы разминётесь с этими колодцами.
- Хорошо ли будет виден ваш костёр? - спросил я, продолжая кружить на высоте тысяча метров над их головами.
- Аэродромщики сейчас складывают в пирамиду старые авиационные покрышки. Когда вы будете готовы они их подожгут напротив рекомендованной для вас точки приземления. Столб чёрного дыма увидят даже с той стороны океана. Ведь гореть-то будут колёса американских стратегических бомбардировщиков Б-52. Так что за это ты не волнуйся, костёр увидишь. Думай лучше, как садиться будешь.

За десять минут до приземления инженерно-аэродромная служба подожгла резину колёс. Чёрный дым был настолько густым, что если бы ветер не сносил его в сторону от полосы, я бы не смог найти базу вообще, а не только место предстоящей посадки.

Старшие лейтенанты Гончаров и Николишин рубили электрический кабель в двухстах метров от взлётной полосы в густых зарослях кустарника. Их тропические рубашки были мокрые от пота. Американский многожильный кабель рубить топорами было не легко. Они раскопали его ещё вчера вечером и торопились закончить дело раньше, чем о местонахождении этой «золотой жилы» узнают сослуживцы.
- Игорёха, - сказал Николишин Гончарову. - Смотри какой дым поднимается над аэродромом.. Может разбился кто? .
- Кто мог разбиться, если на аэродроме ни кто не взлетал и не садился. Думай хоть чуть-чуть. Слышишь придурок какой-то уже полчаса кружит над полосой? Для него небось и разожгли костёр. Руби быстрее свою сторону, я свою почти закончил.

Отсутствие в гидравлической системе жидкости не позволило мне выпустить закрылки. Поэтому я подвёл самолёт к взлётно-посадочной полосе по самой низкой траектории. Пролетая над её торцом, бортовой техник по моей команде выключил все четыре двигателя. Теперь мы полностью зависели от инерции многотонной машины и силы притяжения Земли.
Но самолёт использовал ещё и приземный эффект. То аэродинамическое явление, о котором все лётчики знают, но не могут объяснить его своим жёнам.
Ан-12-й легко скользил в метре от поверхности полосы, категорически отказываясь садиться. Просвистев над землёй лишние шестьсот метров, он коснулся бетона одновременно колёсами левой тележки и передней стойки. Я тут же отклонил штурвал полностью влево, стараясь удержать самолёт как можно дольше на "двух колёсах". Но он, проигнорировав мою команду, ударился правой стороной фюзеляжа о полосу и, издавая жуткий скрежет, напоминающий рёв тяжело раненого умирающего доисторического животного, и слетел в ров, так умно вырытый потенциальными врагами. На огромной скорости Ан-12-й ударился стеклянным носом в бетонный водосборник и замер.
"Всё", - сказал я себе.

Но поторопился.
Оглядев всё что было от меня справа, включая, теперь уже бывших членов своего экипажа и остатки кабины лётчиков, я медленно повернул голову влево.
Недалеко от моего полуразрушенного самолёта остановились две машины. Пожарная и комбинированная поливальная, в народе именуемая КПМ или "водовозка". Какой-то смельчак с огнетушителем в руках взобрался на её крышу «бочки с водой» , затем перепрыгнул на крыло самолёта и побежал в мою сторону.
"Ага, вот в чём причина появления пожарных. Я-то сперва не почувствовал запах дыма. Гореть мы не горим, но дымим изрядно. Это запах тлеющей ваты, - вспомнил я. - Значит, задымилась внутренняя обшивка фюзеляжа".
Смельчак с огнетушителем, не обратив на меня ни какого внимания, перевернул свой красный цилиндр и с размаху врезал им о борт самолёта. Очевидно, так рекомендовала инструкция наклеенная на округлом боку огнетушителя. Но даже маленькая струя пены отказалась родиться в его руках. Не получив от своих действий никакого эффекта, он зашвырнул баллон на землю. Грязно выругался и заорал на копошащихся внизу матросов, чтобы те подали ему пожарный шланг. "Интересно, где он взял пенный огнетушитель? Наверно снял его со стены штаба, когда бежал нас спасать". Со шлангом он обращался гораздо лучше. Окатив зачем-то меня и мёртвых ребят водой, он направил струю на дверь ведущую в пассажирский отсек. Алюминиевая дверь выглядела как корабельный лаз, она перекосилась и покрылась трещинами. Желтоватый дым проникал сквозь них.

К самолёту подбежали два офицера с топорами. Они в нерешительности остановились в двух метрах от меня.
- Игорь, руби дыру вокруг окна, - крикнул Николишин. - Там в фюзеляже нет силовых элементов.
- Не учи отца детей делать, - ответил Гончаров и с размаху врезал топором по обшивке самолёта.
Николишин встал плечом к плечу со своим другом.

После первых же ударов из прорубленных офицерами дыр повалил едкий дым и показались языки пламени. Тлению ваты до этого момента не хватало воздуха. Тепер его стало достаточно и герметическом отсеке разгорелся пожар.
- Товарищ полковник! - послышался чей-то мальчишеский высокий голос. - А самолёт загорелся.
- Так тушите, мать вашу! – прокричал в ответ командир гарнизона.

Проделав отверстие, достаточное для того, чтобы вставить в него пожарный шланг, матросы принялись заливать пассажирский отсек водой.
Вскоре вода в пожарной машине закончилась. Полковник подбежал к кабине водителя прорычал на матроса:
Какого хрена ты стоишь? Марш за водой, немедленно!
Водитель завёл двигатель и попытался тронуться с места. Однако машина отъехать не смогла. Из-за плохого крепления шлангов большое количество жидкости вылилось под её колёса. Грунт под машиной размяк, колёса вращаясь, уходили всё глубже и глубже в землю. Пожарные бросили заниматься самолётом и принялись оттаскивать "пожарку". Матросы где-то достали металлический трос, с обеих концов которого были прикреплены толстые крюки. Один конец его они зацепили за повивальную, а другой за пожарную машины. «Водовозка" рванула с места. Трос лопнул и просвистел над головами перепуганных ребят.
Николишин и Гончаров прорубили борт Ан-12-го и обнаружили в фюзеляже самолёта целые "залежи" моих незаконных пассажиров. Они сообщили об этом по рации командиру гарнизона. Полковник прислал отдал приказ бросить машины там где они стоят и эвакуировать потерпевших. Посыльный командира базы покрыл матросов трёхэтажным матом и приказал вытаскивать вьетнамцев из фюзеляжа. Матросы авиации военно-морского флота, очумевшие от указаний сыплющихся на них с разных сторон, схватили носилки и бросились к искореженному самолёту.
К этому времени Николишин успел пробраться внутрь самолёта, разобрал завал из кондиционеров перед входной дверью самолёта и открыть её.
Извлечённые из пассажирского отсека тела переносили от самолёта до бетонной полосы. Там врач проверял сердцебиение каждого вьетнамца, в надежде обнаружить хоть кого-то живым. Но щуплые желтокожие тела были безжизненны. Две пары матросов сбрасывали мертвецов одного за другим на бетон и бежали за следующими жертвами моей халатности. Если бы я мог говорить, я бы мальчишкам сказал: "Ребята, не спешите. Всех, кто не задохнулся в дыму, вы утопили в воде, когда тушили тлеющую вату".
Но, конечно же, не они были в этом виноваты.

Подъехал подъёмный кран. Сварщики принялись вырезать моё командирское кресло из груды искорёженного металла. Всё, что осталось от правого лётчика Серёжи и бортового техника Гены, давно уже достали и увезли. Штурманскими останками решили заняться позже. Механики и инженеры копошатся вокруг меня, не замечая, что я слежу за их действиями. Боятся посмотреть мне в лицо. Никто не хочет видеть открытые глаза смерти.
Всё вроде бы обрезали и подвели троса под дно кресла. Кто-то крикнул:
- Вира помалу!
Спасатели зацепили заголовник моего кресла крюком и крановщик начал осторожно поднимать меня вверх на длинной стреле подъёмного крана. Я повис на привязных ремнях своего кресла. Временно утихшая боль вернулась с удесятерённой силой. Пока я осматривал разрушения, полученные самолётом, и наблюдал за работой "спасателей", я и забыл, в каком плачевном состоянии находится моё собственное тело. Я невольно застонал, протестуя против такой невыносимой пытки.
- Командир жив! - пронеслось от одного человека к другому.
Передвижной подъёмный кран опустил меня между машиной скорой помощи и горой из тридцати мертвецов. Врач, пощупав пульс, покачал головой и сказал медицинской сестре, стоящей рядом со мной на коленях:
- Поторопись, Лариса. Мы можем не довезти его до санчасти.
Он принялся скальпелем разрезать привязные ремни кресла, а девушка взялась резать лямки парашюта. Затем меня на носилках уложили в машину и мы помчались по рулёжной дорожке аэродрома в мой последний путь.
Медсестра сидела в салоне скорой помощи на откидном стуле рядом со мной. Она то и дело вытирала стерильной салфеткой пот с моего лба. Заливаясь слезами, Лариса успела мне рассказать, что стрелок сидевший в хвостовой кабине остался цел и невредим. Сопровождающий груз старший лейтенант, незадолго до аварийной посадки, перебрался в кабину к стрелку и тоже жив. Но, прыгая из этой кабины на землю, сломал себе обе ноги. А вот техника по десантному оборудованию, находившегося в грузовом отсеке, убило сорвавшимися с креплений кондиционерами.

Я был благодарен ей за горячие слёзы сочувствия, капающие мне на руку. За то, что она умоляла меня не умирать, продержаться пока санитарная машина доедет до санчасти, где меня обязательно спасут. Я был благодарен судьбе за то, что в мой последний миг со мной сидела такая красивая девушка - Лариса.

Я умер в машине скорой помощи, не доехав всего лишь двести метров до палаты интенсивной терапии, отказавшись цепляться за эту жизнь.

Глава 29

От штаба полка до стоянки самолётов я добежал бегом. Сущий пустяк восемьсот метров. В герметичной кабине самолёта правый лётчик, штурман, бортовой инженер и радист играли в преферанс. Стрелок и техник по десантному оборудованию резались в нарды.
- Мы летим, - обрадовал я свой экипаж войдя в тесную кабину. – Это хорошая новость, вторая чуть хуже - у нас очень мало времени на подготовку.
- Так мы готовы, - вяло ответил штурман, нехотя откладывая карты в сторону.
- Мы готовы к перелёту, а не к командировке. А это две большие разницы. Поэтому слушайте боевую задачу. Серёжа, - я повернулся к второму пилоту. - Как только переоденешься в гражданское, дуй в магазин детского питания и купи как можно больше пачек сухого молока «Малыш». Не меньше парашютной сумки.
Мой помощник молча кивнул головой.
- Радист и стрелок, на вас лежит задача найти и купить опреснитель морской воды. Тоже по-максимуму. Вадим, на тебе сгущёнка, добудь сколько донесёшь. Гена, я помню у тебя есть знакомый на вещевом складе, купи у него форменных рубашек. Ну и вы все, - я обвёл взглядом моих подчинённых. - Поскребите по углам, все форменное, что не износили до дыр, завтра должно быть на борту.
- Командир, что это за странный подбор запасов? Опреснитель морской воды, детское питание, сгущёнка и форменные военно-морские рубашки? – спросил меня радист прапорщик Оноприенко.
- Коля, ты во Вьетнаме был? Не был, - ответил я сам себе за радиста. - И я не был. А вот опытные транспортники говорят, что два–три килограмма опреснителя мы запросто можем обменять у вьетнамцев на видеомагнитофон или игровую приставку. Две банки сгущёнки легко меняются на один пузырь рисовой водки. Одна форменная рубашка равна уже пяти бутылкам. Понимаешь? Нам таможня в Ташкенте спиртное с собой взять не даст, а сгущёнку пожалуйста. И к рубашкам таможенники прикопаться не смогут. Сечёшь?
- Значит мы будем специализироваться на электронной аппаратуре и водке, я тебя правильно понял, командир? – спросил меня Васильев.
- Вадик, - ласково ответил я ему. - Мы будем специализироваться на деньгах, а что нам принесёт деньги значения не имеет. Я, лично, предпочёл бы жемчуг и женские украшения из золота, но если я увижу, что на аппаратуре мы заработаем больше, то будем заниматься электроникой. Разговор считаю законченным. Разбегайтесь по домам. Жду вас в лётной столовой на завтраке в шесть утра.
Через пять минут под самолётом остались только бортовой техник и я.
- Гена, надо поговорить, - сказал я Рыбникову когда он закрыл входную дверь на замок.
Бортовой техник по прежнему стоял на лестнице перед дверью и возился с пластилином. Ему ни как не удавалось скрепить две верёвочки своей печатью. Пластилин расплавился на солнце и расползался в разные стороны под давлением латунной печати.
Плюнь ты на неё, - посоветовал я Геннадию.
Я уже плевал, не помогло, - ответил Рыбников.
- Да, нет. Я в смысле, брось так. Ни черта за ночь с самолётом не случится.
- Ну, да. Дежурный по стоянке части меня даже ночью поднимет, если увидит, что самолёт не опечатан.
- Хорошо, мучайся и слушай. Ты сможешь за ночь раздобыть ртуть?
- Ртуть? – переспросил меня Рыбников с изумлением.
Я кивнул.
- Зачем тебе ртуть?
- Это самый ценный обменный продукт во Вьетнаме. Я не знаю зачем он узкоглазым, но говорят, что он там дороже золота.
- Командир, ртуть я конечно могу найти, но во-первых - она и здесь дороже золота, а во вторых - может не стоит связываться? Уж очень это опасный продукт. Суди сам, если на границе мы сгорим с детским питанием или с опреснителем морской воды, то отделаемся выговорами, а если нас прихватят со ртутью, то сядем все. Или ещё того хуже, отравимся.
- Ладно. Забудь. На первый раз хватит и того, что я перечислил ранее.

В четверг, с посадкой для дозаправки в Иркутске, мы долетели до Ташкента. Переночевали, успешно прошли таможенный и пограничный контроль, взлетели и взяли курс на пакистанский город Карачи. Аккуратно обходя горные вершины, острые и заснеженные пики которых едва не достигали наших крыльев, мы стремились как можно быстрее достичь долину реки Инд. Совсем недавно в этой гористой местности разбился московский экипаж, возвращавшийся из Ханоя.

Взлетев в свой последний полёт в Карачи, москвичи, пройдя между Пешаваром и Исламабадом, на высоте восемь тысяч метров попали в очень сильную грозу. Диспетчерская служба Пакистана, вместо того чтобы помочь экипажу обойти очаги обледенения, потребовала строго выдерживать маршрутный коридор полёта. Не имея права на маневр по своему усмотрению экипаж, стеснённый условиями гор, обнаружил впереди себя широкую полосу града и поздно принял решение на разворот.
Ледяные шары, размером с куриное яйцо, пробили масляные радиаторы трёх двигателей из четырёх. Во время разворота, повреждённые двигатели поочерёдно остановились. Самолёт, потеряв семьдесят пять процентов тяги, с креном и снижением на высоте пять километров врезался в гору, в районе города Читрал. Ребята материли всех и всё когда осознали, что это конец. Их речь жутко было слушать даже привыкшим к таким ситуациям членам комиссии, расследовавшим причину трагедии. Каково же было лётчикам, ознакомившимся с содержанием магнитофонной записи после детального разбора катастрофы? Это невозможно передать словами.
Обычно экипажи гибнут молча. Лётчики борются за спасение самолёта до конца, а все остальные члены экипажа свято верят в их мастерство. Иногда врезаются в гору в облаках при заходе на посадку, не успевая даже нажать кнопку микрофона. А бывает, за одну или две секунды до удара один из пилотов осознав, что спасения нет, скажет какое-нибудь грубое слово. Переводилось оно, в рамках общепринятой разговорной лексики, по-разному, например: "Это конец", или "Приехали", или "Всё", или "Эх". И уж совсем редко экипаж теряет веру в спасение на таком раннем этапе. Собственно, уже после отказа второго двигателя, шансы московского экипажа на спасение понизились до нуля. А когда после падения давления масла ниже критического автоматически встал во флюгерное положение третий, они все сразу поняли, что это за ними пришло то грубое слово, которое имеет так много переводов. И унесёт оно их всех с собой. Поэтому и ругались они последними словами перед смертью, в течение четырёх минут, пока снижались в крене с восьми тысяч метров до пяти.
Не лишним будет вспомнить о том, что погибшие ребята имели на руках точный прогноз погоды по маршруту. Но то ли их жадность заела, ведь в случае незапланированной ночёвки в Карачи, каждому члену экипажа пришлось бы заплатить по пятьдесят долларов за гостиницу, то ли русский "авось проскочим", сыграл с ними злую шутку. Неизвестно. Ясно лишь то, что они приняли осмысленное решение лететь через грозу, не имея запасного аэродрома.

Благополучно долетев до Карачи, мы заправились, и вновь взлетев, взяли курс на бирманский город Мандалай. Пролетая над территорией центральной Индии, я не мог не вспомнить о другой несчастной лётной судьбе. Где-то там, далеко внизу, гниют сейчас в тюрьме, среди вшивых индусских уголовников, шестеро русских парней, ввязавшихся в коммерческую авантюру.
Экипаж небольшого транспортного самолёта АН-26 был нанят британским подданным в Шри-Ланке, и вылетел с грузом ящиков из городка Тирикунамалая, расположенного на севере острова Цейлон. По плану, представленному англичанином, они должны были приземлиться в индийском городе Мадрас и сдать там груз. Но как только самолёт достиг берегов Индии, заказчик потребовал снизиться до "тысячи пятьсот" и открыть грузовую рампу. Постоянно сверяя карту с очертаниями пролетаемой местности и будучи заранее ознакомленным с системой сброса грузов, он, управляя транспортёрной лентой из грузового отсека, сбросил ящики на джунгли.
Из-за несоответствия единиц измерения, находящихся в обиходе у граждан Её Королевского Величества и у "товарищей" из восточной Европы, произошла роковая для экипажа ошибка. Хозяин груза дал экипажу команду на снижение до "тысячи пятисот", подразумевая футы, а наши лётчики заняли полторы тысячи, но, естественно, в метрах.
Сброшенный с высоты, в три раза превышающей расчётную, груз на парашютах спустился далеко от того места, где его ожидали. И попал в руки правительственных войск.
В ящиках, как не трудно догадаться, было оружие.
Самолёт благополучно приземлился в Мадрасе. Заказчик рассчитался с командиром воздушного корабля наличными деньгами и ушёл, а экипаж в полном составе был арестован индийской службой безопасности в гостинице вечером того же дня.
Верховный суд Индии постановил: казнить всех шестерых пособников террористам. И только традиционно дружеские межгосударственные взаимоотношения Советского Союза и Индии остановили топор палача.
Опять чёрт-те о чём думаю в полёте. Серёжа спит. Радист ушёл в герметичный отсек играть в нарды с бортовым техником. Связь ведёт прикомандированный к нам на этот полёт бортовой переводчик. Вот у кого отличная служба. Это даже не служба, а сплошной мёд. Летает он только за границу. Кроме ведения радиосвязи на английском языке, других видимых обязанностей нет. А невидимая только одна: аккуратно записывать всё, что происходит в экипаже, к которому прикомандирован во время его нахождения за пределами Родины, и после возвращения на родную базу предоставить полный отчёт в "особый" отдел военной контрразведки. Слава богу, мне не придётся таскать его за собой по Вьетнаму. Потому, что вся авиационно-диспетчерская служба Демократической Республики прошла курс обучения в Советском Союзе и способна вести радиообмен на русском языке.
Прошли Бангладеш, до Мандалая остался один час полёта. Там мы должны заправиться и, если не будет задержки с топливом или погодой по маршруту, то сразу вылететь на Ханой.


Глава 30

Первое утро во Вьетнаме. Познакомились с местным военным начальством и объёмом предстоящей работы. Как мы и предполагали, нас послали сюда не на курорт. Короткие перелёты скорее подошли бы для малого транспортного самолёта АН-26. Но груза всегда было так много, что порой мы не вмещали его в свой транспортный отсек, а он был втрое больше, чем на маленьком "Антоне".
Вот и на этот рейс мне поставили задачу перевезти кондиционеры из Хайфона в Хошимин. Диспетчер предупредил заранее, что я должен забрать их, как можно больше. Я спросил его:
- А сколько их там всего?
- Из Одессы пришёл корабль с грузом. Сколько он мог привезти кондишек? Представь себе сам.
Только я вышел из диспетчерского пункта, как меня окружили местные жители. Как они узнали о моём предстоящем полёте, ума не приложу. Осведомлены вьетнамцы были хорошо. Они точно знали мой конечный пункт маршрута и, суя со всех сторон деньги, принялись уговаривать меня отвезти их завтра в Хошимин. Стараясь не останавливаться, я дошёл в их окружении до нашей аэропортовской гостиницы. У входа в неё стоял вьетнамский солдат с автоматом. За несколько шагов до двери мои сопровождающие остановились как вкопанные. Словно невидимая стена встала между ними и мной.
Эта стена называлась - часовой. Он стоял как монумент, как будто всю свою жизнь служил в роте почётного караула, охраняя мумию Ленина в Москве или Хошимина в Ханое. Если бы я не рассматривал его так внимательно, то не смог бы уловить едва заметное движение, которое он сделал. Ствол "калашникова" лишь качнулся в сторону моих завтрашних пассажиров, и они тут же отступили на пару шагов назад. Прямо как заворожённые бандерлоги при виде удава. Я усмехнулся своему сравнению, вспомнив книгу Редьярда Киплинга "Маугли".
Найдя в гостинице своего помощника Серёжу, я вывел его на улицу, показал на толпу сидевших на земле вьетнамцев и сказал:
- Составь списки пассажиров, желающих лететь завтра утром с нами. Предупреди их, что полетим в Хошимин через Хайфон. Собери с них деньги и скажи, чтобы к восьми часам утра все были здесь. Всё ясно?
- Нет. Сколько пассажиров мы возьмём и по сколько денег брать с каждого?
- Они все такие худосочные, - я прикинул в уме, сколько они могут весить? В среднем получалось килограмм по пятьдесят, не больше. - Думаю, человек тридцать в кабину впихнуть мы сможем. Сколько денег взять с них за перелёт я не имею никакого понятия. На первый раз возьми столько сколько дадут, но не меньше, чем по двести тысяч донгов с носа. Ещё вот что, я выберу себе "обезьянку", по-симпатичней, ты её в списки внеси, а деньги за полёт не бери. Она мне сполна собой заплатит.
- А мне можно? - мечтательно спросил мой помощник.
- В другой раз.
Сергей ушёл в свой номер за чистым бланком пассажирского списка, а я пошёл к вьетнамцам ожидающим нашего решения. Как только мной была пересечена невидимая граница, они быстро поднялись на ноги и опять все разом загалдели. Я скривился как от зубной боли, а затем, заложил два пальца в рот и оглушительно свистнул. Толпа сразу притихла.
- По-русски понимаете? - спросил я их.
Кандидаты в пассажиры дружно закивали головами. Кто-то даже попытался с жутким акцентом сказать: "Понимаема, понимаема, командира".
- Полетят тридцать человек. Кто? Решайте сами.
Я обвёл их взглядом, нашёл хорошенькую девушку, поманил её пальцем к себе. Она послушно засеменила в мою сторону, опустив взгляд на землю и держа в руках корзину со своими вещами.
- Студентка? - спросил я её.
Она кивнула головой, продолжая смотреть себе под ноги.
- Хочешь поехать к маме на каникулы в Хошимин?
Вместо ответа она опять молча закивала. Я взял её за подбородок, поднял лицо кверху и внимательно его разглядел. По местным критериям девушку можно было назвать даже красивой. Единственное, что меня смущало, так это детский рост моей избранницы. Её макушка не доставала мне даже до плеча.
Подошедший сзади Серёжа сказал:
- Твои любовницы, командир, всё моложе и моложе. Ты так до детского сада доберёшься.
- Нет, Серёга, ты не прав. Я остановлюсь на школьницах.
Мой помощник в упор осмотрел девушку с ног до головы, обошёл её вокруг и с завистью сказал:
- Ты правильно сказал перед этим. Обезьянка.
Мы оба рассмеялись.
Я положил свою ладонь на шею девчушке и тихонько подтолкнул её. Она послушно встала передо мной.
- Завтра утром она полетит с нами, - объявил я внятно.
Я не хотел начинать завтрашнее утро с разбора скандала между моими пассажирами. Вьетнамцы с пониманием загалдели на своём языке. А студентка упала на колени и схватив в свои ладони кисть моей руки, принялась её целовать. Я осторожно поднял её на ноги и, глядя прямо ей в глаза, тихо сказал:
- У тебя ещё будет время меня поцеловать и не только в руку.
Не уверен, поняла ли она смысл моих слов, но в знак согласия затрясла головой так энергично, что я подумал: « Не отвалилась бы».

Весь оставшийся вечер и первую половину ночи мы провели с ней под противомоскитной сеткой, висящей над моей кроватью. А на утро я обнаружил её сидящей на земле недалеко от входной двери в гостиницу. Понимая, что мешать спать мне нельзя, она незаметно выскользнула из постели сразу же после того, как я уснул. Опасаясь быть неопознанной мной утром, девушка просидела остаток ночи у порога. Ну что ж, мы оба получили то, что хотели.
Я дождался Васильева и пошёл завтракать.
Поглощая рис с мясом я философствовал на тему Вьетнамской войны, делясь своими открытиями со штурманом.
- Вадик, ты знаешь за что американцы погибали во Вьетнаме пятнадцать лет назад?
- За идею, - жуя ответил Васильев.
- Хрен ты угадал, - парировал я. - За идею мы с тобой летаем. Понял?
- Почему? Я например летаю за деньги.
- Нашу зарплату деньгами назвать нельзя.
Рис был очень вкусным, но тема разговора казалась мне более привлекательной. Я отодвинул от себя тарелку, салфеткой вытер с губ жир неизвестного мне животного и продолжил:
- Я долго думал почему американские солдаты так самоотверженно сражались за правительство Южного Вьетнама. Какого черта им было это нужно? Понятное дело, когда сумасшедшие политики делают громкие заявления о борьбе демократии против коммунистической заразы во всем мире. В кулуарах они обсуждаю свой экономический интерес. Но вот что заставляло рядового Джона из Техаса или Майкла из Калифорнии бросаться с гранатой на пулемёт в тропических болотах, до меня ни как не доходило. Они ведь не родную Миссисипи защищали от кровожадных русских, а вонючую Меконг, несущую коричневую воду с отбросами Таиланда, Лаоса и Камбоджи.
- И что, дошло? – продолжая есть рис спросил Вадим.
- Сегодня ночью дошло. Они сражались за свободный секс. Меня просто осенило, что здесь можно безнаказанно и бесплатно спать с несовершеннолетними девочками или чужими жёнами, что проститутка здесь стоит не дороже пяти долларов. Предложить девушке переспать столь же безопасно как спросить сколько время.
- У нас тоже за это в тюрьму не посадят, - возразил штурман.
- В тюрьму не посадят. Это точно. Но каждая четвёртая залепит тебе пощёчину. Ещё две из четырёх обидятся и молча уйдут, или пошлют тебя подальше. И только одна даст тебе всё, что ты хочешь. А это, друг ты мой, всего двадцать пять процентов. Не велика вероятность. При этом первую половину ночи ты будешь слушать её рассказы о том, что она не такая, как ты мог о ней подумать. И что ты, тот исключительный мужчина, которому она не смогла отказать. Но даже при таком положении вещей мы должны считать себя счастливцами.
- Почему?
- Потому, что в штатах с этим делом просто кошмар. Там мужики бояться комплимент женщине сделать. Тамошние бабы чуть что, сразу в полицию звонят или своему адвокату. Они это называют сексуальный харазмент. Жуткое дело.
- А проститутки?
- За два доллара в минуту? Не каждый такую роскошь может себе позволить. Минималка - сто баксов в час. Много ты нагуляешь при таких ценах? Так что я после этой ночи с местной девчушкой понял, что за свободный секс кровушку пролить не жалко. Мы ведь им в шестьдесят первом отрубили публичный дом мирового значения, под названием Куба. Они от злости готовы были третью мировую войну развязать. А потом ещё и Вьетнам. Представляешь какие потери? Как же они нас должны ненавидеть за это. А на идеи им плевать Вадик. Вот и получается, что бабы на первом месте, а идеология на втором.
- Ну, у тебя и выводы. Доедай и пошли, - сказал штурман.
- Остыло всё. И времени уже мало осталось, - ответил я.
Мы подошли к самолёту. Наши пассажиры сидели на своих местах, правый лётчик уладил дела со старшим военного сектора Ханойского аэропорта и мы вылетели за грузом в Хайфон.

В аэропорту Кат Би портового города рулёжных дорожек не было вообще. Срулив с полосы мы оказались на маленьком пятачке асфальта перед обшарпанным зданием аэровокзала. На огромной английской букве «Н», нанесённой белой краской на чёрном битуме нас ждали два «Сто пятьдесят седьмых» ЗИЛа, груженных ящиками с кондиционерами.
Как только я вышел из самолёта ко мне подошёл старший лейтенант в тропической военно-морской форме. Синие шорты и рубашка с короткими рукавами делали его похожим на вожатого из пионерского лагеря "Артек". Он доложил, что ему приказано сопровождать десять тонн груза в Хошимин, и что вьетнамские грузчики почему-то задерживаются. Я дал команду бортовому технику организовать загрузку самолёта силами пассажиров, находящихся на борту.
- А мне говорили, что я один с ящиками полечу. Откуда пассажиры взялись? - поинтересовался старлей.
- Ещё один подобный вопрос и ты будешь загружать все эти десять тонн сам, - пресёк я его попытку сунуть нос не в своё дело.
- Извини, командир, я не подумал, прежде чем спросил, - смущённо ответил он.

Вернувшийся из метеорологического пункта штурман, с мрачным видом протянул мне графический прогноз погоды. Я посмотрел на документ и спросил:
- Ты запасной аэродром заказал?
- Да, заказал. Камрань. Но я не советую нам даже взлетать. К нашему прилёту в Хошимин над городом будет проходить тёплый фронт.
- Тут все фронты тёплые, - ответил я и улыбнулся своей шутке.
- Нет. Ты смотри внимательно, что обещают синоптики. Вот здесь, послушай, - он, взяв из моих рук прогноз погоды, и прочитал: - "Сильные ливневые осадки, ветер у земли тридцать метров в секунду, порывы до сорока, нижний край облачности сто метров, видимость в осадках двести метров. Возможны разряды молний", - закончил с ударением на последней фразе Вадим.
Затем он положил бюллетень погоды в свою рабочую папку, прищурил глаза и, не оставляя надежды всё же переубедить меня, спросил опять:
- Зачем рисковать? Давай отложим вылет на завтра. Вспомни московский экипаж, разбившийся в Пакистане. У них была, приблизительно, такая же погода.
- Я вспоминал о них, когда мы летели над тем местом, где они погибли. У нас с ними ситуация разная. Подумай, куда мы можем деть этих мелких жителей джунглей? Мы же с них взяли деньги за доставку в Хошимин.
- Отвезём назад в Ханой.
- А как мы им деньги вернём? Ведь начальник военного сектора ханойского аэропорта Смирнов ни за что не отдаст назад те двадцать пять процентов, которые он взял с нашего правого лётчика за свою подпись на полётном листе.
- Возьмём у кого-нибудь в долг. Потом, когда заработаем, отдадим назад.
- Предположим мы найдём деньги и вернём их пассажирам, но завтра весь Ханой будет говорить о нас как о плохих лётчиках. Ты ведь не объяснишь вьетнамцам, что означает тёплый тропический фронт для самолёта. Так что мы не можем ни вернуться назад, ни остаться в Хайфоне. Рубеж возврата пройден. Рубикон перейдён и мосты за нами сожжены. У нас теперь одна дорога только вперёд. И потом, у нас есть запасной аэродром, а у погибшего московского экипажа его не было. Если не сможем сесть в Хо Ши Мине, сядем на военно-воздушной базе Камрань. Там очень много русского женского персонала. Официантки, медсёстры, девочки из финансовой службы. Им наверняка уже "приелись" свои мужики. Вот мы свеженькие и подлетим. Ты что-нибудь, знаешь о Камрани?
- Нет, - всё ещё хмурясь, ответил Васильев.
- Тогда послушай, я тебе расскажу историю этой базы, пока эти "муравьи" перетаскают продукцию Бакинского завода кондиционеров.

Мы отошли от самолёта и уселись на траву в тени тропических деревьев у края асфальтированной стоянки самолётов. Удобно расположившись я начал свою лекцию:
- База Камрань была построена американцами в глубоководном заливе Кэм Ран Бей в середине 60-х годов и подходила Пентагону для осуществления бомбардировок территории, контролируемой вьетконговцами.
- Я знаю где находится база, - прервал мой рассказ штурман.- Ты мне лучше скажи зачем она им была нужна. Им что, палубной авиации базирующихся на авианосцах было мало?
- В период вьетнамской войны отсюда взлетали бомбардировщики Б-52. Это тебе не палубный штурмовик А-7 "Корсар-2". Разница и в бомбовой нагрузке, и в дальности полёта весьма существенная. Американцы придавали ей огромное значение. Сам президент США Линдон Джонсон посетил её сразу по окончанию строительства. На митинге, посвящённому этому торжественному событию, он заявил, что звездно-полосатый флаг будет реять над ней вечно.
- Я думаю, что те кто писал для него эту речь подставили его специально. Не мог политик такого класса не думать о возможности вывода своих войск из Вьетнама, - сказал Вадим.
Они сюда ещё вернуться. Вот увидишь.
Опять война?
- Нет, что ты. Второй раз на такие потери они не пойдут. Им будет проще платить за аренду базы, чем отвоёвывать её. Мы то здесь бесплатно находимся. В благодарность за помощь. Но любая благодарность имеет свою пределы. А американская финансовая мощь беспредельна. Как только наш контракт закончится они тут же предложат хорошие деньги. Нищие вьетнамцы вынуждены будут забыть о ковровых бомбардировках напалмом, о сотнях тысяч убитых и миллионах искалеченных. Так что Джонсон, в историческом плане, был прав. Их флаг будет развиваться над базой, правда только после того, как мы свернём свой. Ну и не забывай, когда он это говорил до конца войны было ещё очень далеко. Мирный договор был подписан только 27-го января 1973 года, а после этого ещё в течение двух лет северные вьетнамцы добивали южных. Так что ты слушай про базу, а о политике поговорим после возвращения на Родину, - я мысленно сравнил себя с нашим заместителем командира полка по политической подготовке. «Ох и люблю я себя бесценного. Быть мне не меньше, чем генералом.» - сравнение было не в пользу последнего, потому, что я знал о мировой политике гораздо больше нашего подполковника. Улыбнувшись дурацкой мысли я продолжил свою речь:
- Через несколько лет после открытия базы американцы стали проводить на ней первые опыты с дрессированными дельфинами, вооружёнными взрывчаткой и баллонами с парализующим газом для уничтожения кораблей и водолазов противника. Позднее их государственный департамент рассекретил данные, согласно которым с помощью обученных дельфинов было уничтожено до 60 боевых пловцов, пытавшихся взорвать корабли США, стоявшие на рейде.
- У нас в Крыму, под Севастополем, тоже дрессируют дельфинов. Только применять их не на ком, - вставил реплику штурман.
- Я слышал об этом. Но думаю масштабы наших исследований в этой области не идут ни в какие сравнения с тем, что делали здесь янки. Ведь несмотря на запрещение охоты на морских млекопитающих, конгресс США разрешил американским ВМС ежегодно отлавливать двадцать пять дельфинов и морских львов в целях национальной обороны.
- Валера, ты говорил, что супостаты убили около шестидесяти вьетнамских боевых пловцов, а сколько они всего вьетнамцев наколошматили? Ты нигде данных об этом не встречал?
- У нас нет, а здесь я говорил с одним местным офицером, так он мне сказал, что по официальным данным во время войны погибло около одного миллиона человек, а фактически больше трёх. Так вот, вернёмся к нашим баранам. После эвакуации американцев из Южного Вьетнама и окончания вьетнамской войны наше руководство очень надеялось, что Ханой отдаст базу в аренду нам.
- Зачем она нам? Ведь если хорошенько подумать, то нам и на своих базах жрать нечего. А тут, за тридевять земель, такую активность развели, - проворчал пессимистически настроенный Вадим.
- Хороший вопрос, только ты говори потише, а то мы с тобой очень быстро улетим отсюда и не в качестве членов экипажа, а как подозреваемые в антисоветской пропаганде. А база зачем нужна? Я тебе это могу объяснить. "Холодная война" ещё не закончилась. Помнишь, как говорил парторг на партийном собрании: "Мы в кольце врагов", а если серьёзно, то уж очень хочется, чтобы наш флот находился у берегов Вьетнама и этим изменил расстановку сил на Тихоокеанском театре. У США базы на Филиппинах, в Японии и Южной Корее. А у нас во Вьетнаме. Но братья-коммунисты не поспешили отблагодарить нас за поставки оружия и за наших лётчиков, которые сражались в небе над тропиками с "Фантомами". Вьетнамцы согласись передать нам Камрань только благодаря китайцам.
- Не понял. Почему китайцам?
- Ты помнишь в Камбодже правил Пол Пот?
- Тот, при котором железными палками половину населения страны поубивали? Помню.
- Дело в том, что когда он вьетнамцам надоел они дали ему под зад коленом. А он поддерживался китайцами. Пекинское руководство решило проучить своих южных соседей. Зимой семьдесят девятого китайская пехота рванула на Ханой. Вьетнамцы свою армию отвели на юг, а в бой пустили ополченцев. Им было почти что все равно. Всё мужское население прошло через войну. После двух месяцев окопной войны к конфликту подключились наши. Тихоокеанский флот направился в Жёлтое море, а Забайкальский военный округ вышел на позиции вдоль китайской границы. Связываться с нами китайцы не решились и отозвали свои войска из Вьетнама назад. В мае семьдесят девятого Вьетнам передал нам обе базы и морскую и военно-воздушную, в двадцатипятилетнее бесплатное пользование. Грех нам с тобой не побывать в таком месте. Заодно и искупаемся. Там, я слышал, вода замечательная
- Откуда ты всё это знаешь? - восхищённый моей эрудицией спросил штурман.
- Газету "Правда" иногда читать надо, Вадим Михайлович. А ты всё время журнал "Плейбой" листаешь.
- Так, может сразу туда и полетим? - спросил он.
- Нет. Сначала попытаемся высадить пассажиров и выбросить ящики в Хошимине.
- Ну, смотри. Ты командир, тебе видней.
К нам подошёл бортовой техник. Он протянул мне пачку розовых банкнот с лицом доброго дедушки Хо Ши Мина.
- Что это? - спросил я Геннадия, пряча деньги в карман комбинезона.
- Донги, - ответил Рыбников.
- Я вижу, что не доллары. Откуда такая сумма? – я насупился.
- Пока наши пассажиры перетаскали двести кондиционеров. Я слил двести литров керосина из подфюзеляжного бака и продал его водителям ЗИЛов. У них и бочка была с собой. Они сказали, что возили её на всякий случай.
- Хвалю за находчивость. Груз закрепил? – от сердца отлегло. Недостачу такого количества керосина мы всегда могли списать на встречный ветер.
- Да. Ящики зашвартованы и пассажиры на местах.
- Тогда вперёд! За орденами!

Глава 27

От взлётно-посадочной полосы аэродрома Кневичи, где базировался мой транспортный полк, до аэродрома Пристань было двадцать пять километров по прямой. Весь полёт, от запуска двигателей в своём капонире до остановки винтов на стоянке прилетающих экипажей, занял двадцать минут. В ожидании предназначенного для перевозки груза мой экипаж вышел под крыло самолёта и с любопытством уставился на диковинное создание инженерной мысли.
Мимо нас прорулил палубный истребитель. Его очертания очень напоминали английский «Харриер». За это вероятные противники классифицировали наш Як-38, как «Форджер», что в переводе означало «Фальсификатор», «Фальшивомонетчик», «Субъект подделки» или «Лжец». Это имя специалистам говорило о многом. Скопированный у врагов, и запущенный в производство с опозданием в семь лет, наш самолёт оказался не улучшенной, а ухудшенной копией британского оригинала. Он был на полторы тонны тяжелее старшего брата, радиус полёта его был почти вдвое меньше, а его двигатели были настолько слабы, что в жарких широтах самолёт вообще не мог оторваться от палубы корабля-носителя.
Взлётная площадка, куда Як направлялся, представляла собой квадрат, покрытый металлическими листами, и находилась от нас на расстоянии ста метров. Достигнув её и установив нос строго против ветра, самолёт замер. Мы отчётливо видели, как лётчик открыл заслонки подъёмных и развернул сопла маршевых двигателей вертикально вниз. Медленно выведя обороты всех четырёх турбин на "взлётный режим", он плавно оторвал машину от земли и завис на высоте пять-шесть метров. Грохот стоял такой, что разговаривать было невозможно. В момент перевода поворотных сопел маршевых двигателей в "разгонный режим" самолёт сперва слегка наклонил нос, пролетел немного вперёд, вдруг резко "клюнул" и упал. Во время этого "клевка" катапультное кресло выбросило лётчика вверх. ЯК ударился носом о железный лист, сломался пополам и почти сразу же взорвался. К Через десять секунд к месту падения с воем сирен подлетели две пожарные машины. Их широкогорлые пушки заворочались из стороны в сторону, изрыгая кубометры огнегасящей пены.
В это время лётчик спускался на парашюте, а ветер подносил его всё ближе и ближе к пожару. Видя, что попадание в огонь неизбежно, борющийся за жизнь пилот рванул стропы парашюта на себя, наполовину сложил купол и со скоростью, вдвое превышающую обычную скорость снижения, упал на бетон полосы. Купол парашюта упал рядом с ним, но ветер вновь наполнил его и потащил в огонь. Тело безжизненно волочилось на стропах за ним, метр за метром приближаясь к горящим обломкам самолёта. Когда шёлк достиг огня, парашют вспыхнул и обмяк. Пилот же остался лежать на расстоянии длины строп от растёкшегося горящего керосина.
Три матроса в робах пожарных, держа в руках толстый брезентовый шланг и распыляя перед собой широким фонтаном воду, приблизились к нему. Когда они подошли вплотную, один из матросов наклонился, взял лётчика за ногу и не разгибаясь потащил его по бетонке, как мешок с песком, подальше от огня
Голова пилота, в пластиковом шлеме с затемнённым стеклом, мелко подпрыгивала на стыках бетонных плит. Руки болтались по обе стороны от головы. На левой кисти, затянутой в чёрную кожаную перчатку, расстегнулся металлический браслет «Штурманских» часов. Через несколько секунд они сползли с запястья и остались лежать на земле. Когда один из пожарных увидел это, он бросил шланг, быстро подобрал этот продукт московского часового завода «Полёт» и сунул его в карман своего несгораемого комбинезона. Отойдя назад на безопасное расстояние, спасатели присели у бесчувственного тела и после короткого осмотра замахали руками, призывая на помощь медиков. Санитарная машина рванулась с места её стоянки.
«Значит, лётчик остался жив», - с облегчением подумал я.

Всё чрезвычайное происшествие заняло не больше двух минут, но оставило на душе тяжёлый след, всколыхнув неприятные воспоминания о собственной катастрофе и о нелёгкой судьбе моего отца, волею судьбы летавшего в этих же краях более четверти века назад.
Стоянка прилетающих самолётов находилась на северном окончании взлётной полосы. С неё открывался прекрасный вид на залив Петра Великого, раскинувшийся всего лишь в четырёхстах метрах на запад от аэродрома. Именно над этими водами в конце пятидесятых годов рухнула многообещающая карьера моего отца.

Григорьев-старший в те годы летал штурманом бомбардировщика Ил-28 и служил в гарнизоне Майхе. Аэродром гарнизона был вершиной равнобедренного треугольника, двумя нижними углами которого являлись аэродромы Кневичи и Пристань. В начале семидесятых, на волне борьбы с китайскими географическими названиями, близлежащий к аэродрому Майхе-Олений городок был переименован в Штыково, а одноимённая речушка в Артёмовку. Война в Корее закончилась несколько лет назад, но напряжение в регионе было настолько велико, что к боевой подготовке экипажей минно-торпедной авиации командование флота относилось с повышенным вниманием.
Плановые тренировки, в атмосфере максимально приближенной к боевой, проводились с завидной регулярностью, чередуясь с внезапными учениями. Во время очередных флотских манёвров звено бомбардировщиков, в котором служил мой отец, было поднято по тревоге и экипажам было приказано провести «торпедную атаку по буруну морской цели» на полигоне расположенном между бухтой Большой Камень и полуостровом Муравьева-Амурского. На практике это выглядело так: буксир на длинном тросе волочил буй, который создавал за собой пенный бурун. Учебные торпеды, без взрывателей, должны были пройти от буя как можно ближе и попасть в сети ожидающих их катеров торпедоловов.
На маршруте к полигону экипажи звена построили клин из трёх Ил-28-х. В голове его летел самолёт под управлением командира звена капитана Звягинцева и штурмана звена капитана Малюгина. Левым ведомым был старший лейтенант Андреев, его штурманом лейтенант Григорьев, а справа от ведущего летели старший лейтенант Власенко и штурман лейтенант Фомин.
При подлёте к морскому полигону, когда по расчётам моего отца до цели должно было быть ещё сорок километров, от командира корабля поступила команда:
- Открыть бомболюк.
Безусый лейтенант Григорьев-старший возразил:
- Рано. До цели ещё четыре минуты.
- Открывай не рассуждая! Командир звена доложил, что видит бурун за мишенью. И Власенко тоже бомболюк открыл.
- Бомболюк открыт, - доложил мой батя.
- Сброс! - прокричал командир.
- Рано, - взмолился штурман.
- Бросай. Их торпеда уже у воды.
- И наша пошла, - отозвался отец, зачеркнув этим свою карьеру.
После закрытия створок бомболюка он с надеждой в голосе спросил своего командира:
- Леша, ты не видел, Власенко с Фоминым торпеду сбросили?
- Их торпеду я не видел, мы ведь как сбросили свою, сразу же в разворот пошли. Не до них было.

По возвращению на аэродром все три экипажа были немедленно арестованы и через неделю разбирательств командир звена был демобилизован без права на пенсию, штурман звена предстал перед судом военного трибунала и больше его никто не видел. Штурман правого ведомого экипажа, лейтенант Фомин был повышен в должности до штурмана звена, мой отец получил предупреждение о не полном служебном соответствии в формулировкой: «За покушение на командующего Тихоокеанского флота». А всё дело было в том, что экипаж ведущего самолёта принял бурун за катером адмирала Фокина, который в это время пересекал залив Петра Великого, направляясь из бухты Улисс в бухту Большой Камень, за бурун цели и учебной торпедой атаковал своего военного начальника, спровоцировав на такое же действие и своего левого ведомого. Так же в ходе следствия выяснилось, что экипаж старшего лейтенанта Власенко хоть бомболюк и открыл, но торпеду не сбросил. Штурман Фокин наотрез отказался выполнять приказ командира корабля. Впрочем, средства объективного контроля полётов в то время были ещё в зачаточном состоянии и магнитофонных записей переговоров членов экипажа не существовало. О чём говорили лётчик со штурманом в тот момент, и как они пришли к решению сохранить торпеду в бомбовом люке, известно лишь им, да их стрелку-радисту. Поэтому старший лейтенант Власенко ни получил ни поощрения, ни наказания, а мой отец о несогласии со своим командиром в вопросе сброса торпеды даже не докладывал. Бездоказательная попытка перевести стрелки на командира экипажа могла в то время только усугубить его положение,.
Так и прослужил отец, почти тридцать лет, со строгим взысканием от КомТихФлота и уволился с должности штурмана противолодочной эскадрильи, хотя по задаткам тянул как минимум на дивизионного.

«Да, Геродот, со своей концепцией циклического развития истории был в во многом права, - грустные мысли потянули меня на философию. - История действительно развивается по спирали. Я бы ещё ввёл, как в нашей среде говорят, поправку на ветер. Потому как спираль развития не только растёт вверх, но ещё и имеет линейно-поступательную составляющую. Поэтому, через треть века, в тех же самых местах, сын штурмана – лётчик, отгребает «по-полной» и заслуженно, и незаслуженно.»

Авария Як-38, произошедшая в тот день на аэродроме Пристать, ничуть не изменила нашего полётного плана. Забрав предназначенный для нас груз, мы взлетели в сторону пролива, с набором высоты развернулись над безымянной бухтой и взяли курс на авиабазу Монгохто. Пролетая над гарнизоном Романовка я качнул самолёт с правого крыла на левое, отдавая дань героям служившим в той дыре.


Глава 28

Дома нас ждала новость.
На утреннем построении полка командир зачитал короткий приказ пришедший накануне вечером из штаба авиации флота:
- Двум экипажам полка подготовиться к перелёту во Вьетнам.
- Двум? С чего бы это? Всегда летали по одному, - со всех сторон послышался ропот моих сослуживцев.
Всем тогда было ясно с самого начала, что в командировку сроком на один месяц полетит всего лишь один из них. Второй должен готовится как дублёр, на случай непредвиденных обстоятельств. Начальник штаба огласил фамилии командиров воздушных кораблей с утра приступающих к подготовке к перелёту. Свою фамилию среди счастливчиков я, как всегда, не услышал. После построения я подошёл к командиру полка и напрямую спросил:
- Товарищ полковник, а почему мой экипаж опять не планируется в зарубежный полёт?
Командир с ехидной улыбкой ответил мне:
- Ты ведь только-что прилетел из Монгохто, не можем же мы тебя планировать опять в далёкий рейс.

Назвать мой однодневный перелёт, с посадками на двух флотских аэродромах, "далёким рейсом" было, по меньшей мере, не корректно. Мы даже не обращались в финансовую часть за командировочной денежной компенсацией, в размере двух рублей и шестидесяти копеек.
Но пререкаться с ним было бесполезно. Он всё прекрасно понимал. И я тоже. Я не участвовал в давно отработанной системе подношений и подарков, не ездил с руководством полка на охоты и рыбалки, не просиживал с ними часами в саунах, обсуждая достоинства и недостатки очередной новой телефонистки с узла связи или штабной секретарши. Я не входил в узкий круг "доверенных лиц".

С новостью о зарубежном задании я пришёл на стоянку эскадрильи. Экипаж ждал меня на самолёте. Выпроводив стрелка и борттехника по авиационно-десантному оборудованию, мы закрылись на военный совет в пассажирской отсеке.
Сперва я разъяснил своим ребятам, о каких командировочных условиях идёт речь. Командование обещало полностью сохранить денежное довольствие на Родине. Покрыть все командировочные расходы, такие как еда, жильё и наземный транспорт в месте пребывания. А также заплатить по пятьдесят американских долларов за каждые сутки пребывания за границей. Получалось, с учётом одного дня пути туда и одного обратно, одна тысяча шестьсот долларов каждому.
- За такие деньги на Родине надо летать шестнадцать месяцев, - сказал я в заключение. - Предлагаю вам высказать свои соображения по поводу того, как нам съесть этот пирог и не подавиться.
Следуя морским традициям, я предоставил первое слово самому младшему члену экипажа Сергею Коваленко. Правый лётчик сказал:
- Надо сделать подарки всем начальникам, от которых будет зависеть выбор экипажей.
- Во первых выбор уже сделан, и не в нашу пользу. Удивительно, что ты это упустил, а во вторых, - я принялся перечислять задействованных в принятии решения офицеров, загибая пальцы на руках. - По-твоему, мы должны купить подарки: командиру полка, начальнику штаба, замполиту, начальнику связи, главному инженеру и оперу КГБ. А вручать их ты им понесёшь? Нет? Я так и думал. Радист, твоя очередь. Предлагай свой план.
- Нам следует дождаться, когда полковое руководство выберет экипаж и самолёт для этого полёта, и привести этот самолёт в неисправное состояние, - сказал прапорщик Оноприенко.
- Гениально! - съязвил бортовой техник. - Во-первых, если поймают, то сразу в тюрьму посадят, а во-вторых, просто заберут у нас наш исправный самолёт, а нам всучат поломанный. Чтобы мы не скучали, когда наши "друзья" будут настоящие деньги зарабатывать.
- Правильно. Это, конечно же, не выход. Гена, что ты думаешь, нам следует предпринять? - спросил я Рыбникова.
- Нет идей.
- Штурман?
Он молча покачал головой.
- Раз у вас нет никаких идей, то сидите, и слушайте короткую лекцию о стратегии шахматных партий. Существуют три основных "кита" успешного развёртывания дебюта. Первый "кит" - это быстрая и целеустремлённая мобилизация сил. Это то, что мы делаем с вами сейчас. Второй "кит" - расстановка пешек. Вы у меня, конечно же, не пешки, но расставить вас по позициям должен я. Третий "кит" - это центр. Бить будем неожиданно, по самым центральным фигурам и наверняка. Что это значит, я вам сейчас объясню. Вылет во Вьетнам назначен на следующий четверг, то есть ровно через неделю. К обеду руководство полка определится с основным и дублирующим экипажем. У них на подготовку будет всего четыре с половиной дня. Полдня сегодня, пятница, понедельник и вторник, возможно пять, если их привлекут готовиться в субботу. В среду, за день до вылета, из Владивостока приедет комиссия проверять их знания. Значит, мы должны: в понедельник нанести удар по основному экипажу, а во вторник по дублирующему. Тогда у командования не будет другого выхода, кроме как послать к вьетнамцам нас. Завтра, в пятницу, жду ваших предложений по устранению конкурентов. Мы имеем три дня. Ты, штурман, можешь потихоньку начинать готовиться к этому полёту. Старайся не привлекать к себе внимание, но учти, если мы вырвем из их зубов этот кусок, то сделаем это в самый последний момент, и тогда тебе может не хватить времени на подготовку. К тайной операции по борьбе за наше светлое материальное будущее я тебя не привлекаю. А вы, - я обвёл взглядом остальных. - Думайте, где у них слабые места. И помните, что удача всегда ставит на тех, кто сам крепко стоит на ногах, а на лежачих она просто кладёт.
Утро пятницы не принесло нам ничего нового. Перед построением полка, для дачи указаний на рабочий день, мои ребята потупленными взорами ответили на мой вопрошающий взгляд. Отправив техников на самолёт выполнять двухсот часовые регламентные работы, я подозвал своего правого лётчика Серёжу и попросил его сосредоточить внимание на том, как у счастливцев, которым выпала "великая честь представлять нашу Родину за рубежом", хранится их лётная документация.
В понедельник два свободных от подготовки к выполнению государственного задания экипажа улетели по дальневосточным гарнизонам в двухдневные командировки. Мои ребята доделывал технический осмотр нашего самолёта. Один экипаж был в отпуске, и два экипажа готовились лететь во Вьетнам. Итого шесть экипажей Ан-12-х. Осталась самая малость, придумать, как убрать двух последних.
После обеда по полку пополз слух о том, что правый лётчик основного экипажа готовящегося к международному полёту, не может найти свою лётную книжку. До вечернего построения личного состава воинской части он обыскал весь штаб, но главного документа так и не нашёл. А зря, ведь в нём были записаны результаты всех теоретических и практических экзаменов, сданных им за последние несколько лет, данные об общем часовом налёте и налёте на данном типе самолёта, результаты медицинского освидетельствования каждой врачебно-лётной комиссии и количество парашютных прыжков, выполненных им за время его лётной карьеры, отмечены проведённые с его участием тренажи по экстренному покиданию самолёта и внесены не менее дюжины лётных характеристик, подписанных разного уровня инспекторами и командирами. Другими словами там было всё, что могло подтвердить его квалификацию.
В семнадцать ноль-ноль построив полк, наш командир произнёс воспитательную речь в духе сороковых годов. Он говорил о главных общечеловеческих заповедях изложенных в моральном кодексе строителей коммунизма, о военном братстве, договорился даже до того, что вспомнил лозунг - "сам погибай, а товарища выручай".
Я слушал его и не мог понять, к чему он клонит? Кровь для кого-то сдать нас уговаривает, что ли? Но я был не прав. Полковник попросил нас остаться после построения и обыскать окрестности штаба. Он надеялся найти пропавший документ.
Не имевшие дома срочных дел офицеры и прапорщики, разделив прилегающую местность между эскадрильями, принялись по-квадратно прочёсывать каждый метр земли. Через два часа, в сумерках вечера, спустившегося над Приморьем, когда солнце вовсю сияло над столицей нашего государства, а англичане ели свой "лёгкий завтрак", когда американцы ещё не проснулись, а папуасы островов Тонга уже легли спать, скромный техник, из группы обслуживания электрооборудования самолётов, увидел лётную книжку.
"Жизненно-необходимый" для правого лётчика документ плавал в болотной жиже, уходящего глубоко под землю и давно заброшенного бомбоубежища, на ржавой решетчатой двери которого висел такой же ржавый замок. Ключ от него был давно потерян, а имя офицера, ответственного за надлежащее содержание бомбоубежища, написанное на висевшей у двери табличке, было незнакомо даже нашему пятидесятилетнему полковнику. Увидев эту картину, командир приказал прекратить поиски и отпустить военнослужащих по домам. Речь о том, чтобы достать лётную книжку даже не заводилась, в этом, как в немецком порнофильме, не было ни-какого смысла. Времени на её восстановление уже не осталось.
Полковник окинул взглядом стоящих вокруг него офицеров, поманил меня пальцем и, когда я приблизился к нему почти вплотную, тихо сказал:
- С утра твой экипаж садится на подготовку к полёту во Вьетнам. Готовитесь как дублёры. Ясно?
- Так точно. Разрешите идти?
- Иди. Нет, постой.
Я остановился как вкопанный и развернулся на каблуках.
- Где ты был сегодня весь день? Я тебя в штабе ни разу не встретил.
- На самолёте. Вместе со всем моим экипажем выполнял регламентные работы.
- Ладно, иди.

Весь вторник прошёл в усиленной и ускоренной подготовке. Мы отставали от основного экипажа на три дня, но должны были быть готовыми к встрече с комиссией штаба в среду, в девять ноль-ноль.

Маршрут был действительно трудный.
Восточным путём во Вьетнам мы долететь не могли. Мимо недружественного нам Китая, над морем, из-за недостатка топлива мы ни как не дотягивали. Китайцы, имея свой взгляд на наше военное присутствие под их южными границами, приземляться для дозаправки на своей территории не разрешали. Чтобы достичь Вьетнам нашим экипажам приходилось лететь через половину Азии. Поэтому штурман с благодарностью пожал мне руку, за своевременное предупреждение о возможной подготовке.
На его рабочем столе лежала стопка карт, включающая в себя: половину Советского Союза от Владивостока до Ташкента, затем шли листы Пакистана, Индии, Бангладеш, Бирмы, Лаоса и, наконец, несколько листов самого Вьетнама. Большинство из них уже были готовы. Я с восхищением спросил его:
- Васильев, ты где и когда успел столько работы перелопатить?
- Дома. В субботу и воскресенье, - ответил Вадим.
- Герой.
- Не скромничай, командир, ты ведь тоже зря время не терял, - сказал он, намекая на лётную книжку, найденную в болотной воде бомбоубежища.
- Это Серёжина работа, а я был на самолёте, алиби ему обеспечивал.
После конца рабочего дня я не спеша пошёл по лесной тропинке на остановку рейсового автобуса номер 7, "Аэропорт-Центр". Впереди меня гурьбой шли наши офицеры. У трассы их группа разделилась на две части. Большая повернула в сторону здания аэровокзала и пошла пешком, а меньшая, в числе которой был я, перешла дорогу и осталась стоять на остановке.
Среди группы лётчиков ушедших в международный аэропорт я увидел командира моей эскадрильи и его штурмана. До сегодняшнего дня они были дублирующим экипажем. С утра дублёром был объявлен мой экипаж, а их назначили основным.
«Что, ребята, пошли по пивку врезать? Значит вы, голубчики, решили отметить переход из дублёров в основной экипаж. Это мне понятно. Не понятно другое. А что вы для этого сделали? Вы же палец о палец не ударили. Жар загребать чужими руками у вас не получится. Я не дам. В ресторане вас, братцы вы мои, и накроют, - я закипал от праведного негодования. - Дайте мне только до общежития доехать.»

Автобус высадил меня на пересечении Первой Западной и улицы Фрунзе, оттуда я по Заречной поднялся до Севастопольской и через пять минут скорого шага добрался до своего временного жилища.
Условия моего проживания в Артёме в выгодную сторону отличались от того, что я имел в Камчатском гарнизоне Елизово.
Во-первых, я жил один.
Во-вторых, в семейном крыле, что позволяло мне приходить и уходить будучи незамеченным дежурной по общежитию.
В-третьих, у меня как у всех командиров воздушных кораблей, был служебный телефон. И я мог без посредничества военных телефонисток дозвониться хоть тестю в рабочий кабинет, хоть жене домой, хоть Светлане Мухиной. Последняя, несмотря на то, что больше не служила в батальоне связи, служебный телефон тоже имела.

Но в тот момент мне было не до них. «Главное, чтобы начальник политотдела авиации нашего флота не ушёл с работы домой, - свербела в голове досадная мысль. - Конечно же, я могу достать его и дома, но в этом случае прийдётся подключать к этому делу телефонистку и называть своё имя. А тогда сохранить инкогнито не удастся.»
Я зашёл в комнату, закрыл дверь на английский замок и набрал номер телефона нашего главного замполита. Мне повезло в этот день во второй раз. Несмотря на седьмой час вечера, генерал был на рабочем месте. Как только он поднял трубку и назвал себя, я не представляясь, доложил:
- Товарищ генерал, экипаж, вылетающий послезавтра по государственному заданию в международный полёт во Вьетнам, в настоящий момент пьянствует в баре аэропорта «Владивосток».
Я специально сгустил краски, употребив крайне негативную форму, описывающую употребление алкогольных напитков. Кто потом будет разбираться, где проходит грань между парой кружечек пивка и двумя-тремя бутылками водки.
Машина была запущена. Для руководителя политической службы такой сигнал приравнивался к команде, подаваемой опытным кинологом своей собаке. Итак, "фас" прозвучал. Подождём результатов до утра.

Пока я потирал руки от предвкушения приятных новостей, генерал связался по телефону с моим командиром полка и приказал ему немедленно найти командира первой эскадрильи и его штурмана. После чего доложить о том, где они были найдены. Предчувствуя недобрые вести, полковник первым делом позвонил обоим разыскиваемым домой. Встревоженные неожиданным звонком супруги офицеров ответили, что их мужья ещё не вернулись со службы.
«Значит, они пошли в аэропорт», - догадался командир.

Пивной бар аэропорта был единственным местом в городе, где военный патруль не цеплялся к офицерам, посещавшим его в военной форме. Командир зашёл в него и, среди двух десятков других офицеров и прапорщиков, сразу увидел тех, кого искал. Майоры сидели за одним столиком, перед каждым из них стояло по две пустых, и по две полных кружки пива. Подойдя к ним, командир сказал:
- Жду вас обоих в машине у центрального входа.
В полном молчании доехали они до штаба полка. Полковнику очень хотелось сказать своим подчинённым всё, что он о них думает, но заводить разговор при водителе-матросе не стоило. В своём кабинете командир полка дал волю своим нервам. Побушевав несколько минут, он поднял трубку прямой связи с начальником политотдела и доложил, что оба разыскиваемых офицера находятся в его кабинете.
- Где ты их нашёл? - спросил генерал.
- В баре аэропорта, - ответил полковник. - Но они совсем не пьяные, - попытался защитить он их.
- Ну да, - ответил генерал с сарказмом. - Они туда за лимонадом ходили. Ты эти сказки завтра командующему авиации расскажешь.
Он повесил трубку, а командир, с тоской во взгляде, посмотрел на бледные лица "пойманных на горячем" лётчиков, и сказал:
- Что стоите? Идите обратно в бар, допивайте своё пиво, раз вам так невтерпёж было. Теперь во Вьетнам вместо вас сопляк Григорьев полетит.
Наутро грозная комиссия проверяла готовность обоих экипажей. До разговора командира полка с командующим флота никаких изменений в плане выполнения задания сделано не было. Не придавая особого значения моему экипажу, члены комиссии выставили нам по результатам проверок самые высокие оценки. Возможно, баллы были завышены. Просто штабным полковникам было жаль дублёров, проделавших за короткий период времени такой большой объём работы. Зайдя в кабинет командира, и известив его о результатах своей проверки, председатель комиссии, заместитель командующего авиации флота по боевой подготовке, позвонил своему начальнику и доложил о полной готовности обоих экипажей к предстоящему полёту. Командующий авиации приказал дать телефонную трубку командиру полка и, когда тот представился, спросил его:
- Так, где ты вчера нашёл своих "соколов"?
- В пивном баре, товарищ генерал-лейтенант.
- Значит, завтра полетят дублёры. Как я понял из доклада зама, они не хуже основного экипажа подготовились к полёту.
Он положил трубку, а полковник тихо сказал: - Вот это-то и странно.

Как только комиссия уехала, я был вызван в кабинет командира полка. В присутствии моего командира эскадрильи полковник объявил, что решением командующего государственное задание перелагается на мои плечи. И что, невзирая на мою молодость и горький опыт, он уверен, что я с честью его выполню.
Я вышел из кабинета, ощущая себя римским триумфатором Октавианом Августом, получившим высшую почесть от сената за неоценимый личный вклад в решающей победе над неприятелем. Передо мной стояла не простая задача - не показать распирающую меня радость окружающим. Ведь моя служба в полку не заканчивалась на этой вьетнамской командировке. Через месяц мне предстояло возвращаться назад, в Артём. И хоть я зять контр-адмирала, это всё же меньше, чем двоюродный племянник Юлия Цезаря, которым был император Август. Как мои сослуживцы встретят меня? Предсказать было очень трудно. Наверняка кто-нибудь, взвесив все за и против, смог бы вычислить нас. Хотя, конечно, доказать бы никто ничего не смог.
Как говорил генеральный прокурор сталинских времён Андрей Януарьевич Вышинский: "Признание - царица доказательств", а я ни в чём и никогда не признаюсь.


Глава 29

От штаба полка до стоянки самолётов я добежал бегом. Сущий пустяк восемьсот метров. В герметичной кабине самолёта правый лётчик, штурман, бортовой инженер и радист играли в преферанс. Стрелок и техник по десантному оборудованию резались в нарды.
- Мы летим, - обрадовал я свой экипаж войдя в тесную кабину. – Это хорошая новость, вторая чуть хуже - у нас очень мало времени на подготовку.
- Так мы готовы, - вяло ответил штурман, нехотя откладывая карты в сторону.
- Мы готовы к перелёту, а не к командировке. А это две большие разницы. Поэтому слушайте боевую задачу. Серёжа, - я повернулся к второму пилоту. - Как только переоденешься в гражданское, дуй в магазин детского питания и купи как можно больше пачек сухого молока «Малыш». Не меньше парашютной сумки.
Мой помощник молча кивнул головой.
- Радист и стрелок, на вас лежит задача найти и купить опреснитель морской воды. Тоже по-максимуму. Вадим, на тебе сгущёнка, добудь сколько донесёшь. Гена, я помню у тебя есть знакомый на вещевом складе, купи у него форменных рубашек. Ну и вы все, - я обвёл взглядом моих подчинённых. - Поскребите по углам, все форменное, что не износили до дыр, завтра должно быть на борту.
- Командир, что это за странный подбор запасов? Опреснитель морской воды, детское питание, сгущёнка и форменные военно-морские рубашки? – спросил меня радист прапорщик Оноприенко.
- Коля, ты во Вьетнаме был? Не был, - ответил я сам себе за радиста. - И я не был. А вот опытные транспортники говорят, что два–три килограмма опреснителя мы запросто можем обменять у вьетнамцев на видеомагнитофон или игровую приставку. Две банки сгущёнки легко меняются на один пузырь рисовой водки. Одна форменная рубашка равна уже пяти бутылкам. Понимаешь? Нам таможня в Ташкенте спиртное с собой взять не даст, а сгущёнку пожалуйста. И к рубашкам таможенники прикопаться не смогут. Сечёшь?
- Значит мы будем специализироваться на электронной аппаратуре и водке, я тебя правильно понял, командир? – спросил меня Васильев.
- Вадик, - ласково ответил я ему. - Мы будем специализироваться на деньгах, а что нам принесёт деньги значения не имеет. Я, лично, предпочёл бы жемчуг и женские украшения из золота, но если я увижу, что на аппаратуре мы заработаем больше, то будем заниматься электроникой. Разговор считаю законченным. Разбегайтесь по домам. Жду вас в лётной столовой на завтраке в шесть утра.
Через пять минут под самолётом остались только бортовой техник и я.
- Гена, надо поговорить, - сказал я Рыбникову когда он закрыл входную дверь на замок.
Бортовой техник по прежнему стоял на лестнице перед дверью и возился с пластилином. Ему ни как не удавалось скрепить две верёвочки своей печатью. Пластилин расплавился на солнце и расползался в разные стороны под давлением латунной печати.
Плюнь ты на неё, - посоветовал я Геннадию.
Я уже плевал, не помогло, - ответил Рыбников.
- Да, нет. Я в смысле, брось так. Ни черта за ночь с самолётом не случится.
- Ну, да. Дежурный по стоянке части меня даже ночью поднимет, если увидит, что самолёт не опечатан.
- Хорошо, мучайся и слушай. Ты сможешь за ночь раздобыть ртуть?
- Ртуть? – переспросил меня Рыбников с изумлением.
Я кивнул.
- Зачем тебе ртуть?
- Это самый ценный обменный продукт во Вьетнаме. Я не знаю зачем он узкоглазым, но говорят, что он там дороже золота.
- Командир, ртуть я конечно могу найти, но во-первых - она и здесь дороже золота, а во вторых - может не стоит связываться? Уж очень это опасный продукт. Суди сам, если на границе мы сгорим с детским питанием или с опреснителем морской воды, то отделаемся выговорами, а если нас прихватят со ртутью, то сядем все. Или ещё того хуже, отравимся.
- Ладно. Забудь. На первый раз хватит и того, что я перечислил ранее.

В четверг, с посадкой для дозаправки в Иркутске, мы долетели до Ташкента. Переночевали, успешно прошли таможенный и пограничный контроль, взлетели и взяли курс на пакистанский город Карачи. Аккуратно обходя горные вершины, острые и заснеженные пики которых едва не достигали наших крыльев, мы стремились как можно быстрее достичь долину реки Инд. Совсем недавно в этой гористой местности разбился московский экипаж, возвращавшийся из Ханоя.

Взлетев в свой последний полёт в Карачи, москвичи, пройдя между Пешаваром и Исламабадом, на высоте восемь тысяч метров попали в очень сильную грозу. Диспетчерская служба Пакистана, вместо того чтобы помочь экипажу обойти очаги обледенения, потребовала строго выдерживать маршрутный коридор полёта. Не имея права на маневр по своему усмотрению экипаж, стеснённый условиями гор, обнаружил впереди себя широкую полосу града и поздно принял решение на разворот.
Ледяные шары, размером с куриное яйцо, пробили масляные радиаторы трёх двигателей из четырёх. Во время разворота, повреждённые двигатели поочерёдно остановились. Самолёт, потеряв семьдесят пять процентов тяги, с креном и снижением на высоте пять километров врезался в гору, в районе города Читрал. Ребята материли всех и всё когда осознали, что это конец. Их речь жутко было слушать даже привыкшим к таким ситуациям членам комиссии, расследовавшим причину трагедии. Каково же было лётчикам, ознакомившимся с содержанием магнитофонной записи после детального разбора катастрофы? Это невозможно передать словами.
Обычно экипажи гибнут молча. Лётчики борются за спасение самолёта до конца, а все остальные члены экипажа свято верят в их мастерство. Иногда врезаются в гору в облаках при заходе на посадку, не успевая даже нажать кнопку микрофона. А бывает, за одну или две секунды до удара один из пилотов осознав, что спасения нет, скажет какое-нибудь грубое слово. Переводилось оно, в рамках общепринятой разговорной лексики, по-разному, например: "Это конец", или "Приехали", или "Всё", или "Эх". И уж совсем редко экипаж теряет веру в спасение на таком раннем этапе. Собственно, уже после отказа второго двигателя, шансы московского экипажа на спасение понизились до нуля. А когда после падения давления масла ниже критического автоматически встал во флюгерное положение третий, они все сразу поняли, что это за ними пришло то грубое слово, которое имеет так много переводов. И унесёт оно их всех с собой. Поэтому и ругались они последними словами перед смертью, в течение четырёх минут, пока снижались в крене с восьми тысяч метров до пяти.
Не лишним будет вспомнить о том, что погибшие ребята имели на руках точный прогноз погоды по маршруту. Но то ли их жадность заела, ведь в случае незапланированной ночёвки в Карачи, каждому члену экипажа пришлось бы заплатить по пятьдесят долларов за гостиницу, то ли русский "авось проскочим", сыграл с ними злую шутку. Неизвестно. Ясно лишь то, что они приняли осмысленное решение лететь через грозу, не имея запасного аэродрома.

Благополучно долетев до Карачи, мы заправились, и вновь взлетев, взяли курс на бирманский город Мандалай. Пролетая над территорией центральной Индии, я не мог не вспомнить о другой несчастной лётной судьбе. Где-то там, далеко внизу, гниют сейчас в тюрьме, среди вшивых индусских уголовников, шестеро русских парней, ввязавшихся в коммерческую авантюру.
Экипаж небольшого транспортного самолёта АН-26 был нанят британским подданным в Шри-Ланке, и вылетел с грузом ящиков из городка Тирикунамалая, расположенного на севере острова Цейлон. По плану, представленному англичанином, они должны были приземлиться в индийском городе Мадрас и сдать там груз. Но как только самолёт достиг берегов Индии, заказчик потребовал снизиться до "тысячи пятьсот" и открыть грузовую рампу. Постоянно сверяя карту с очертаниями пролетаемой местности и будучи заранее ознакомленным с системой сброса грузов, он, управляя транспортёрной лентой из грузового отсека, сбросил ящики на джунгли.
Из-за несоответствия единиц измерения, находящихся в обиходе у граждан Её Королевского Величества и у "товарищей" из восточной Европы, произошла роковая для экипажа ошибка. Хозяин груза дал экипажу команду на снижение до "тысячи пятисот", подразумевая футы, а наши лётчики заняли полторы тысячи, но, естественно, в метрах.
Сброшенный с высоты, в три раза превышающей расчётную, груз на парашютах спустился далеко от того места, где его ожидали. И попал в руки правительственных войск.
В ящиках, как не трудно догадаться, было оружие.
Самолёт благополучно приземлился в Мадрасе. Заказчик рассчитался с командиром воздушного корабля наличными деньгами и ушёл, а экипаж в полном составе был арестован индийской службой безопасности в гостинице вечером того же дня.
Верховный суд Индии постановил: казнить всех шестерых пособников террористам. И только традиционно дружеские межгосударственные взаимоотношения Советского Союза и Индии остановили топор палача.
Опять чёрт-те о чём думаю в полёте. Серёжа спит. Радист ушёл в герметичный отсек играть в нарды с бортовым техником. Связь ведёт прикомандированный к нам на это

Глава 24

Шесть месяцев я летал только по дальневосточным аэродромам. Вторые пилоты менялись на каждом задании. И так как мой экипаж теперь считался не «слётанным", в дальние командировки нас не пускали. Осенью из отпуска по болезни вернулся Сергей, обе кости на сломанной ноге срослись хорошо, он прошёл медицинскую комиссию и мы вновь встали в строй боеготовых экипажей.
В это время противолодочная авиация флота начала получать с завода-изготовителя новые противолодочные вертолёты Ка-27ПЛС. Наш полк был задействован на их сопровождение и перевозку имущества, придаваемого новым винтокрылым машинам.
Летали мы в башкирский город Кумертау, который лет сорок тому назад назывался Бабай. Прилетев сюда первый раз и узнав об этом факте, я сразу же вспомнил детство. «Вот оказывается почему родители пугали меня бабаем или бабайкой. Эти страшилища приходили к плохим детям по ночам из этого гиблого места. Да, судьба. Кто бы мог подумать, что когда-то я и сам окажусь в нём.»
В Кумертау находилось авиационное производственное предприятие выпускающий вертолёты с соосными винтами конструкторского бюро Камова. Пока техники принимали новые винтокрылые машины, а лётчики их облётывали перед перегонкой на Дальний Восток, мы, транспортники, умирали от безделья. Командировки эти были скучные, абсолютно не прибыльные, отнимавшие кучу времени и заставлявшие нас много работать на обратном пути. А дело было в том, что у вертолётов перегоночная дальность была мала. Им требовались частые остановки для дозаправки и отдыха экипажей. Сопровождая их от Южного Приуралья до Владивостока, мы как кузнечики прыгали от аэродрома к аэродрому через всю азиатскую часть СССР. Можно было бы смело вычеркнуть из жизни те несколько месяцев, которые мы отработали на обеспечение этого перевооружения, если бы не способность членов моего экипажа находить приключения даже там, где их не должно было быть в природе.

Очередным тусклым вечером мы сидели в ресторане гостиницы «Кумертау» на пересечении улиц Мира и Пушкина. Длинная скатерть стола скрывала пятилитровую канистру спирта, которая стояла у нас под ногами. Бортовой радист периодически подливал из неё девяносто шести процентный алкоголь в стоящий на столе графин из-под водки. Мы пили неразбавленный спирт маленькими рюмками и закусывали национальным башкирским блюдом бараньими рёбрышками, поджаренными на открытом огне.
Кроме нас в зале за столиками сидело около двадцати мужчин. Все они были одеты в одинаковые чёрные стёганные ватники и обуты в кирзовые сапоги. Также в зале присутствовала одна очень симпатичная молодая женщина в нарядном платье и коротких итальянских сапожках на высоком каблуке. Три угрюмого вида шахтёра, с тёмными от въевшейся угольной пыли руками, сидели с ней за одним столом. Мужчины ели пельмени и пили водку, изредка обмениваясь короткими фразами. На женщину они не обращали внимания. Казалось, что она находится рядом с ними как мебель или как посуда. Красивая фаза или фужер, но не более того. Время от времени суровые мужики оглядывались на входную дверь. В неё то и периодически входили и, оглядев присутствующих, почти сразу же выходили крепкие молодые ребята.
Такая неопределённость продолжалось около получаса. Мы чувствовали, что напряжение в ресторане нарастает, но не имели понятия к чему это приведёт. В очередной раз, один из юных визитёров решительно прошёл в центр зала и, оказавшись за спиной спутника единственной красавицы, мощным ударом ноги выбил из-под него дубовый стул. Не ожидавший нападения горняк упал, почти мгновенно вскочил на ноги и с размаха ударил агрессора кулаком в лицо. Завязалась драка. Товарищи подвергшегося нападению мужчины, побросав на стол свои вилки, кинулись помогать избивать молодого парня. В зал вбежали три милиционера. До этого они мирно дежурили в фойе ресторана. Осыпав всех четверых дерущихся ударами резиновых дубинок они оттеснили их на улицу. Остальные посетители питейного заведения, оставив на столах еду и спиртное, не торопливо потянулись к выходу вслед за стражами порядка.
Услышав усиливающийся шум драки, идущий с улицы, мы подошли к стеклянной стене, отодвинули занавеси и стали с интересом наблюдать за разрастающимся в самом центре города побоищем.

Сначала трёх кавалеров единственной женщины, принялась бить большая группа молодых парней, ожидавших на улице. Стало ясно, что это была засада. Трюк с выбиванием стула являлся грубой провокацией. Но по мере того, как из гостиницы выбегали друзья избиваемых, бой стал перерастать в сражение равных сил. Дрались они отчаянно. Я никогда раньше не видел, чтобы почти сорок человек без лишних криков и бесполезной в этом деле ругани, старались нанести друг другу максимальный ущерб.

На крыльце у главного входа в единственный в городе двух-звёздный отель, безучастно наблюдая за происходящим, стояли три милиционера и одинокая женщина. Она куталась в дорогую кофту из ангоры, но было видно, что это не помогает ей сдержать, то ли от холода, то ли от страха охватившую её дрожь. Сотрудники правоохранительных органов, закурив сигареты, о чём-то переговаривались между собой. Всем своим видом они показывали, что их работа сделана, ресторан разгрома избежал.
Наш радист, быстро оценив ситуацию, спросил меня:
- Командир, разреши отлучиться до утра.
- Иди, - сказал я. - Только в драку не влезь.

Мы по-прежнему стояли у окна и видели, как Коля подошёл к женщине сзади, что-то шепнул ей на ухо и, с показным безразличием, ушёл в глубину неосвещенных улиц Кумертау. Через пять минут в том же направлении, вверх по Пушкина, мимо парка Победы, отправилась и виновница кровавой драки. Мы, постояв у окна ещё немного, убедились в том, что никто не кинулся догонять нашего радиста, вернулись к столу и продолжили пьянку.

Утром следующего дня Оноприенко рассказал нам интересную историю.
Муж вчерашней красавицы был осуждён за вооружённый грабёж на восемь лет. К сожалению следствия и суда, из целой банды грабителей потерпевшие опознали только его. Как следователь прокуратуры ни старался, а обвиняемый соучастников преступления не назвал, и суду переквалифицировать статью из "Вооруженный грабёж" в "Разбой" или "Бандитизм" не удалось. Для главаря разница в сроке отсидки по этим статьям уголовного кодекса составляла, как минимум, пять лет, и он сохранил тайну отнюдь не из дружеских побуждений или воровской чести. Но молодые бандиты оценили его молчание по-своему. И когда он, через продажных охранников, сумел передать на свободу свой наказ или, как говорят блатные, "маляву", они с радостью поклялись выполнить его.
Он просил их лишь об одном. Уберечь его молодую жену от супружеской измены в течение всего срока заключения. Легко сказать - восемь лет каждодневной слежки. Реализовать этот наказ на практике оказалось значительно труднее. Небольшой приуральский город, давно поделённый бандитскими группировками на зоны их влияния, с интересом наблюдал, как банда, главарём которой был осуждённый, избивает или запугивает любого мужчину, пытающегося использовать ситуацию в свою пользу.
Желающих рискнуть здоровьем ради ночи любви с красавицей было не очень много. В основном это были такие же бандиты, как её муж, но из других микрорайонов или горняки, «горой» стоящие друг за друга. Иногда, приглашение сходить в кино или ресторан являлось лишь поводом для очередной разборки между враждующими группами. Вот и вчера, всем было не до неё. Мужчины решали свои «глобальные» проблемы, а она, умирающая от желания, опять оказалась вовлечена в чужие дела. Когда же незнакомый смельчак неожиданно прошептал ей на ухо: «Иди за мной», она, не задумываясь, повиновалась его властному голосу.
Как они провели ночь, можно было только догадываться, но по внешнему виду радиста, напоминающего мартовского кота, вернувшегося утром с чужой крыши, было ясно - парень сегодня ещё не спал.


Глава 25

Странно, что мозг в предчувствии смерти вспоминает в основном аварийные ситуации в полётах, произошедшие со мной, пьянки и любовные приключения. А ведь была ещё и служба не связанная с полётами. И она иногда тоже приносила неприятные сюрпризы.
В обязанность всех командиров лётных экипажей и инженеров служб обеспечения нашего полка входило - один раз в месяц заступать на дежурство по полку. Очерёдность была более или менее справедливая. По-чётным числам заступал лётчик, а по-нечётным инженер.
Мне, как человеку недисциплинированному и вдобавок морально неустойчивому, редко удавалось отслужить такие суточные наряды без приключений. Как-то раз диверсионная группа морских пехотинцев, или как их ещё называли боевых пловцов, с острова Русский высадилась на парашютах на нашем аэродроме, и в целях тренировки учебными минами заминировала все самолёты. Мне крепко влетело за то, что я проворонил диверсию. В другой раз матросы в казарму женщин привели. Не много, штук пять. Но мне пришлось ловить их под кроватями до утра. Я справился, но выговор получил всё равно.
А однажды, почти закончив несение дежурства без происшествий, когда я со сменщиком пересчитывал табельное оружие офицеров и прапорщиков нашей воинской части, хранящееся в оружейной комнате, мы недосчитались одного пистолета Макарова и шестнадцати патронов к нему. Проверив по книге приёма и выдачи пистолетов, куда мог деться пропавший ПМ, я без труда обнаружил, что дежурящий на удалённом контрольно-пропускном пункте номер три прапорщик ещё не дошёл до нашего штаба и свой пистолет не сдал.
Спокойным голосом я постарался объяснить моему сменщику, где находится недостающий пистолет, показал ему роспись в получении оружия и патронов дежурного по КПП прапора, и предложил подписать рапорт о приёме дежурства по части и отпустить меня домой. А он категорически отказался это делать.
Я растолковал ему ещё раз:
- Ты не несёшь никакой ответственности. Подпиши приём дежурства с фактически имеющимся количеством оружия. Я не предлагаю тебе ставить свою подпись о наличии пистолета, которого нет. За него ответит прапорщик. Даже, если он его потерял, продал или пропил. Тебя это не касается.
Он отказался опять.
- Хорошо, - говорю я ему. - Сейчас уже восемнадцать сорок. В девятнадцать часов от аэровокзала отправляется предпоследний автобус. Если ты не поставишь свою подпись в журнале приёма-передачи дежурства в течение пяти минут, то я на него опоздаю. Машины у меня нет. Последний автобус пойдёт в двадцать три ноль-ноль. Из-за твоего упрямства я буду торчать в штабе ещё четыре часа. Ты это понимаешь?
А он мне в ответ:
- Нет.
И всё.
Ну что мне с ним было делать?
- Смотри, - говорю я ему. - Козёл. Сейчас ты у меня в одну минуту дежурство примешь.
Достаю из кожаной кобуры свой пистолет, заводской номер МН-4683965, захожу в оружейную комнату, не вынимая магазина из рукоятки пистолета, передёргиваю затвор, досылая патрон в патронник, снимаю с предохранителя и, глядя на побледневшего инженера, стреляю в стену между пистолетным и сейфом с патронами. Капитан вылетел из комнаты дежурного по полку быстрее пистолетной пули моего ПМ. Его бег эхом раздавался в пустых коридорах двухэтажного здания.
«К начальнику штаба жаловаться побежал. Наземная крыса», - со злостью подумал я.
Оглушённый выстрелом, прозвучавшем в маленькой оружейке как залп пушки большого калибра, я стоял, сжимая пистолет в правой руке. Затворная рама скользнула назад-вперёд и дослала в ствол следующий патрон. Ударник остался в положении готовом к повторному выстрелу. Сизый дымок поднимался от пистолета и щекотал мои ноздри.
В помещение осторожно вошёл начальник штаба полка и спросил:
- Валера, ты в порядке?
- В общем-то, да. Только в ушах ещё звенит, - глупая улыбка украшала мою очумелую физиономию.
- Тогда осторожно положи пистолет на сейф и выйди из оружейной комнаты.
Я сделал всё, как просил подполковник. Как только я вышел, он взял у меня ключи от всех служебных помещений, закрыл на три замка комнату с пистолетами и пригласил нас пройти к командиру полка. Когда мы втроём выходили из комнаты дежурного по части, в штаб вошёл прапорщик, дежуривший на КПП № 3. Я только с ненавистью взглянул на своего сменщика.
В кабинете командира я подробно рассказал, с каким непроходимым тупицей свёл меня график дежурств. Постарался объяснить руководству полка, что сменщик вывел меня из себя своим упрямством, и я от усталости забыл, что не вытащил обойму из пистолета и, делая контрольный спуск, случайно выстрелил в стену. Инженер стоял молча, а командир полка смотрел на меня оценивающим взглядом, как будто пытался понять: «Дурак этот Григорьев или только прикидывается?» После того как я заткнулся, полковник повернул голову в сторону начальника штаба и сказал:
- Оружия ему больше не давай. И отправь его домой на моей служебной машине с глаз моих долой. Немедленно.
- У нас нет дежурств без оружия, - попытался слабо возразить командиру подполковник. - Куда же мне его в наряды ставить?
- Значит, не ставь. И вообще, планируй его в полётные задания побольше и держи его от базы подальше. Меньше будет хлопот.
Он махнул на нас рукой, показав этим, что наше время истекло и, что ему сейчас не до такой ерунды, как стрельба из пистолета в штабе.
В части разгорался пожар настоящего скандала.


Глава 26

Партийно-КаГэБисткая элита не только стояла мощной стеной против всякого инакомыслия, поддерживая друг друга, но и прорастала дружескими связями на семейном уровне. И естественно, секретарь нашей партийной организации, был лучшим другом оперуполномоченного КГБ полка. Они совместно отмечали дни рождений членов семей, все революционные и церковные праздники, ездили на охоту и рыбалку, за грибами и ягодами в общем, жили двумя семьями душа в душу.
Постепенно между партийным лидером и женой контрразведчика возникла любовь. Они стали регулярно встречаться в снимаемой на окраине города квартире. Первое время им легко удавалось обманывать своих ничего не подозревающих супругов, но растущее чувство заполняло сердца обоих. И скоро их нежные взгляды стали заметны для окружающих. Это становилось всё менее похоже на дружбу. Не желая более ждать драматической развязки этих взаимоотношений, супруга чекиста сказала за завтраком своему мужу:
- Я ухожу от тебя к Дмитрию. Мы давно уже любим друг друга.
Ошеломлённый таким вероломным предательством, майор военной контрразведки не придумал ничего более умного, как пойти к командиру полка и рассказать ему о своей семейной драме. Он рассчитывал найти у командира поддержку. Думал, что наш полковник вызовет парторга на беседу, и они втроём найдут какой-то выход из щекотливого положения. И, может быть, им удастся сохранить от развала обе семьи. Но командир поступил иначе. Не желая становиться буфером между летящими навстречу локомотивами, он сразу же после разговора с особистом позвонил и начальнику контрразведки, и начальнику политотдела Тихоокеанского флота. Таким образом, он свёл две могучие организации в борьбе за своих прямых подчинённых.
На военном совете, где присутствовал весь командный состав флота, наряду с боевой подготовкой всех родов войск, рассматривалась и морально-политическая обстановка в авиационно-транспортном полку.
Когда командующий флотом, адмирал Краснов, выразил своё неудовольствие по поводу этой грязной истории, начальник политотдела встал и прямо заявил, что людям, не зависимо от занимаемых ими должностей, нельзя запретить любить друг друга.
После такого простого и изящного хода аргументы, приготовленные контрразведкой, о предательском ударе в спину и о моральной нечистоплотности партийно-политических работников, прозвучать с рассчитанной силой уже не могли. Начальник контрразведки решил в этот раз промолчать, но дело о супружеской измене в дальний угол своего рабочего стола не убрал. Он ждал ошибки своих оппонентов, а, может быть, специально готовил им ловушки.
Скандал, казалось, стал утихать. Гарнизонные сплетники и сплетницы скучающе отмахивались, когда кто-то хотел развить тему о том, как чекист и парторг бабу не поделили.
Временно отлегло от сердца и у действующих лиц семейной драмы.

Девятого января секретари партийных организаций и замполиты всех частей аэродрома Кневичи собрались вечером в гарнизонной сауне отметить "День расстрела рабочих на дворцовой площади царскими войсками". "Кровавое воскресенье" праздновалось под сациви, шашлыки и красное вино. Грузинской кухней заведовал водитель нашего нового замполита сержант Гиви.

Как сын Кавказских гор попал служить на Дальний Восток осталось загадкой. Он отличался редким для матросов качеством - умением держать язык за зубами и был предан замполиту как собака. Политработник привёз его вместе с собой, когда перевёлся в Артём из противолодочного полка, базировавшегося в Николаевке. Увидев Гиви первый раз, я подумал: «Это, какие же тайны надо иметь, чтобы таскать сержанта за собой по Приморью».
Видимо замполиту было что скрывать, если он не решился оставить своего водителя в Николаевке. А может грузин выполнял какие-то особые поручения замполита? Или был ему ближе, чем просто водитель?
Красноречивые комиссары, хорошенько попарившись, расселись за длинным столом. Над их раскрасневшимися телами вился лёгкий пар. Белые простыни украшали пояс каждого мужчины. Не приступая к еде все налили себе по первой рюмке чачи и под тост замполита: "Ну, за встречу" дружно выпили. В дальнейшем единодушно решили перейти на красное вино, потому что, приготовленная Гиви чача, очень напоминала русский самогон. Тосты говорили по кругу. Каждый старался удивить собравшихся чем-то новым. Когда очередь дошла до нашего парторга он, поддерживая одной рукой сползающую с его голого тела простыню и, держа во второй руке полный бокал красного, как кровь рабочих, вина, встал и сказал:
- За наше партийное могущество.
Не ожидавшие такого высокопарного слога товарищи переглянулись между собой, несколько человек молча захлопали в ладоши, но не выпить под такой тост было нельзя. А хорошо опьяневший парторг, садясь, добавил:
- Наш шеф молодец. Честно скажу я вам. Не сдал меня КэГэБистам. Я ему за это две бутылки вина подарю. Он за меня контрразведчиков зубами загрызёт. Чтоб знали, что они под партией ходили, ходят и всегда ходить будут. Мы их имели, имеем, и будем иметь. И их жён тоже, - похотливо расхохотался он своей пошлой шутке.
Уже через час, после окончания празднования трагических событий одна восьмидесятилетней давности, магнитофонная запись этих слов лежала на столах начальников контрразведки и политического отдела Тихоокеанского флота.
Судьба и мужа, и любовника была решена.
По взаимной договорённости «высоких договаривающихся сторон», обоих офицеров перевели в отдалённые гарнизоны с понижением в должности.
Как рассказывал мне потом тесть, больше всего начальника политотдела флота возмутили те две бутылки вина, в которые была оценена его поддержка.
- Ну, сказал бы парторг: "Поставлю Нач По два ящика армянского коньяка", - говорил он с юмором в кругу друзей-адмиралов. - Я бы, может, и простил его пьяную браваду. А так дёшево меня ещё никто не оценивал. В порошок сотру гадёныша.
И стёр.
Так, за год моей службы в транспортном полку, сменилось всё контрразведывательное и партийно-политическое руководство. Открытых врагов у меня больше не было. Пора было переходить к заграничным полётам.
Да, я совсем забыл. По-прежнему оставался жив мой враг номер один.
И этот враг был я сам.
Потому, что даже когда капризная дама "Удача" вдруг поворачивалась ко мне лицом и устраняла моих врагов, как в "деле о супружеской измене", я строил ей такую гримасу, например, своим выстрелом из пистолета во время дежурства, что она, пугаясь, отворачивалась вновь.
"Ну, ничего, - думал я. - Отворачивайся сколько угодно. Я подберусь к тебе сзади, и всё равно сделаю своё мужское дело".

А пока вперёд. В очередной рейс. За новыми приключениями. На этот раз недалеко. В гарнизон Романовка. Там как раз появился новый байстрюк советского авиапрома - корабельный истребитель ЯК-38. Интересно будет увидеть, как он взлетает и садятся без разбега.
Хотя правильнее было бы сказать – мы вылетели на аэродром Пристань, так как в гарнизон, расположенный в пяти километрах от взлётной полосы, мы ехать не собирались.

Глава 22

Авиабаза Романовка находится на самом побережье залива Петра Великого. В задачу базировавшейся там разведывательной эскадрильи Ту-16Р входило летать вдоль западного побережья Японии и восточного берега Корейского полуострова, контролируя акваторию Японского моря и Корейский пролив.
Время от времени экипажи транспортного полка оказывали радио-поддержку низко летающим самолётам-разведчикам. Наш самолёт-ретранслятор стоял в самом дальнем капонире полковой стоянки самолётов и всегда находился под вооружённой охраной. В его грузовом отсеке было установлено специальное оборудование, предназначенное для перехвата радио-переговоров самолётов вероятного противника. Лётчики имели доступ только в кабину пилотов, а со спецоборудованием работали сотрудники Главного Разведывательного Управления Министерства обороны. Они приезжали обычно из Владивостока за два часа до вылета и уезжали под охраной автоматчиков сразу же после приземления самолёта.
Однажды, во время полёта на этом самолёте, когда мне уже порядочно надоело выписывание эллипсов, вытянувшихся вдоль Японских островов, когда я уже ненавидел кислородную маску, которая крепилась к моему шлемофону и не снималась в таких полётах от взлёта до посадки, и когда до окончания задания оставалось ещё сорок минут, по кодированной связи поступила команда: "Срочно вернуться на базу."
Это было очень необычно. Ещё больше меня удивила группа офицеров, встречающих мой самолёт на стоянке. У капонира кроме привычных для нас офицеров разведки стояли командир и начальник штаба полка. Такая встреча не предвещала мне ничего хорошего.
"Что я опять сделал не так? - анализировал я свой полёт. - Если я подставил военных разведчиков, то меня живьём сожгут в крематории."
Ещё винты двигателей не успели полностью остановиться, как я расстегнул парашют, кубарем вывалился из аварийного люка в носу самолёта и на полусогнутых ногах побежал докладывать командиру о полученном приказе прекратить выполнение задание.
Не дослушав мой рапорт до конца, он махнул на меня рукой, желая видимо сказать: "Заткнись, Григорьев, не до тебя", но вслух произнёс:
- Валерий Сергеевич, ты в полёте ничего необычного по радио не слышал?
Понимая, что произошло нечто неординарное, но, слава богу, не со мной, я ответил сухим официальным языком:
- Никак нет, товарищ полковник.
- Если что-то вспомнишь, докладывай немедленно.
- А что произошло, командир? - осознав, что ругать меня не за что, не по уставу спросил я его.
- Два наших разведчика летали на фотографирование нового японского танко-десантного корабля. Согласно оборонной доктрины, принятой Японией после Второй Мировой войны, они не имеют право создавать наступательные виды вооружений, к которым относится недавно спущенный на воду корабль. Нашему правительству для подачи официальной ноты протеста необходимы его подробные снимки. Самолёты-разведчики нашли его сегодня в нейтральных водах в семидесяти километрах от острова Садо, снизились на предельно малую высоту и занялись фотографированием, а специалисты радиоразведки на твоём самолёте обеспечивали им бесперебойную связь со штабом флота. Кроме этого, они записывали переговоры лётчиков-истребителей, сопровождавших наши самолёты, с их командным пунктом. Четвёрка F-15 "прилипла" к ним сразу же после их первого пролёта над кораблём. Одна пара японцев висела над ведущим, осуществлявшим видео и фотосъёмку с шестидесяти метров, а вторая над ведомым, летевшим чуть сзади и на сорок метров выше. Нижний край облаков в районе обнаружения цели, по докладу лётчиков ведомого самолёта, составлял от восьмидесяти до ста метров. Ведомый экипаж, периодически попадая в облачность, кратковременно терял визуальный контакт с ведущим. В очередной раз выйдя из кучевых облаков, ведомый увидел яркую вспышку в том месте где должен был быть самолёт ведущего, а затем и саму машину. Самолёт был в штопоре без крыла и охваченный пламенем. Обе пары японских истребителей-перехватчиков незамедлительно улетели к своим берегам. Ведомый самолёт, оставшись один, сделал несколько кругов на высоте тридцать метров над водой, обнаружил тёмное маслянистое пятно, какие-то горящие обломки и приближающийся к месту падения самолёта японский сторожевой корабль.
Пока командир полка вводил меня в курс произошедшего, надеясь, что эта информация чудодейственным образом освежат мою память, специалисты из разведывательного отдела покинули нашу стоянку.
- Григорьев, до прихода официальной телеграммы по поводу этой катастрофы ни с кем не разговаривай. Это приказ. Ты меня понял?
- Так точно, товарищ полковник.
- Иди, занимайся послеполётными делами.
- Есть.

Через неделю из штаба флота пришла обещанная командиром телеграмма. Начальник штаба полка собрал лётчиков в классе постановки задач на полёты и ознакомил всех присутствующих с её содержанием.
Кроме подробностей полёта наших разведчиков, о которых я уже знал от командира полка, в ней была расшифровка радио переговоров командира звена истребителей-перехватчиков с пунктом управления полётов. Из неё следовало, что с авиабазы Ниигата, позывной "Сакура", были даны, а лётчиками в воздухе выполнены, следующие команды:

Командный пункт: - 243-й, обнаружить цель. (Пауза)
Лётчик: - "Сакура", 243-й, цель обнаружил. (Пауза)
Командный пункт: - 243-й, осуществить перехват цели. (Пауза)
Лётчик: - "Сакура", 243-й, цель перехвачена. (Пауза)
Командный пункт: - 243-й, произвести захват головной цели локатором ракеты. (Пауза)
Лётчик: - "Сакура", 243-й, захват.

Закончив чтение телеграммы, начальник штаба сообщил, что японцы подобрали тела трёх членов погибшего экипажа и передали их нашим представителям. Судьба остальных трёх ребят, бывших в самолёте в том роковом полёте, осталась неизвестной. Затем подполковник высказал нам своё мнение по поводу этого чрезвычайного происшествия:
- Как вы понимаете, на магнитофонных плёнках, снятых с самолёта, командиром экипажа которого был в тот день капитан Григорьев, команды на запуск ракеты зафиксировано не было. Как не было и доклада лётчика истребителя об уничтожении перехваченной им цели. Из этого можно сделать три предположения:
Первое - ракета, захватив тепловой головкой самонаведения наш самолёт, запустилась сама, сорвалась с пилона под крылом и поразила цель.
Второе - у лётчика-истребителя от ненависти к нам не выдержали нервы, и он по собственной инициативе угробил русский экипаж.
И третье, японцы использовали скрытые каналы управления своими боевыми самолётами, которые не были засечены нашей радиоразведкой.
Учитывая качество японской техники и дисциплинированность народа, первые два предположения очень маловероятны. Но японские дипломаты, оправдываясь в нашем министерстве иностранных дел, наверняка выберут один из них. На этом всё. Можно разойтись.

Выйдя из класса, лётчики окружили меня в коридоре и принялись расспрашивать о том полёте. Убедившись, что я знаю о происшествии ровно столько же, сколько и они, офицеры разошлись по своим делам, не забыв съязвить при этом, что Советское правительство могло бы и поощрить Григорьева, храбро проспавшего весь радио-ретрансляционный полёт. Я отшучивался в ответ на их колкости, объясняя, что к благодарностям и грамотам отношусь также безразлично, как и к выговорам.
Не помню, когда меня хвалили последний раз, а вот очередной свой выговор я получил недавно и вот за что.


Глава 23

Это был очень спорный случай. В нормальном обществе за такой поступок могли бы прилично поощрить, но у нас, где всё поставлено с ног на голову, сделали наоборот, и мне досталось, как говорили в старину, по первое число.
Мой экипаж получил задание доставить на остров Итуруп, входивший в Курильскую гряду, около тонны различного груза и одну пассажирку. Причём меня предупредили в штабе, что я должен на острове заночевать, а утром следующего дня, забрав подлежащих демобилизации матросов, обратный груз и эту же женщину, вылететь обратно.

До 1945 года этот остров принадлежал Японии. Прежние хозяева, используя труд корейских и китайских пленных, оборудовали на нём несколько военных аэродромов. Нам предстояло посетить уникальнейший из них. Его неординарность заключалась в том, что он был вырублен в горной цепи и лежал от восточного берега острова, омываемого водами Тихого океана, до западного, упираясь в Охотское море. Аэродром представлял собой идеальную мечту любого лётчика. Ветер над ним всегда дул только вдоль полосы. Либо с моря, либо с океана. От боковых ветров полосу защищали отвесные скалы, высота которых достигала ста метров. Командование флота держало на аэродроме военную комендатуру из двадцати восьми человек, во главе которой стоял майор. В планах генерального штаба эта маленькая авиабаза значилась как "аэродром подскока". Это означало, что самолёты, улетающие на боевое задание в океан и возвращающиеся обратно, могли здесь заправиться керосином. С учётом скалистого основания взлётно-посадочной полосы, максимальный взлётный вес приземляющихся и взлетающих самолётов был не ограничен.
В хорошую погоду аэродром был хорошо виден с расстояния тридцать, а иногда и сорок километров. Я заходил на посадку со стороны Охотского моря и любовался величественной панорамой вулкана "Богдан Хмельницкий". Лёгкий дым поднимался над его кратером. Недалеко от его подножья уютно расположился самый большой населённый пункт острова - город Курильск. Правый лётчик рассматривал пролив Екатерины и видневшийся за ним остров Кунашир. Только бедняга штурман не прекращал свои вычисления. Приземляться мы решили с прямой. Васильеву было необходимо точно рассчитать рубеж начала снижения.
Примерно за семь километров от аэродрома я увидел группу людей, стоящую у торца полосы. Они махали мне головными уборами и иногда подбрасывали их вверх. Было отчётливо видно, что люди безгранично рады нашему прилёту. Так меня ещё нигде не встречали. Пролетев над их головами на высоте десяти метров, мы приземлились и приступили к торможению. Сидящий в хвосте стрелок проинформировал нас о том, что встречающие бегут за нами по полосе. Это было похоже на коллективное умопомрачение. Но когда я узнал, что за груз мы им привезли, всё встало на свои места. В тридцати среднего размера деревянных ящиках находились сто восемьдесят круглых коробок с фильмами для их киноустановки.
Комендант аэродрома приветливо поздоровался со мной и поручил заботу об экипаже своему заместителю. После этого всё своё внимание он переключил на пассажирку, прилетевшую с нами. Мой начальник штаба предупредил меня о том, что со мной полетит не просто женщина, а кассир с большой суммой денег. Она должна доставить заработную плату всему личному составу за последние шесть месяцев. Но то ли он не знал, то ли не посчитал нужным сказать о том, что кассирша, по "счастливой случайности", является женой коменданта этого аэродрома. Когда прапорщик, исполняющий обязанности заместителя, рассказал мне об этом, стало ясно, почему заботу о "дорогих гостях" передоверили "вторым лицам".
Пока матросы разгружали самолёт, а техник заправлял топливные баки керосином, я в сопровождении прапорщика совершил пешеходную прогулку по аэродрому. Собственно говоря, осматривать было нечего. Матросская казарма, штаб, столовая и четыре деревянных туалета располагались с одной стороны бетонки и врытые в землю по самые горловины топливные цистерны, с другой. Пасущаяся невдалеке отара овец завершала этот невзрачный пейзаж.
- Овец, как я вижу, даже собаки не охраняют, - прокомментировал я увиденное.
- А куда они денутся? На эти стены, - он показал на гладко стёсанную поверхность скал, - даже альпинисты не заберутся.
- Слышишь, Кузьмич, - обратился я к своему сопровождающему, - а зачем вы цистерну перед казармой установили?
- Это изобретение нашего майора. Называется оно "гарнизонная гауптвахта". Как только матрос напьётся или в самовольную отлучку в посёлок убежит, мы его в железную бочку сажаем. Ты, наверно, не обратил внимание, но там, в крышке дрелью дырки просверлены, чтобы арестованные не задохнулись. Крышка прикручивается болтами к горловине цистерны, и нарушитель устава не требует охраны. Как эти бараны. Сидит он там несколько суток, раз в день получая еду, и воет от тоски или прощение вымаливает.
- А как на это смотрит вышестоящее командование? Это ведь не совсем законно.
- Для них самое главное, что за время командования нынешнего коменданта, ни один человек здесь не погиб. Он служит на острове уже седьмой год. Вот они на его выдумки глаза и закрывают.
- Ты что-то говорил о посёлке, далеко ли он отсюда?
- Километров десять вдоль любого берега.
- Не могли бы мы туда съездить?
- Поверь мне, командир, там нет ничего интересного.
- А зачем же туда моряки бегают? Ведь не близкий свет, десять километров туда и столько же назад.
- Кто к девкам, но в основном в сельский магазин за водкой.
- Ну, вот тебе и повод съездить в посёлок. Ведь, судя по количеству пасущихся баранов, ты нас сегодня шашлыками кормить будешь. А как говорят в Грузии: "Шашлык без водки едят только собаки". Впрочем, к вам, бедолагам, это не относится. Вы вынуждены его есть каждый день.
- Это точно, - ответил прапорщик. - И ещё красную рыбу. Кто-то на материке мечтает о лососе, а я его уже видеть не могу.

Через два часа в сопровождении слегка уставшего майора на бортовом грузовике ЗИЛ-131 мы выехали в посёлок с незатейливым названием Рыбачий.
- Ты что-то притомился, комендант. Деньги, что ли, с кассиршей несколько раз пересчитывал?
- Трижды, - приветливо улыбнувшись, ответил он и спросил меня: - Я смотрю язычок у тебя, капитан, остренький, проблем с ним не возникает?
- Не без того, - ответил я.
- И как ты их решаешь? - снова задал вопрос майор.
- Порчу на врагов навожу, - мне стало надоедать любопытство коменданта и я решил сменить тему разговора.
- Помогает? - не сдавался он.
- Да, но, к сожалению, не всегда. Слушай, а почему мы всё время вдоль самой воды едем? От береговой черты уже метров на пятьсот удалились?
- Ты, что боишься? - вопросом на вопрос ответил он.
- Нет, просто странно.
- Песок здесь очень мелкий. Высыхая, он превращается в непроходимую пыль. Поэтому, при отсутствии на острове дорог, для передвижения транспорта пригодной является лишь узкая полоса мокрого песка. А от берега мы далеко потому, что на океане сейчас отлив, а с другой стороны острова, на море...
Я перебил его:
- Дай я угадаю. С другой стороны острова сейчас наверняка прилив.
- Правильно, - он понял, что я шучу над ним, неодобрительно покачал головой и продолжил.
- И назад мы поедем именно там. Вон там видишь, - он показал рукой в сторону берега. - У самых скал лежат остовы грузовика? Это мои матросы два года назад решили вечером к девушкам съездить. И попали под прилив. Они едва успели добежать до скал, проваливаясь по колени в песок, когда машину, как игрушку стало переворачивать набегающей волной. Я не отдал их под трибунал за повреждение военного имущества только потому, что им оставалось служить чуть меньше месяца. Списал старый ГАЗон, как пришедший в негодность, и получил вот этот мощный ЗИЛ.
За разговором мы доехали до Рыбачьего. В нём проживало несколько сотен семей. Мужчины занимались рыбной ловлей на небольших судах, а их жёны, в основном, работали на рыбо-перерабатывающем заводе. Купив несколько бутылок водки, я хотел, было пройтись по посёлку, но майор остановил меня простым вопросом:
- Ты куда собрался, Валерий Сергеевич?
- Пойду, пройдусь по посёлку, в местный клуб загляну, в другие магазины.
- Какой клуб? Какие магазины? - издевательски рассмеялся он. - Здесь больше ничего нет.
- А кино они, где смотрят?
- Ты как маленький ребёнок, честное слово. В посёлке электричество вырабатывается дизель генератором, точно таким же, как стоит на аэродроме. Только у меня потребителей мало и напряжения хватает на всё, включая киноустановку, а у них, - он кивнул головой в сторону низких деревянных домов. - Электроэнергией обеспечиваются только лампочки. Они не имеют ни телевизоров, ни утюгов, ни других энергоёмких потребителей.
- Чем же они вечерами занимаются?
- Деньги с жёнами пересчитывают, по три раза за вечер.
- А рожают как? Больницы ведь здесь тоже нет.
- Всех больных и рожениц доставляют в Курильск вдоль отлива на машине, а если экстренный случай, то прилетает вертолёт пограничников и вывозит пострадавших по воздуху.

Подавленный услышанным, я молчал почти половину обратного пути, пока моё внимание не привлекли танковые башни, установленные через каждые двести метров на бетонных бункерах. Их большого калибра пушки, казалось, поворачивались нам вслед, постоянно держа нашу машину под прицелом.
- Что это? - спросил я майора, кивнув головой в сторону артиллерийских установок.
- Береговая оборона острова, - с готовностью пояснил он. - Там, под танковыми башнями, в узких окнах бетонных оснований, стоят пулемёты. На три этажа под землю уходят служебные помещения. В них расположены миниатюрная казарма, кухня, туалет, продовольственный склад. В общем, всё необходимое для автономной обороны. Обслуживают такой комплекс десять матросов во главе с сержантом, хотя в мирное время их там два-три человека, не больше. Такие комплексы стоят вокруг всего острова, в прямой видимости один от другого и могут прикрывать огнём друг друга в случае высадки десанта противника.
- Почему именно вокруг этого острова?
- Ты меня неправильно понял. Они установлены вокруг всех Курильских островов, на которых проживают русские люди. До войны острова принадлежали японцам, и они никогда не смирятся с их потерей. До сих пор с нами мирный договор подписывать не хотят, сволочи. А война то уже больше сорока лет назад закончилась. Так что береговая оборона нам просто необходима. Для спокойствия. Командует всем этим хозяйством отличный мужик, контр-адмирал Капустин Михаил Николаевич, - и, видимо, желая произвести на меня впечатление, он добавил: - Я его лично знаю. Он когда прилетает проверять своих подчинённых, всегда у меня останавливается.
- Я его тоже знаю, - с равнодушием ответил я.
- Возил, наверно, на своём самолёте? - не удивился майор.
- Нет, не возил ни разу. Просто он мой тесть.
- Легко тебе порчу на врагов наводить с такими-то связями, - сказал он после непродолжительной паузы.
- Не без того, - ответил я.
Мы вернулись на аэродром. Матросы в казарме смотрели кино, подвесив к потолку серую от многократной стирки простыню. Из их разговоров я понял, что это уже не первый фильм за полдня. Комендант прокомментировал моё открытие с полным безразличием:
- Не удивляйся, они первые два месяца после прилёта борта с "большой земли" по три фильма в день смотрят, потом эти же картины в обратную сторону прокручивают и смеются, как дети малые, особенно, когда кто-нибудь пьёт что-то. Представляешь реакцию матросов, если они видят, как водка изо рта в стакан выливается? Эта традиция передаётся от старослужащих к молодёжи, и никакие запреты помочь не могут.
После ужина я попросил коменданта подготовить списки улетающих утром матросов.
- Он давно готов, - ответил он - Во сколько вы собираетесь взлететь?
- В десять.
- Мы поставили кровати для вас в штабе, что бы вы могли спокойно выспаться, - сказал комендант.
- Хорошо хоть не в цистерне, - ответил я ему и пожелал бессонной ночи с кассиршей-женой.
- Ох, и ехидный ты, Григорьев, - вместо слов благодарности за отличное пожелание, сказал он мне вслед.

Утром, сразу после завтрака экипаж пошёл на самолёт готовиться к обратному полёту, а я дозвонился до командного пункта авиации флота и запросил разрешение на вылет. В ожидании ответа я стоял у окна и наблюдал, как матросы усаживают на лошадь моего правого лётчика. Самоустранившись от предполётной подготовки, он решил покататься на пасущемся недалеко от матросской казармы животном. Седла, стремян и уздечки на ней не было. Серёжа обхватил шею лошади руками и, стараясь удержать равновесие, сильно сжал её бока своими ногами. Осознав всю опасность этой ситуации, представив, что может случиться, если он упадёт, я вышел на крыльцо штаба и крикнул матросам, хохочущим над лейтенантом Коваленко:
- Прекратите балаган. Немедленно снимите его оттуда.
Мой строгий голос в сочетании с безграничным уважением матросами всех командиров АН-12-х, прилетающих сюда, заставил их мгновенно отреагировать. Стараясь поймать лошадь они кинулись к ней со всех сторон. Перепуганное животное встало на дыбы. Сергей, выпустив из рук шею, попытался пальцами схватиться за её гриву, но промахнулся и упал на землю. Не успел он подняться после падения, как лошадь нервно потряхивая головой и перебирая ногами, копытом наступила ему на ногу
Сергей, рассказывая об этом случае, говорил, что он слышал хруст собственных костей. Я в тот момент ничего не слышал, но отчётливо видел, что дело из шутки переросло в трагедию. Прибежавший из штаба фельдшер с умным видом заявил нам:
- Перелом большой и малой берцовой кости.
Это было ясно и без него.
Мы перенесли Сергея в казарму, уложили его на бильярдный стол, и вдвоём с фельдшером наложили ему на ногу медицинскую шину. Комендант подошёл столу и протянул мне наш полётный лист.
- Ты оставил документ у меня на столе, когда вышел на крыльцо. "Добро" из штаба на ваш взлёт получено. Но может, ты сообщишь в штаб о чрезвычайном происшествии? - спросил он.
- Ни в коем случае.
- Почему так категорично, Валерий Сергеевич?
- Потому, что они запретят мне вылетать. Я полечу не ставя их в известность, иначе парень потеряет ногу. Пройдёт не меньше десяти часов, пока в Артёме подготовят другой самолёт и пока долетят сюда, а потом обратно. А ему сейчас каждый час дорог.
- Почему ты уверен, что за ним вышлют самолёт?
- Потому, что без правого лётчика я могу вместо курса на Владивосток взять курс на Хоккайдо и приземлиться вместо Артёма в Саппоро. До японцев мне всего двадцать минут лёту, а до родной базы три часа.
- А что тебе мешает сделать это в обычном полёте?
Матросы несли Коваленко на носилках в самолёт, а мы с майором и его женой шли немного позади и смотрели на старающегося улыбаться лётчика.
- Мне ничего. Но командование считает иначе. Генералы ведь как думают. Если командир решит предать Родину, то члены экипажа его из-за штурвала вытащат, изобьют для порядка, а правый лётчик приведёт крылатую машину на базу и, хоть плохо, но самолёт посадить сможет. А в сегодняшней ситуации, когда за штурвалом я буду один, весь экипаж попадает ко мне в заложники. И хоть в Японию, хоть на Луну они безропотно полетят вместе со мной. В штабе флота обязательно найдутся перестраховщики, кто допускает возможность моего предательства. Никакие аргументы не помогут пробить разрешение на вылет после такого доклада. Поверь мне. На его ногу, по большому счёту, всем плевать. Их интересует только безопасность их задниц. Ведь если я удеру, то половину "штабных крыс" поснимают с должностей.

У самолётной лестницы он пожал мне руку, поцеловал жену и, когда она скрылась в фюзеляже, сказал мне на прощание:
- Ты супругу мою до Артёма доставь, а потом можешь лететь хоть в Саппоро, хоть в Сингапур.
- Будет сделано, комендант, не переживай.
При подлёте к своему аэродрому я запросил приготовить ко времени моей посадки машину скорой медицинской помощи. Чтобы не сеять панику среди руководства полка, я соврал, что плохо одному из пассажиров. Такая просьба всегда гарантирует встречу по полной программе. В неё входит обязательное присутствие командира полка на стоянке прилетающего самолёта. В этот раз кроме него меня ждали начальник штаба и представитель Особого отдела. Не хватало только оркестра.
Когда по трапу самолёта спустили носилки, и моё начальство, подойдя к Сергею, узнало в тяжело травмированном пассажире моего правого лётчика, над моей головой пронёсся ураган. Не приводя всех слов, которые я услышал о себе, могу лишь сказать, что общий смысл сказанного сводился к следующему: "Сейчас коротко рассказывай, что произошло, а завтра к концу рабочего дня приготовь подробный рапорт о происшествии".
Через несколько дней командир полка собрал всех офицеров в должности от командира корабля и старше и зачитал приказ командующего авиации нашего флота:
"Командиру корабля капитану Григорьеву объявить выговор за нарушение безопасности полётов".
Расходясь, офицеры, как всегда зубоскалили:
- Теперь тебе для коллекции выговор от Министра обороны нужен.
- Ну вот, опять дыня прилетела, а мы думали, уж в этот раз Валеру точно наградят.
Сказать прямо, что так должен был поступить любой нормальный человек, никто не решился.

Глава 20

События последних двух недель изрядно потрепали мои и без того расшатанные нервы, и я решил навестить свою жену и её замечательных родителей во Владивостоке. Предупредив их по телефону о своём приезде в субботу утром, я отправился в столицу Приморского края вечером в пятницу.
Света Мухина звонила мне в общежитие каждый вечер. Она проявляла ко мне почти материнскую заботу. Доходило порой до курьёзов, когда Света спрашивала: "Хорошо ли я поужинал?" Или: "Не холодно ли у меня комнате?" Возможно, она ненавязчиво намекала, что неплохо бы пригласить её в гости на пару дней. Однако, я притворялся идиотом и на её прозрачные намёки не реагировал. Для полного счастья не хватало только семейных скандалов. Как будто мне было мало служебных. «Нет, Светочка, не выйдет, - трясясь в последнем рейсом автобусе из Артёма во Владивосток думал я. - Персонал гостиницы должен знать только одну жену, законную. Никого из «временных» я в свою нору не водил и водить не собирался. А вот сам в гости - это, пожалуйста. Принимай меня, хозяюшка. Я пришёл с цветами, шампанским, коньяком, конфетами, ну и со всем, что там у меня есть ещё. Пользуйся неограниченно, но в пределах отведённого тебе времени.»
Конечно же, тем поздним вечером я ничего этого ей не сказал. Вместо этого с улыбкой на губах и лёгким сердцем я позвонил в звонок на косяке её двери, а она ни о чём и не спросила. Просто открыла дверь сразу же, как только я нажал на чёрную кнопку трель соловья разнеслась по её квартире.
Я стоял в полутемной прихожей её квартиры с традиционным набором джентльмена: букетом алых роз и бутылкой шампанского, и смотрел на неё. Каштановые волосы обрамляли лицо - лицо, которое чаще других женских лиц приходило ко мне во сне. Она с улыбкой разглядывала меня. Её светло-зелёные озорные глаза и влажный чувственный рот притягивали мой взгляд.
Шагнув через порог и закрыв за собой дверь я ровным голосом сказал:
- А вот и я.
В тишине ночи эта фраза прозвучала настолько обыденно, как будто и не было так этих нескольких недель ожидания встречи.
Секунду она стояла неподвижно, затем уткнулась лицом в мою грудь и её руки сплелись у меня за спиной под лопатками. Она тихо произнесла:
- Ну наконец-то, я снова вижу тебя.

Я крепко сжал её в объятиях. Возможно даже сделал ей больно, но она не попыталась отстраниться, а лишь подняла голову и подставила губы для поцелуя.
После официальной церемонии встречи мы перешли в кухню, где меня ждал ужин. Но романтически начавшаяся встреча быстро переросла в обыкновенное застолье, и даже свечи, освещавшие кухню моей любовницы, не смогли удержать нас от разговора о повседневной жизни.
Пожаловавшись друг другу на превратности наших непутёвых судеб, мы изрядно напились и завалились спать. Именно завалились, потому, что, проснувшись утром, обнаружили, что вечером даже не разделись. Наши отношения давно переросли из постельно-любовных в дружеские. Порой для нас было важнее увидеться и излить друг другу душу, чем банально переспать.
- Раздевайся, давай. Я твою одежду поглажу, - сказала мне Света, когда я открыл утром глаза. - Ты не можешь в таком виде появиться перед адмиральской дочкой.
- Меня лучше погладь. Ты же видишь, как мне плохо.
- Не надо было мешать шампанское с коньяком. Такую ночь загубил, - ворчала она, стягивая с меня носки.
Пока я принимал душ Мухина отутюжила мои брюки и рубашку. Она пришла ко мне в ванную в тот момент, когда я стоял перед зеркалом и кисточкой с мыльной пеной покрывал выросшую на лице за сутки щетину.
- Ты уже помылся? - спросила она, хитро улыбаясь.
- Угу, - ответил я, натягивая кожу на щеке для более гладкого бритья.
- А ещё хочешь?
- Не-а, - ответил я, перейдя к шее.
Света дождалась, пока я опущу бритву под струю воды и, запрыгнув мне на спину, сказала:
- А придётся.
Я, полностью поглощённый бритьём своей физиономии, даже не заметил, как она сняла за моей спиной свой халат. Её большая грудь, твёрдо упёрлась в мои лопатки. Обвив меня выше бёдер ногами и обхватив шею руками, она сказала:
- Капитан Григорьев, Вы должны доставить раненую вами в сердце телефонистку прямо в ванную и опустить её на пол, только под струёй тёплой воды.
Приятно осознавать, что есть ещё на Земле люди с таким весёлым нравом. Пришлось полностью подчиниться раненой телефонистке и для облегчения страданий разбитого сердца усиленно лечить её под душем.

В квартиру контр-адмирала Капустина я позвонил точно во время моего предполагаемого прибытия. Едва я переступил порог Оля обхватила мою шею руками и принялась целовать меня в щёки и губы, не скрывая радости встречи.
"Хоть один человек может выражать свои чувства открыто. Счастливая девочка. Не надо фальшивить, притворяться, лгать, выкручиваться. Живёт себе и радуется жизни. Ну, может чуть-чуть, иногда переживает за мужа: всё-таки лётчик. Профессия опасная. Да и то, наверно, только тогда, когда подружки-однокурсницы спрашивают её обо мне."
Я поставил свой портфель на пол, взял её за "осиную" талию, приподнял от пола и поцеловал в ответ.
"Это тебе не Мухинские семьдесят килограмм, Валера. У твоей супруги, пожалуй, и пятидесяти нет", - невольно сравнил я, пока держал Олю на весу и вспоминал, как всего два часа назад, в ванной комнате был осёдлан пышкой Светланой.
- Хватит целоваться, - сказала тёща, выходя из кухни. - Завтрак готов. Валера, наверно, на казённую еду и смотреть уже не может. Как бы хорошо повара в лётной столовой ни готовили, а всё равно их стряпню с домашней пищей не сравнить.
Особенно с Вашей, Валентина Геннадьевна.
Льстец, - сказала тёща.
Я снял верхнюю одежду, вымыл руки и прошёл в зал. Михаил Николаевич раскладывал вилки вокруг празднично накрытого стола. Увидев меня, он протянул мне руку, крепко пожал мою ладонь и сказал:
- Рад видеть редкого гостя. Стараешься от тёщиного дома держаться подальше?
- Хотелось бы поближе, да большой грузооборот Тихоокеанского флота не даёт такой возможности.
- Ладно тебе, грузооборот. Приезжал бы сам почаще к нам, чем жену к себе в Артём каждую пятницу приглашать. Я понимаю, ваше дело молодое, хочется побыть наедине, но и нам, старикам, хочется видеть вас вместе.
- Ну, какие же вы старики? После пятидесяти только жизнь настоящая начинается. Золотое время. Наконец-то утихают плотские страсти, и наступает период мудрого осмысления жизни.
- Я и не подозревал, - сказал тесть. - Что зятёк наш философ.
Он ласково потрепал меня по волосам и, взглянув на своих женщин, скомандовал:
- Девчонки, марш на кухню, несите горячее.
Оглядев стол с разнообразными закусками, в числе которых были: форшмак из селёдки, крабы, палтус, красная икра, традиционное оливье, морковь с чесноком под майонезом, маринованные грибы, холодные мясные рулетики, овощной салат и что-то, мне ещё незнакомое, на нескольких тарелках, я мысленно представил себе, о каком горячем могла идти речь.
- Давай "по маленькой" для аппетита, пока они там разберутся, - предложил выпить "Столичной" тесть. По бутылке, недавно вынутой из морозильника, стекали капли воды.
Мы удобно уселись на мягких стульях дорогого румынского гарнитура, бывшего очень модным лет пятнадцать назад.
В зал вошли тёща и жена, неся в руках супницу с моими любимыми пельменями и большое блюдо со свиными отбивными, политыми медовым соусом.

Наш завтрак затянулся и плавно перешёл в обед. Разомлевшие от обилия вкусной пищи, время от времени заливаемой небольшими порциями высококачественной водки, мы сидели за столом и наслаждались общением. Я рассказал родственникам о посещении всем моим экипажем балета "Спартак", добавив, для смеха, выдуманную мною историю о том, как в третьем акте в партере зала уснул радист. И о том, что большинству из моих "орлов", лучше всего запомнилось посещение буфета. Это слегка развеселило их, но отнюдь не удивило. Плавно свернув наш разговор на обсуждение проблемы общего понижения культурного уровня населения, мы согласились с тем, что марксистско-ленинская философия права: "Быт определяет сознание общества", а не наоборот.
По окончании обеда женщины принялись убирать со стола, а мы с тестем перешли в его рабочий кабинет. Остановились у открытого окна и принялись рассматривать великолепную панораму бухты Золотого рога.
По водной глади скользили катера. Они обеспечивали бесперебойную связь боевых кораблей с береговыми службами. В самом центре бухты стоял на якорях гордость Тихоокеанского флота большой противолодочный корабль "Адмирал Захаров". Красоту картины омрачало лишь воспоминание о трагедии, произошедшей недавно на его борту.

Готовясь к длительному автономному походу по Тихому океану, загрузив на борт полный боевой запас ракет, торпед и артиллерийских снарядов, пополнив склады продовольствия консервами и мукой, а рефрижераторы мороженым мясом, заправив цистерны дизельным топливом, экипаж с часа на час ожидал команды штаба на выход в открытую акваторию.
Главный корабельный двигатель работал на "холостом" ходу, обеспечивая работу генераторов, подающих электропитание всем корабельным потребителям. В половине первого ночи лопатка турбины этого двигателя, сорвавшись с ротора, пробила прочный корпус и попала в топливопровод. Разорвав трубу, пластинка из жаропрочного сплава, пролетела до переборки и, потеряв свою кинетическую энергию, шлёпнулась на слани. А дизельное топливо стало заливать машинное отделение. В четыре утра в нём вспыхнул пожар. Объявленная командиром пожарная тревога подняла на борьбу с огнём не только экипаж корабля и все пожарные катера, но и половину пожарных машин Владивостока. Они стояли на берегу вдоль причалов, и их водяные пушки обрушивали водопад на корабль, в чреве которого бушевало пламя. Угроза взрыва боекомплекта заставила городские власти приступить к эвакуации населения из прилегающих к бухте жилых кварталов. Двенадцать часов сохранялась реальная опасность гибели сотен людей, и ещё восемь часов пожарные гасили отдельные очаги корабельного пожара.
Я спросил у Михаила Николаевича:
- Что ожидает БПК "Адмирал Захаров" в будущем?
- Ремонтируют потихоньку уже, который год. Обещают вновь ввести в строй боевых кораблей, но когда, это одному богу известно. Ты лучше расскажи, что нового у тебя в полку.
- Всё по-прежнему. Те кто летают в Европейскую часть Союза на АН-12-х торгуют там рыбой и икрой, а кто на АН-26-х по Приморью носится, разворовывают противообледенительный спирт.
- То есть как разворовывают? - удивился тесть.
- Очень просто, - ответил я и подробно объяснил контр-адмиралу технологию этих краж.
- На самолётах Ан-26, слева на фюзеляже, установлены плексигласовые колпаки, именуемые "блистерами". В переводе с английского "блистер" означает водяной пузырь, - блеснул я эрудицией. - Необходимы они штурманам для точного прицеливания при сбросе с самолёта парашютистов или груза. Так вот, этот блистер в условиях обледенения очень быстро накапливает на себе лёд и его лобовое сопротивление резко возрастает. Чтобы не допустить случаи срыва блистера в полёте, к нему подведена металлическая трубочка, через которую распыляется чистый спирт. В обязанности штурмана входит следить за обледенением и в случае необходимости нажатием кнопки распылять спирт. А так как проконтролировать использование противообледенительной жидкости в полёте практически невозможно, то экипажи расхищают её.
- Так это же крохи. Сколько экипажи могут украсть? Один-два литра за полёт?
- Что Вы, Михаил Николаевич? Официально расход спирта подсчитывается из расчёта - пол-литра в минуту. Один час нахождения экипажа в облаках при отрицательных температурах приводит к краже тридцати литров спирта. Ежегодно каждый экипаж находится в облаках не мене ста часов. Это шесть тысяч минут или три тонны спирта. И ни к одному экипажу не придерёшься. Синоптики очень часто прогнозируют наличие облаков по маршруту полёта, температура на высотах более пяти тысяч метров почти всегда отрицательная, поэтому возможность обледенения в полёте исключать нельзя, а значит у экипажей всегда есть возможность сделать запись в бортовых журналах об использовании спирта.
- Но это же колоссальные цифры.
- Не совсем так. Во-первых экипажи стараются летом не наглеть и начинают кражи только тогда, когда в названии месяца появляется буква "р".
- Это как? - удивился тесть.
- Май, июнь, июль, август. Слышите "р" не звучит? - рассмеялся я. - И совсем по другому сентябр-р-рь, октябр-р-рь или например мар-р-рт. То есть, летом по негласному соглашению пилотов, списывание спирта не происходит. Хотя они имеют право делать это на законном основании и летом.
- Так это не только в вашей части такое творится ? - спросил меня тесть.
- От Камчатки до Карпат и от Мурманска до Ашхабада везде одинаковые правила игры, - ответил я.
- А как лётчики делят его внутри экипажей?
- Командир, штурман и бортовой техник берут по три, а правый лётчик, радист и бортовой механик по два литра с каждой канистры. Правда, это происходит лишь в том случае, если работники штаба не накладывают на спирт свою лапу.
- Три члена экипажа берут по три литра, а три других по два, в сумме будет пятнадцать. Куда идут ещё пять литров из канистры ёмкостью в двадцать литров?
- В штаб, Михал Николаич. В штаб. С каждого самолёта из восемнадцати имеющихся. С каждого полёта, с каждого часа пребывания их в облаках.
- Здорово транспортники устроились, - прокомментировал мой рассказ контр-адмирал.
- Не жалуются, - ответил я.
- Значит, ты, летая на Ан-12-ом, в рыбном бизнесе участвуешь? Я правильно понял? - спросил он ровным голосом, от которого мне стало немного не по себе.
- Нет.
- А откуда полторы тысячи долларов, которые ты дочке отдал несколько месяцев назад? - он по-прежнему смотрел на гавань, будто не хотел своим строгим взглядом оттолкнуть меня.
- Деньги пришли совсем неожиданно и с другой стороны, - ответил я и коротко рассказал ему о полёте с бизнесменами и их грузом.
- Будь осторожен с этими ребятами, - с тревогой в голосе произнёс он. - У них в штабе авиации всё куплено. Если заподозрят тебя в нечистой игре, то убить может, и не убьют, а подставят так, что завтра же окажешься на гражданке, и никакой тесть тебе не поможет. Дружба дружбой, а большие деньги дороже.
Помолчав несколько минут, как будто решаясь начать новую тему разговора, контр-адмирал продолжил:
- Ты бы лучше на международные полёты выходил. Деньги примерно те же, а риска значительно меньше. Опять же, моральная сторона вопроса почище будет. Так ты сам у воров украл, а так тебе родное государство по ведомости выдаст.
- Так ведь не пускают меня за границу, Михаил Николаевич.
Что, врагов слишком много нажил?
Не очень много, но из влиятельных.
- И кто же в твоём полку не любит такого "орла"?
- Прежде всего, замполит, подполковник Скворцов Леонид Иванович.
- Он на чём летает? - тесть проявил к моей проблеме живой интерес.
- На АН-12, штурманом экипажа.
- А икрой ваши экипажи где обычно загружаются?
- В Елизово и Ленино на Камчатке, и в Леонидово на Сахалине.
- Оба камчатских аэродрома расположены в глубине полуострова, а вот сахалинский лежит почти на побережье. Он находится в зоне, которую, подчинённая мне бригада береговой обороны, защищает от вторжения с моря. У меня там и в рыбной инспекции и в прокуратуре есть хорошие знакомые. Ты мне позвони, когда твой замполит соберётся лететь через Сахалин за Урал.
После этих слов он надолго замолчал. Зная характер своего тестя, я понял, что разговор о делах окончен. В кабинет, постучавшись, вошли жена и тёща.
- Миша, - обратилась к контр-адмиралу Валентина Геннадьевна. - Не пройтись ли нам по набережной? Погода для прогулки до морского порта и обратно просто прекрасная.
- Молодёжь, вы с нами? - хитро улыбаясь, спросил Михаил Николаевич.
- Оставь их в покое. Не видишь, что ли, как дочь покраснела? Иди, одевайся, пусть дети отдохнут наедине.
- Так их, если оставить наедине, то они скорее устанут, чем отдохнут, - сказал тесть, направляясь к платяному шкафу за прогулочными брюками и лёгкой курткой.
- Прибереги свои флотские шутки для матросов и мичманов, - заступилась за нас мать Оли.
Они собрались и, наконец, ушли. Я подошёл к жене, обнял её хрупкие плечи и сказал:
- Родная моя, как я по тебе соскучился.
Подхватив её одной рукой за талию, а второй под колени, унёс в комнату, служившую Ольге и кабинетом и спальней.


Глава 21

Удобного случая подставить под удар подполковника Скворцова пришлось ожидать около месяца. Задание экипажа заместителя командира полка по лётной подготовке подполковника Малышева, как нельзя лучше отвечало условиям приобретения и дальнейшей реализации крупной партии рыбы. Им предписывалось забрать на Сахалинском аэродроме Леонидово двадцать ящиков с неисправными деталями противокорабельных ракет и развезти их по заводам-изготовителям. В полётном листе значились три машиностроительных центра России, расположенные вдоль Уральских гор: Челябинск, Свердловск и Пермь. Расчётное время командировки - семь дней.
Экипаж, штурманом в котором летал наш замполит, за два с половиной часа покрыл расстояние от Артёма до острова Сахалин и приземлился на аэродроме Сокол, построенном в далёком сорок третьем году японцами. Рядом лежащий посёлок носил имя Леонида Смирных, комбата погибшего здесь в самом конце войны, ну а жители Страны Восходящего Солнца называли это место Камисикука, или Рядом с Холмами Перед Глазами. Аэродром был домом 777-го истребительного полка Су-15-х.

Бортовой техник самолёта надёжно укрепил между военными ящиками двести килограммов кетовой икры и полторы тонны горбуши. Леонид Иванович пересчитал бочки, расплатился с местными рыбаками и вышел покурить у трапа самолёта. С командно-диспетчерского пункта подъехал на УАЗике приехал командир. В руках у него был полётный лист. На нем стоял синий штамп «ВЗЛЕТ РАЗРЕШЕН» и крючковатая неразборчивая подпись дежурного по аэродрому. До запуска двигателей оставалось пятнадцать минут. Подполковник Малышев остановился возле замполита и достал сигареты. Руки его мелко дрожали и он сломав две спички попросил прикурить от сигареты Скворцова. Замполит достал из кармана зажигалку и спросил командира:
- Ты чего?
- Что-то сердце ноет, - ответил Малышев.
- Пить меньше надо, - ответил замполит.
- Это не от водки. Я сколько бы не выпил сердце никогда не щемило. А сейчас так неприятно на душе. Пульс зашкаливает, за пятнадцать секунд - двадцать восемь ударов. Предчувствие какое-то. Тебе рыбаки ничего не сказали?
- А что они должны были мне сказать?
- Может они что-то подозрительное видели? Чужих на аэродроме, например.
- Нет, сказали только, что речка Леонидовка полна горбуши и, что в следующий раз доставят под самолёт столько красной рыбы, сколько сможем увезти.
Малышев хотел было спросить замполита ещё о чём-то, но не успел, его внимание приковала к себе чёрная «Волга», быстро приближающаяся по магистральной рулёжной дорожке к их самолёту. Автомобильные шины издали противный визг и автомобиль, тормозя юзом и оставляя жирные чёрные полосы за собой, остановилась под крылом Ан-12-го. В оцепенении наблюдая эту картину Малышев выронил изо рта сигарету. Как только легковушка замерла в нескольких метрах от Скворцова и его бизнес-партнёра, три двери её распахнулись и из них вышли четыре человека. Водитель задним ходом отъехал под хвостовое оперение, а два офицера военной прокуратуры и два представителя рыбной инспекции предъявили свои документы Малышеву.
Подполковник сплюнул на бетон вслед за сигаретой, повернулся к Скворцову и сказал:
- Вот, Леня, почему сердце ныло. Понял?

В течение двух часов, на которые был задержан вылет самолёта в Челябинск, незаконно вывозимый с Сахалина груз был выгружен на бетон стоянки, и составлен протокол о конфискации икры и рыбы. Кроме этого, старший проверочной группы пообещал устроить крупные неприятности всем участникам этого бизнеса после возвращения экипажа на родную базу.
Пока подполковник Малышев был в командировке, подготовленные сахалинской прокуратурой документы поступили в военную прокуратуру Тихоокеанского флота.
Полковник юстиции Воробьёв пригласил на первую беседу всех офицеров и прапорщиков, летавших в этот рейс. Кратко обрисовав общую картину выдвинутых против них обвинений и, как обычно, изрядно сгустив краски, он предложил всем присутствующим написать чистосердечные объяснительные записки с указанием роли каждого из членов экипажа в этом деле.
Замполит, ещё надеясь избежать скандала и как-то выкрутиться из щекотливого положения, предложил прокурору:
- Может быть, нам удастся уладить этот неприятный инцидент между собой. Ведь военная прокуратура должна защищать интересы военнослужащих в спорных ситуациях. Особенно, когда истцом выступает гражданская организация.
Во время речи Леонида Ивановича лицо полковника Воробьёва становилось всё краснее и краснее и, когда Скворцов наконец-то замолчал, багровый от гнева прокурор закричал на него так, что казалось окна, вылетят на улицу, а потолок рухнет на головы провинившихся:
- Военная прокуратура стоит на страже закона, а не проворовавшихся военнослужащих. Закона, повторяю лично для Вас, подполковник. Вам это ясно?
- Ясно, - обречено ответил замполит.
Члены экипажа, пытаясь свалить всю вину со своих плеч на плечи главного организатора рыбного бизнеса, подробно описали, как готовилась сделка с сахалинскими рыбаками и свердловскими перекупщиками. Но, так как перед Воробьёвым никто не ставил непосильную задачу по искоренению "рыбного бизнеса" в целом, он подписал "постановление об отказе в возбуждении уголовного дела" и со своими комментариями отправил все документы в штаб авиации Тихоокеанского флота.
К комментариям полковника юстиции в штабе отнеслись с полным вниманием и, без дополнительных разбирательств, заместителя командира полка по лётной подготовке, подполковника Малышева понизили в должности до командира эскадрильи, а заместителя командира полка по политической подготовке подполковника Скворцова перевели служить штурманом самолёта-разведчика ТУ-16Р на авиабазу Романовка.

Глава 17

- Что случилось, Петя? Почему ты ночью вернулся? - донёсся из кухни голос Марины.
- Вчера вечером Лёня Кондратьев пошёл заготавливать дрова для костра и рубанул себе топором по ноге, - устало начал свой рассказ турист. - Мы его десять километров по очереди на себе несли через лес до железнодорожной станции. Потом машину скорой помощи ждали и сопровождали в сельскую больницу. Ну, а дальше, я добрался на попутной машине до кольцевой дороги и оттуда пешком шёл домой. Денег на такси никто из нас не взял. Метро с часа ночи до пяти утра закрыто. Вот я с рюкзаком два часа по ночному городу и топал.
"Лучше бы ты заблудился по дороге, - со злостью подумал я. - Или вместо своего друга Кондратьева пошёл рубить дрова."
- Мне бы поесть чего-нибудь, а то ведь Лёня за дровами пошёл, чтобы на костре ужин приготовить. Так нам потом, сама понимаешь, не до ужина было.
- Я быстро всё приготовлю, - и, не дожидаясь вопросов о горе грязной посуды на столе, Марина добавила: - Мы тут с девчонками десятилетие создания нашего отдела отмечали. Лена Кузьмина с Олей Распутиной домой ушли, а Таня на Димкином диване спит. Она немного лишнего выпила и решила остаться у нас. Сам знаешь, молодой женщине поздно вечером и трезвой по Москве ходить опасно, а уж выпившей тем более.
- А сын где? - с раздражением в голосе спросил муж.
- У Таниной мамы вместе с её сыном.
- Не нравиться мне ваша дружба. Что может быть у тебя общего с этой матерью-одиночкой?
- Петя, лучше не начинай. Мне твои ночные походы в лес на субботу и воскресенье тоже не нравятся. Но я тебя дома не держу. Твой отдых с твоими друзьями - это твоё дело, а мой с моими - моё. Вон на холодильнике четыре использованных билета на балет в Большой театр лежат. Хоть один из твоих лесных бродяг пошёл бы туда с тобой? Можешь даже не отвечать, я и так знаю. Они такие заведения за километр обходят. Для них песни Визбора и Высоцкого у костра - вершина культурного развлечения. А я с девочками вчера вечером балет Хачатуряна «Спартак» там смотрела и получила огромное удовольствие.
«Особенно после того, как балет закончился,»- мысленно польстил я себе.

Пока Марина балансировала на острой грани между миром и скандалом, голодный турист доел всё, что нашёл на столе. На душе у него стало намного уютнее. Он зевнул, сладко потянулся и, решив, что четыре часа утра это время, когда лучше спать с красивой женой в постели, чем сидеть и ругаться с ней на кухне, миролюбиво сказал:
- Ладно, не заводись. Уж если мы такие разные, придётся нам и дальше мириться с интересами друг друга.
- Это тебя больше касается, - обиженным голосом ответила супруга, продолжая мыть посуду.
- Иди ко мне, я попрошу у тебя прощение.
- Утром попросишь, когда выспишься, а то ты слишком уставший, чтобы довести своё "прощение" до конца.
Он ушёл спать, а Марина, домыв посуду, осторожно заглянула в нашу комнату и, обнаружив меня за дверью, выдала строгие инструкции о том, как нам исчезнуть с проваленной явки:
- Уйдёте в шесть часов. Я вставать не буду, чтобы случайно его не разбудить. Таня пусть спит, пока я её не подниму. Вечером встретимся в ресторане "Прага" и отметим ваш отъезд, - она достала что-то из кармана халата и продолжила свою речь. - На, разведчик. Это твои трусы. Ты, убегая, потерял их в коридоре. Хорошо я их вовремя заметила, и пока он снимал свои болотные сапоги, незаметно подобрала.
Я попытался её удержать. Принялся целовать, расстёгивая на ней халат, но она выскользнула из моих рук и сказала, впервые произнеся слово, которое мы так старались избегать:
- Я всё не могла понять, за что я полюбила тебя с первого взгляда. А сейчас вдруг до меня дошло. За неистребимый дух авантюризма, за любовь к риску, за постоянное желание найти себе приключение. Жить с тобой я бы, пожалуй, не смогла, потому что сама такая. А вот иметь тебя как любовника, это как подарок судьбы.
Она ушла, а я завёл будильник своих наручных часов на шесть утра и лёг на детский диван под одеяло к ребятам.
Как быстро пролетели два часа сна. Казалось, и уснуть не успел, как сработал мой будильник: "Вставай, командир, Родина ждёт от тебя новых подвигов", - пиликал он мне прямо в ухо. Хорошо ещё руку под подушку не засунул, а то бы точно проспал и часов в девять утра встретился с Петрухой во время утреннего туалета у умывальника.
"Привет брат", - сказал бы я ему, хлопнув дружески по плечу.
"Какой я тебе брат?" - возмутился бы Петька.
А я ему в ответ:
"Как какой? Ясное дело, "молочный", раз мы с тобой одну грудь сосём".

За такими дурацкими размышлениями я попробовал осторожно разбудить лежащую между мной и штурманом Татьяну. Когда я слегка погладил её по бедру, она тихонько повернулась ко мне и оказалась в моих объятиях. Но не скрипеть на стареньком диване нам никак не удавалось, и я сполз на пол, увлекая её за собой.
Она скакала на мне как лихая наездница на своём горячем скакуне, закрыв глаза и откинув голову назад. Её соломенные волосы ниспадали до плеч и в лунном свете окна казались мне абсолютно белыми. Таня была настолько увлечена своими ощущениями, что конечно же, не видела, как Васильев, посмотрев на нас из-под одеяла, погрозил мне кулаком и опять отвернулся к стенке.
Квартиру мы с Вадимом покинули без происшествий. Вернувшись на авиабазу, поспали несколько часов в гостинице, а вечером встретились с подружками в ресторане. Мягкие светло-коричневые диваны «Праги», с их фирменными полосатыми подушками у каждого посетителя за спиной, больше располагали к интиму, чем к приёму пищи. Тем не менее об этом мы в тот вечер не вспоминали. Поговорили о каких-то пустяках, много шутили и смеялись, плотно отужинали и немного выпили, потанцевали и попрощались до нашей следующей командировки в Москву.

Но этого прилёта им придётся ждать всю жизнь.

Никогда наши москвички не узнают правды о том, почему так неожиданно перестали прилетать к ним весёлые парни из Артёма. А самое обидное то, что будут думать обо мне с Вадимом как о предателях. «Поматросили и бросили» - вот что первое придёт им в голову и это будет справедливо. Ведь никто им не позвонит и не расскажет о нашей судьбе. Жёнам и всем родственникам членов экипажа сообщат о трагедии на авиабазе Камрань в первую очередь. Мухина сама от отца узнает - куда это я запропастился. Многочисленные артёмовские подруги моих орлов узнают о их гибели тоже. Даже в Елизово на Камчатке, возможно, всплакнёт по мне официантка Люда Сальникова. А вот в Москву, к самым дорогим нашим друзьям, эту скорбную весть донести будет некому.


Глава 18

После возвращения домой у меня начались неприятности. За белой полосой радости последовала чёрная полоса расплаты.
Я всегда сравнивал жизнь с зеброй, но только недавно до меня вдруг дошёл более глубокий смысл этого банального сравнения. Все знают о чередовании полос на боках этого животного, но не все продлевают свой взгляд до конца его тела. А если кто рискнёт сделать это, то с удивлением обнаружит, что за всеми этими полосками в самом конце зебры находится большая задница. И что все мы там, в конце концов окажемся, не зависимо от того, каких полос было в жизни больше - белых или чёрных.
Первым меня атаковал оперуполномоченный Комитета Глубокого Бурения прикомандированный к нашему доблестному транспортному полку. Ему вдруг "показалось", что резина шести колёс на подмосковном аэродроме была сожжена мной преднамеренно. Но я четыре с половиной года провёл в училище, изучая авиационные дисциплины, а он, в своей пограничной школе, изучал славный опыт сержанта Карацупы и его верной дворняги по кличке Индус, которые за время их совместной службы на границе в Приморье поймали, чуть ли не триста шпионов и диверсантов.
Используя разницу в базовом образовании, я на трёх листах подробно описал всё, что касалось той посадки. Включил в объяснительную записку данные о погоде, угле глиссады, длине полосы и прочее другое. Особист мельком взглянул на мой труд, пообещал показать его авиационным специалистам и больше к этому вопросу не возвращался. А вскоре ему стало не до меня.

Вторая неприятность была другого характера. На очередном коммунистическом собрании меня подвергли резкой критике. После того, как мои партийные сослуживцы расселись по местам, слово взял секретарь нашей первичной организации.
- На повестке дня, товарищи коммунисты, - сказал он, - сегодня один вопрос. Это политическая незрелость коммуниста Григорьева.
Я бросил разгадывать кроссворд в журнале «Огонёк» и стал с интересом слушать, в чём же меня хотят обвинить.
Парторг раскрыл папку с грозным названием "Дело" и принялся читать:
- После возвращения из очередной командировки, коммунист Григорьев Валерий Сергеевич, будучи изрядно пьяным, заявил в кругу сослуживцев следующее, цитирую: "Это же надо так ненавидеть свой народ, чтобы при температуре воздуха минус тридцать градусов вынуждать лётчиков", извиняюсь за грубое слово, но тут так написано - вставил парторг и продолжил далее по тексту чьего-то доноса, - "Срать на улице". Что Вы хотели этим сказать и кого имели в виду, Валерий Сергеевич?
По рядам моих сослуживцев пополз сдавленный смех. Почти сотня коммунистов нашего полка, отложив в сторону журналы, книги и газеты, которые они собирались читать во время очередного нудного собрания, теперь уже с любопытством следили за развитием назревающего скандала.
Сидящий за моей спиной начальник связи нашей эскадрильи, сказал своему соседу:
- Опять Валера что-то отмочил.
- Посмотрим, как выберется из неприятностей в этот раз, - ответил тот.
Я оглянулся на говоривших, обвёл обоих презрительным взглядом и тихо сказал:
- Рано радуетесь.
А громко, не вставая с места, произнёс:
- Это ложь.
- Что именно ложь, товарищ Григорьев? - не ожидавший такого хамского ответа, спросил парторг. - Вы что, не говорили этих слов? Встаньте, пожалуйста, и расскажите собранию всё, что считаете нужным сказать по этому поводу.
- Ложь то, - начал я, вставая. - Что я был пьян тогда, когда сказал эту фразу. Это было три недели назад, после нашего возвращения из командировки Семипалатинск. Вы, парторг, были когда-нибудь в этом населённом пункте? Причём не на городском аэродроме, а на военном, у посёлка Комсомольский, том что воздел ядерного полигона?
- Вы же сами знаете, Григорьев, что не был. Я ведь профессиональный политработник, а не член лётного экипажа.
- Значит, вы спите всегда на своей кровати со своей женой и по нужде посещаете тёплый туалет с белым, чисто вымытым вашей супругой унитазом? - заведённый собственными вопросами я уже не ожидал ответа парторга и без паузы продолжил свою саркастическую речь. - А я, разместившись в гостинице для прилетающих экипажей, не обнаружив посреди ночи туалет в здании, нашёл деревянную будочку в пятидесяти метрах от входа в наш одноэтажный барак. К ней вела протоптанная в полуметровом снегу, такими же лётчиками как я, тропинка. Света в будочке, конечно же, не было. Проводить электричество в деревянный туалет на улице это ведь роскошь. Так вот, открыв дверь, я при свете луны обнаружил пирамиду говна, торчащую из прорубленной в полу дыры. Понимаете ли, парторг? - придал я голосу издевательский тон. - При температуре окружающего воздуха минус тридцать градусов человеческие испражнения не успевают стекать вниз, а нарастают конусом вверх. Чтобы не поранить свой нежный, горячо мною любимый зад об этот конус, я справил нужду прямо на улице, перед деревянным туалетом и употребил снег вместо туалетной бумаги. Как Вы знаете, у нас в конце двадцатого века с туалетной бумагой тоже большие проблемы.
- Подтёрся снегом? - подал реплику полковой врач. - Это полезно для лётчиков. Если ввести это в повседневный обиход, то вероятность возникновения геморроя у лётного состава значительно уменьшится.
Коммунисты, сидевшие до этого момента тихо, дружно расхохотались.
- По прилёту, - продолжал я, не обращая внимание на шум в "ленинской комнате". - Я рассказал об этом в кругу сослуживцев в штабе полка. Не мог же я быть пьяным посреди рабочего дня. Вот этот рассказ один из моих товарищей Вам и донёс.
Я поднял со стула журнал и сел на своё место.
- Вы всё не правильно понимаете, - стараясь взять нити собрания в свои руки, сказал парторг.
- Да куда уж мне, с моим-то скудным умишком, - вставил я.
- Я не говорил ничего осуждающего о Вашем уме, Валерий Сергеевич. Но Вы взгляните на карту мира, и сами оцените обстановку, в которой находится наша страна.
Он подошёл ближе к политической карте мира, висевшей за его спиной. Взял в руку указку. И как хорошо подготовленный лектор принялся меня просвещать.
- Наша Родина временно переживает трудные времена. Она со всех сторон окружена врагами. На западе, - он обвёл указкой всю Западную Европу, включив в неё и Турцию. – Находится мощная военная группировка стран НАТО. На юге - откровенно враждебный нам Афганистан и быстро прогрессирующий Китай. На востоке - Седьмой флот США и до сих пор не подписавшая мирный договор с нашей страной Япония, а подо льдами Северного Ледовитого океана на боевом дежурстве барражируют десятки американских атомных подводных лодок. И для стратегической авиации США северный путь самый короткий. Таким образом, мы находимся в кольце врагов. Партия и правительство неусыпно думает о безопасности всего народа, а не об отдельно взятой нежной «григорьевской" заднице. Сейчас нам нужны стратегические ракеты, а не тёплые туалеты.
После пламенной, проникновенной речи "профессионального политработника" захотелось прослезиться, закричать: "Ура-а-а-а-а!" и застрелиться от позора. Но вместо этого я спросил:
- И как долго продлятся эти "временные" трудности? Когда доблестный Советский народ наконец-то заживёт по-человечески?
- Линия партии, направленная на разрядку напряжённости в мире, обязательно принесёт свои положительные плоды. И тогда правительство сможет, сократив военный бюджет, пустить денежный поток на улучшение жизненного уровня народа.
Мне следовало бы промолчать в этот момент и, возможно тогда парторг, удовлетворившись своей собственной блистательной речью, спустил бы моё "дело" на тормозах. Но какой-то бес непокорности сидел во мне и я брякнул опять:
- Эх, дожить бы.
- Я вижу, Валерий Сергеевич, что Вы упорствуете в своих заблуждениях. Вам как командиру корабля, призванному воспитывать своих подчинённых, это вдвойне непростительно. Сегодня Вы дурно высказываетесь о правительстве, завтра скажете что-то подобное о партии, а послезавтра побежите в американское посольство с секретными документами или угоните самолёт в Японию, как предатель Беленко. Мы не можем этого допустить. Товарищи коммунисты, есть ли желающие осудить политически незрелые высказывания Григорьева?
Добровольцев плюнуть в меня осуждениями не нашлось. Но парторг не зря говорил, что он профессиональный политработник. Два заранее подготовленных техника, выросшие в деревне, принялись по очереди развивать "туалетную тему". Они рассказывали, в каких условиях живёт половина населения страны. О том, что люди моются в банях один раз в неделю. Что горячей воды нет не только в деревнях, но и в большинстве городов Советского Союза. Что женщины после ручной стирки в корытах до сих полощут бельё в прорубях в ледяной воде на озёрах и реках. Что туалеты у всего живущего в сельской местности населения, находятся на улице, именно в деревянных домиках, и ни чего в этом страшного нет.
"Какие же вы идиоты, - подумал я. - Не о том шла речь. Знаю я, что большинство людей продолжают жить в восемнадцатом веке. И благодарят Ильича за проведённый свет в их дома. Знаю и то, что, выросши в обнимку со скотом, любая жизнь чуть-чуть лучше свинской, кажется им раем. А многолетнее стояние в очереди на получение квартиры воспринимается как короткий промежуток жизни между временными неудобствами и настоящим счастьем. Только за этот промежуток вырастают дети, играя в войну в длинных коридорах общежитий, а количество распавшихся из-за бытовой неустроенности семей превышает все мыслимые и немыслимые нормы. Всё это я знаю. Не вчера родился. Я хотел лишь сказать, кто ответственен за всё это. И только было, приоткрыл рот, как тут же получил по мозгам.
Вы, ребята, зубами готовы защищать парторга, - мог сказать я им. - А ведь вам и в голову не приходило, почему он так рьяно защищает нашу с вами партию. И вы никогда не задумывались, почему износив по бетону стоянки не одну пару обуви, работая на авиатехнике и в зной, и в лютый мороз, днём и ночью, сбивая костяшки пальцев о металл, пытаясь гаечным ключом открутить болт на авиационном двигателе, вы оба до сих пор снимаете чужие квартиры, платя за них чуть ли не половину вашей мизерной зарплаты. А он, не прослужив в полку и года, уже живёт в отдельной трехкомнатной квартире. И каждый год ездит в специализированный санаторий. Поправлять своё пошатнувшееся, в борьбе с всякими "недоношенными Григорьевыми", здоровье.
Он ведь сам не верит ни в одно сказанное им слово и думает лишь о том, как бы поскорее вырваться из этого маленького Артёма во Владивосток, а ещё лучше в Москву. И сидеть там тихо в политотделе или даже в политуправлении до самой пенсии, а не трепать себе нервы с этим твердолобым дураком Валерой Григорьевым.
После выступления техников приступили к голосованию о мере партийного наказания. Вопрос о виновности даже не ставился. Не ясно было лишь одно - насколько я виновен. Из трёх поступивших предложений: постановка на вид, выговор или строгий выговор с занесением в учётную карточку, единогласно решили сойтись на выговоре.
"Да чёрт с вами, - подумал я тогда. - Выговор не язва желудка и на зарплату он никак не влияет."

Сразу же по окончанию собрания ко мне подошли члены моего экипажа. Выглядели ребята не здорово. Стараясь не смотреть мне в глаза они стали уверять меня в том, что среди них нет доносчика.
- Я знаю. Это не ваша работа. Не переживайте. Лучше найдите того кто это сделал.
- Ты знаешь, командир, один мудрец сказал: «Не ищи змею укусившую тебя. Ищи противоядие», - сказал штурман.
Кто это сказал? Омар Хайям?
Может Хайям, а может я сам, - ответил Васильев.
Вадим, лучшее лекарство от душевной раны это смерть змеи.


Глава 19

Через несколько дней после того злополучного собрания, когда воспоминания о нём постепенно выветрились из моей головы, я сидел в классе предварительной подготовки и решал шахматную задачу на миниатюрной магнитной доске. Играя сам с собой за чёрных, я пытался обезвредить атаку белых в ферзевом гамбите.
В класс зашёл мой радист Коля Оноприенко и, оглядев всех присутствующих, направился ко мне. Он взял свободный стул и сел напротив меня. Склонившись над шахматами и делая вид, что обдумывает ход, тихо сказал:
- Командир, тебя заложил радист экипажа майора Борисенко, Семён Зорин.
- Ты это о чём, Коля? - спросил я, не отрываясь от гамбита.
- О партийном собрании.
Я сразу потерял интерес к шахматам, но, не прекращая переставлять фигуры, попросил его:
- Рассказывай подробно. Откуда тебе это стало известно?
- Мне его жена вчера рассказала. Он утром улетел на Камчатку. А я, как только убедился, что они набрали эшелон маршрутного полёта, отправился к нему домой в гости. Его Верка сидит дома с грудным ребёнком. У меня с ней о-о-очень близкие отношения. Мы повалялись два часа в постели, а перед самым моим уходом она поинтересовалась, сильно ли тебе попало на собрании. Я ответил, что не очень и спросил её о том, что она обо всём этом знает. Верочка женщина молодая и доверчивая, как ребёнок. Взяв с меня клятву молчания, сообщила, что задолго до партийного собрания ей было известно о предстоящей порке. Не надо быть "семи пядей во лбу", чтобы догадаться, что её муж Семён и есть стукач. Я точно помню, что он стоял среди группы лётчиков тогда, когда ты после командировки материл этот чёртов Семипалатинск.
- А ты не допускаешь мысли о том, что кроме тебя и её законного мужа Семёна с ней спит ещё кто-то?
- Она только второй год замужем, ей и двадцати лет ещё нет. Опять же, отсутствие телефона в их квартире не позволяет ей координировать распорядок прихода нескольких любовников. Я за год наших отношений ничего подозрительного не заметил.
- Ну, ты прямо стратег. Ребёнок-то хоть не от тебя? - зло усмехнулся я.
- Нет. Не могу точно сказать от Семёна или нет, но точно не мой, - Коля поёжился под моим пристальным взглядом.
- Откуда такая уверенность? - продолжил я свой импровизированный допрос.
- Я впервые с ней переспал на втором или третьем месяце её беременности, - ответил Оноприенко.
- Хорошо. Где Зорин сейчас? - спросил я вслух, а про себя подумал: "Пора платить по счетам."
- Должен быть в спортивном зале. Там наши против второй и третьей эскадрилий в баскетбол играют, - казалось, что прапорщик знает всё.
- Ну что ж, пришло время присоединиться к ним. Ты со мной пойдёшь? - предложил я ему.
- Судя по твоему грозному виду, мне лучше будет остаться в штабе, - ответил он, вставая из-за стола.
- Как хочешь, - сказал я, собрал шахматы в коробку, положил их в "штурманский" портфель и отправился в спортивный зал.

Переодевшись в раздевалке, я вошёл в зал, когда до конца игры оставалось около десяти минут. Ребята, сидевшие на скамейке запасных игроков нашей команды, увидев меня, призывно замахали руками, предлагая как можно скорее присоединиться к игре. Я неторопливо обошёл баскетбольную площадку и сел рядом с ними. Мы проигрывали шесть очков. Поэтому команда рассчитывала, что моя свежесть сможет принести перелом в игру. Меня же интересовало совсем другое. Главное было оказаться с Зориным в одной игровой смене. А там я что-нибудь придумаю.
Семён играл хорошо. Молодой, крепкий парень успевал подобрать мяч, отскочивший от щита, отдать передачу открытому игроку из своей команды, сделать рывок под щит соперников и открыться для получения обратного паса. К сожалению, не все игроки нашей эскадрильи могли поддержать его наступательную манеру игры. Мы бы никогда не проигрывали объединённой команде второй и третьей эскадрилий, если бы имели ещё пару таких же "зориных".

После очередной удачной атаки наших соперников я вышел на площадку, заменив уставшего начальника штаба. С моим появлением игра нашей команды несколько оживилась. Всё-таки мне было двадцать восемь лет, а не сорок два года, как майору Грызлову. Постепенно мы стали сокращать разрыв в счёте. И когда до конца игры оставалось чуть больше двух минут, Семён Зорин в очередной раз высоко выпрыгнул под нашим щитом, поймал мяч, приземлился и был готов броситься к кольцу противников, я оказался за его спиной. В момент его первого, стремительного шага я наступил ему на пятку опорной ноги. Всё тело Семёна двинулось вперёд, правая рука успела стукнуть оранжевый мяч об пол, взор его искал партнёров, а ступня левой ноги осталась «прибитой» к полу моим кедом, на котором красовалась надпись на английском языке - "Сделано в Китае".
Он вскрикнул от боли и упал на пол без сознания. Икроножная мышца из продолговатой медленно превратилась в круглую и собралась в подколенном сгибе. В месте разрыва возник провал кожи. "Не плохо, - подумал я. - Разрыв пяточного сухожилия потребует вмешательства микро-хирургов. И он не попадёт на операционный стол в ближайшие несколько часов, то воздушный радист может остаться хромым на всю жизнь. Во всяком случае, после потери сознания, даже кратковременной, врачи до полётов его уже не допустят. Спишут Сеню с борта и зашлют в какой-нибудь батальон связи".

Я стоял над Зориным вместе с остальными членами команды и сокрушался по поводу такой нелепой травмы. Всё произошло так быстро и в такой куче людей, что восстановить картину происшествия никто не смог. Сошлись на том, что сухожилие просто не выдержало резкой нагрузки при рывке из под кольца в атаку. Из санитарной части прибежали врачи, осмотрев повреждение, они подтвердили мою догадку о характере травмы и её возможных последствиях. Два санитара положили Семёна на носилки и унесли для подробного осмотра в манипуляционную.
На обеде весь полк обсуждал это происшествие.
Коля Оноприенко сел за тот же обеденный стол, что и я и, пока мы были вдвоём, тихонько сказал:
- Ну, ты и суров на расправу, командир.
- Я тут не при чём, - соврал я. - Это чистое совпадение.
- Конечно совпадение. И причём абсолютно чистое, - натужено улыбнулся он и передёрнул плечами так, как будто постарался отогнать неприятную мысль.
- Радуйся. Пока Зорин будет в госпитале лежать его Верка недели три одна будет дома сидеть. Вот уж ты душу отведёшь, - я злорадствовал. - Поплачьте там вдвоём над несчастным Семёном в паузах между «подходами к снаряду». Женщины любят, когда их мужей жалеют. Особенно, находясь в объятиях других мужчин.

Глава 14

Удивительно устроена человеческая память. Я не чувствую ни рук, ни ног, а в голову настойчиво лезут самые неподходящие в этот момент воспоминания. Вместо отца с матерью, которых хотелось бы увидеть перед смертью, в памяти всплывает Калининград.

Диаметрально противоположная от моего места службы географическая точка России. Март. Ещё прохладно, снег уже растаял, но такой грязи, как в большинстве российских городов, на улицах нет. Как ни старались государственные и партийные руководители выветрить отсюда германский дух и стереть память об истинных хозяевах этой земли, это им не удалось. Построенный немцами Кенигсберг резко отличался от других областных центров страны своей архитектурой, чистотой и культурой жителей.
Обо всём этом я думал, когда мы всемером праздно болтались по городу в поисках достойных, в нашем понимании, приключений. Нельзя же всерьёз воспринимать как стоящее времяпрепровождение посещение музея янтаря или осмотр памятника Шиллеру. Девушки нас не замечали в упор. Ни наши лётные куртки с надписью на рукавах: "Военно-воздушные силы", ни предложения провести совместный ужин, плавно переходящий в завтрак, не произвели на калининградок никакого впечатления. Даже студентки института рыбной промышленности, которым мы предложили по бокальчику янтарной жидкости в пивном саду у главного корпуса их Вуза, дали нам от ворот поворот.
Мы остановились у бронзовой скульптуры «Борющиеся зубры». Два гиганта со вздутыми мышцами и оттопыренными хвостами упёрлись рогами друг в друга. Казалось, что они пытаются сбросить соперника с постамента в фонтан разбитый у его подножья. Экипажный радист и механик вскарабкались на мраморные плиты и схватившись руками за хвосты бронзовых животных повисли на них как две аппетитные сардельки.
- Заканчивайте этот детский сад, - неодобрительно сказал я. – Обидно будет если вас абсолютно трезвых милицейский наряд заберёт.
- Не клюёт сегодня, - с горечью вздохнул штурман.
- Ты им свою удочку не показал, вот и не клюёт, - ответил пошлостью радист и отпустив хвост зубра спрыгнул на землю.
- В Иваново лети. В городе ткачих будешь нарасхват, - предложил правый лётчик.
- Пошли в гостиницу. Этот город не наш, - сказал я. - Хоть с жильём повезло, даже горячая вода в номере есть. Кстати, в отеле на первом этаже расположен пивной бар, кто хочет, может его посетить, но спать всем вернуться в гостиничные номера.
- Обязательно в свои? - с мечтательной улыбкой спросил Мерёжа.
- У кого как получится, но в пределах гостиницы.
- Валера, а ты в бар пойдёшь? - спросил Вадим. Только ему одному разрешалось называть меня по имени.
- Нет, займусь стиркой, к пиву я почти равнодушен. Водки бы выпить с девочками, как тогда в Пушкине, так ведь сам видишь, не с кем.
- Я останусь с тобой, пусть молодёжь порезвится без следящего зоркого ока старшего поколения.

Решение постирать было принято как нельзя вовремя. После четвёртого дня командировки, воротники наших кремовых рубашек имели цвет кофе, причём без молока, а носки можно было ставить в прихожей гостиничного номера вместе с ботинками.
Раздевшись до трусов и развесив на спинках стульев постиранное бельё, мы с Вадимом уселись перед телевизором пить чай с печеньем. Не успели мы выпить по первому стакану, как в наш номер, без предварительного стука в дверь, ворвался экипажный радист Коля Оноприенко и с порога выпалил:
- Командир, мы таких классных баб в пивном баре "сняли".
- Ох, и жаргончик у Вас, товарищ прапорщик. Выражаетесь прямо как настоящий сутенёр, - шутя, сказал штурман.
- Погоди его ругать, - вступился я за Николая. - Во-первых, за находчивость объявляю тебе благодарность, а во-вторых, чего ты тут стоишь? Веди их скорее.
Радист пулей вылетел за дверь. Оставшись вдвоём мы быстро надели брюки, натянули на себя мокрые форменные рубашки и комнатными тапочками скрыли отсутствие носков. Только я и штурман закончили одеваться, как открылась дверь, и в номер вошли так называемые "бабы".

Их появление привело всех участников этой сцены в лёгкое замешательство. Мне было двадцать семь лет, штурману двадцать девять, технику чуть больше тридцати, радисту двадцать пять, а второму пилоту двадцать два, средний возраст мужской половины компании с трудом дотягивал до двадцати шести лет. А им четверым, стоящим на пороге и не решающимся его переступить, в среднем было около сорока. Возрастной дисбаланс был виден невооружённым глазом.
Но отступать было уже поздно, и я пригласил их войти.
Властность наших красавиц мы ощутили почти сразу. На диване сидели лидеры профсоюзных организаций машиностроительных предприятий Советского Союза.
Устав от многочасовых заседаний, слетевшиеся со всей страны на ежегодную конференцию председатели профкомов решили отдохнуть в баре, где их и встретила наша "молодая гвардия". Очевидно, радист с правым лётчиком сказали им, что командир и штурман по возрасту старше их двоих, и женщины ожидали увидеть ну, если не своих ровесников, то хотя бы мужчин в возрасте от тридцати пяти до сорока лет, а сейчас перед ними сидели просто дети и дети старшего возраста. Это был сюрприз. Приятный он или нет, решить они не успели. Я предложил всем выпить за знакомство.

- Меня зовут Женя, - сказала одна из гостей и протянула руку для пожатия.
- А что мы будем пить, мальчики? - с ехидством в голосе спросила она после того, как все участники "встречи на Эльбе" назвали свои имена.
- Как всегда, чистый спирт, девочки, - в тон ей ответил Вадим.
Я толкнул его в бок локтем и шепнул:
- Не хами, а то обидятся и уйдут.

Но этих женщин обидеть было трудно. Они пили спирт, закусывая его рыбными консервами не уступая нам в количестве выпитого. Вскоре мне стало казаться, что не такие уж они старые коровы, как это виделось сначала. Я решил сделать две вещи: первое, для сокращения разницы в возрасте и выравнивания количества мужчин и женщин, выпроводить из нашего номера правого лётчика, и второе, заменять спирт в своём стакане водой.
С Серёжей возникли небольшие трудности. Будучи уже хорошо пьяным, он не хотел уходить. Я объяснял ему шёпотом, стоя у дверей, что он годится этим тёткам в сыновья.
- А ты? - упрямился он.
- В младшие братья, - не желая обострять скандал, отшутился я.
Он обнял меня за плечо и примирительно сказал:
- Желаю удачно переспать с этими сёстрами.
Вторая задача решалась гораздо проще. После того, как Сергей ушёл, я подменил недопитый стакан со спиртом на стакан с водой. Подмены никто не заметил. В том числе и наш борттехник. Когда пришла его очередь говорить тост он поднялся с дивана держа в руках два стакана спирта. Свой и мой. Красноречием Гена не страдал. Произнёс гусарское: "За прекрасных дам", осушил свой стакан и будучи абсолютно уверенным, что его обожжённое горло наконец-то получит некоторое облегчение, залпом запил его моим. Затем медленно повернул голову в мою сторону, пристально посмотрел мне в глаза, грязно выругался и рухнул между диваном и столиком. Наступила неловкая пауза. Женщины уставились на него в недоумении пожимая плечами, а мы с Вадимом и Николаем утащили борттехника в спальню.
Этот нелепый эпизод был хорошим знаком для всех. Никого не пришлось уговаривать перейти от пьянки к танцам. Васильев и Оноприенко, пригласив понравившихся им женщин, медленно закружились в центре зала нашего трёхкомнатного номера "люкс". Я остался сидеть на диване, не зная кому из двух оставшихся "красавиц" отдать предпочтение. Обняв обеих за плечи, я наслаждением ощущал, как их руки заскользили по мне, расстёгивая всё, что имело пуговицы.
Недолго потанцевав, Вадим взял свою подругу за то место, где у женщин более молодого возраста бывает талия, и увлёк её в кабинет. Только количеством выпитого им спиртного можно объяснить то, что он не обратил внимания на стеклянную дверь, разделяющую нас. Когда штурман сел в кабинете на стол, радисту стало не до танцев, и он устроился на пол перед диваном, чтобы наблюдать, как развернутся события в кабинете.
Больше обращая внимание на поцелуи, покрывавшие моё тело с двух сторон, чем на Васильева, я пропустил тот кульминационный момент, когда в кабинете всё пошло не так, как планировалось Вадимом. Наташа стояла на коленях перед столом и, положив руки на ноги штурмана, содрогалась всем телом. Сначала я даже не понял, что это он с ней делает, но, увидев беспомощное, растерявшееся лицо друга, чуть не упал с дивана от хохота. Женщину выворачивало наружу. В считанные секунды на ногах и ещё влажной от стирки рубашке моего друга оказалось всё съеденное и выпитое ею за вечер. Я подумал, что штурман ожидал от этого уединения более приятных ощущений.
Мои спутницы вскочили с дивана и увели Наташу в свой номер. Васильев, проклиная всех женщин на свете и показав нам с Николаем кулак, принялся наводить порядок в комнате. А когда он зашёл в зал, мы, продолжая тихонько смеяться и желая добить его своим дружеским презрением, пальцами зажали себе носы. Со словами: "Да ну вас", он ушёл в комнату, где спал борттехник Рыбников.
Я превратил диван, на котором сидел, в огромную кровать и сказал Оноприенко:
- Коля, позвони тёткам и скажи, что мы с тобой их ждём. Да проветри после Васильева кабинет, тебе там спать.
Ожидая с минуты на минуту возвращения гостей я не раздеваясь лёг поверх одеяла на диван и попытался вспомнить, как скучно я жил на Камчатке. Потом вспомнил, что вытворяла со мной Мухина во Владивостоке, и вдруг понял, что я уснул, а кто-то, раздев меня, делает со мной сейчас то же самое. Разница была лишь в том, что искусниц было две, а это означало, что спать мне в ту ночь не дали ни минуты.

В шесть утра в дверь номера осторожно постучали. Прикрыв своё голое тело простынёй, я получил из рук посыльного матроса пакет.
- Что пишут, Валера? - спросила Галя.
- Пишут, что на твоём Горьковском автозаводе во время пожара сгорели все профсоюзные путёвки в сочинский санаторий на всё предстоящее лето, - ответил я, укладываясь в постель между женщинами.
- А про Челябинский тракторный там ничего не пишут? - спросила Лена и нежно поцеловала меня.
- Пишут, - прошептали мои искусанные за ночь губы. - И про тебя лично тоже.
- А что? - продолжая соревноваться с Галей за обладание большей частью моего тела, спросила она опять.
- Тебе присвоено почётное звание "Героини пододеяльного Труда". Вручение "Золотого Фаллоса" состоится сразу после возвращения с этой конференции.
Галя рассмеялась, а Лена больно ущипнула меня за бок.
- А если серьёзно, то мне предписывается через два часа вылететь в Москву. Так что, если вы хотите ещё что-то успеть, то вам придётся хорошо потрудиться над моим измученным телом.


Глава 15

Первая здравая мысль, пришедшая мне в голову сразу после того, как я закрыл дверь за спинами своих ночных гостей, была мысль о враче. Как проходить предполётный медицинский осмотр в моём состоянии? Кроме меня в ночном разврате принимали активное участие облёванный штурман, перепивший спирт борттехник и не спавший всю ночь радист. Чуть лучше должен себя чувствовать правый лётчик, но он так молод, что ни при каких обстоятельствах вместо командира корабля к доктору идти не может.
Я собрал весь экипаж у себя в номере и сообщил о том, что груз, ожидаемый нами, оказался слишком тяжёл для Ан-12 и был отправлен поездом. Через час мы должны взлететь, а по субъективным причинам не все из нас могли пройти медицинский контроль. Поэтому стрелок и техник по авиационно-десантному оборудованию переоделись в мою и штурмана одежду, из неприкосновенного запаса взяли с собой литровую банку красной икры и с помощью этой банки убедили врача в полном здоровье всех членов экипажа.
Другого варианта вылететь из Калининграда у нас не было.

Запустил двигатели, до назначенного в полётном листе времени взлёта оставались считанные минуты. Читать карту контрольных проверок предполётного осмотра было уже некогда. Вырулил на предварительный старт. Не останавливаясь у торца полосы, сходу вывел все четыре двигателя на "взлётный режим".
Сразу после уборки шасси и закрылков, на высоте, примерно, метров пятьсот над землёй, Гена Рыбников спросил меня:
- Командир, ты кран герметизации в закрытое положение перевёл?

Внутри у меня всё похолодело. Посмотрел на рычаг, так и есть, забыл. Загерметизировал самолёт и вспомнил, как два года назад, экипаж точно такого же самолёта, пропьянствовав всю ночь, утром получил приказ вылететь из Уфы в Псков. Забрав через носовой аварийный люк стоявшего во время запуска двигателей перед самолётом стрелка, командир в спешке забыл о герметизации. В горизонтальном полёте на восьми тысячах все лётчики и пассажиры от недостатка кислорода уснули, а затем и потеряли сознание.
Спрямляя, все поворотные пункты маршрута и пропуская точки обязательного выхода на связь "Летучий Голландец" приближался к Москве. На перехват транспортного самолёта из Правдинска по тревоге взлетела пара истребителей. Облетев самолёт несколько раз лётчики противовоздушной обороны страны доложили о том, что они видели членов экипажа Ан-12-го на своих рабочих местах, но спят транспортники или мертвы, с уверенностью сказать было не возможно. Так и летел бы самолёт-призрак, пока бы не упал без капли горючего в баках где-нибудь в прибалтийских лесах. Но случилось чудо. Курсант четвёртого курса Балашовского лётного училища, проходивший летнюю практику в этом экипаже и временно исполняющий обязанности правого лётчика, очнулся от жуткого холода. Сперва он попытался растолкать командира и борттехника. Когда это ему не удалось, не имея ни малейшего представления о месте нахождения самолёта, он вышел на связь на аварийной частоте и по подсказкам наземных служб, хоть и грубо, но посадил самолёт на военном аэродроме Кипелово, не далеко от города Вологда.
Комиссия, расследовавшая причину этого происшествия, поимённо назвала всех виновников. Из Вооружённых сил были уволены все члены экипажа, включая геройского курсанта, а также врача, поставившего свою подпись под заключением о состоянии их здоровья.

Мы заняли эшелон маршрутного полёта. Далеко внизу под нами проплывали аккуратные литовские деревушки, спешил на восток товарный поезд, навстречу нам, на три километра выше, летел в Европу реактивный самолёт. Четыре белые полосы оставались в небе за его хвостом. Я представил себе картину происходящего внутри него.
«Стюардессы разносят пассажирам завтрак, командир корабля сидит в выглаженной белой рубашке и чёрном галстуке, на миниатюрных погончиках у него четыре тонких золотых полоски. Он пьёт свой утренний кофе и считает в уме: сколько ему удастся заработать за этот месяц. Интересно, спят пилоты, летающие за границу, со своими длинноногими бортпроводницами? Наверняка нет. Из-за такой ерунды можно вылететь из списков элитных экипажей. И всю оставшуюся жизнь летать в Сургут или Уренгой с вечно пьяными нефтяниками на борту. Эх, жизнь. Ещё год назад я завидовал транспортникам, имеющим возможность встать со своего кресла, пройтись по самолёту, сыграть с пассажирами в карты или с радистом в шахматы, а сейчас смотрю на белоснежный лайнер, летящий встречным курсом, и завидую опять. А ведь это и в православном, и в католическом христианстве смертный грех, - я невольно передёрнул плечами и выгнал из головы историю Каина и Авеля. - Мне бы хоть раз в полёте кто-нибудь кофе принёс. Век бы помнил.»

Спать хотелось нестерпимо. Перепробовал все известные мне способы борьбы с этим желанием. Уши себе тёр, это раз, языком по верхнему небу водил, это два, чистым кислородом дышал, это три. Ничего не помогло. Толкнул в бок давно уснувшего бортача.
- Гена, - позвал я его. - Дай спички.
Он полез в карман и сонным голосом спросил:
- Зачем они тебе? Ты же не куришь.
Я показал ему в ответ кислородную маску и ответил:
- Хочу кислород поджечь.
- Давай, - сказал Рыбников, подавая мне спичечный коробок. - Как раз до Москвы будет чем заняться.
Услышав конец разговора, на связь вышел радист:
- Чем вы там до Москвы собираетесь заниматься? В карты, что ли, играть? Я тоже буду.
- Нет, - ответил ему Геннадий. - Командир хочет чистый кислород поджечь, так я ему говорю, что как раз, пока долетим до аэродрома Остафьево, пожар в кабине экипажа и потушим.
- Очень умно поговорили, - сказал штурман. - Особенно, если после нашего возвращения командир эскадрильи магнитофонные плёнки послушать решит. Будет вам всем: по дыне в задний проход.

Я взял из коробка две спички и вставил их себе между век. Глаза сильно слезились, но не закрывались. Больно ударился лбом о штурвал. Значит, уснул с открытыми глазами. Вытащил спички и посмотрел на своего помощника. Серёга спит, аж похрапывает. Гена, как только отдал мне спички, уснул опять. Васильев держал вертикально штурманскую линейку, чтобы удариться об неё лицом если уснёт. Стараясь побороть свалившуюся на меня сонливость я встал на аварийный люк между моим и Сергея сиденьями.
- Коваленко, - проорал правому лётчику прямо в ухо. - Проснись. Лезь к штурману и не давай ему спать до самого снижения, а то мы не в Москву прилетим, а Воркуту, где нас сразу переоденут в зековсковскую робу.
Молодой человек вздрогнул от неожиданности, вытер протёкшие из уголка рта слюни и нехотя покинул своё кресло. Опустившись на колени он пополз в носовую часть самолёта.
- Что тебя сюда принесло? - полюбопытствовал Васильев.
- Меня командир прислал. Тебя развлекать.
- Мудрый у нас командир, - Вадим, хитро улыбаясь, снизу посмотрел на меня. - Раз прислал, то развлекай.
Правак рассказал ему анекдот об экипаже пассажирского самолёта, в котором появилась новая стюардесса:
«Командир корабля, после набора эшелона маршрутного полёта говорит своему правому лётчику:
- У нас появилась новенькая девушка, пойду её попробую.
Через несколько минут, вернувшись на свое рабочее место, с неудовольствием замечает:
- Ничего особенного, моя жена лучше.
После этого поднимается второй пилот и говорит:
- Теперь пойду я попробую.
И вернувшись назад, примерно через такой же промежуток времени, заявляет:
- Ты прав, командир, твоя жена лучше.»
Штурман скривился как от зубной боли и сказал:
- Этот анекдот с "бородой".
- Что значит с "бородой"? - спросил Серёжа.
- Это значит, что тебя ещё и в проекте не было, когда его уже знала вся лётная братия, - сказал я и добавил. - А ты Серёжа, знаешь последний врачебный анекдот?
- Расскажи, Валера, - попросил штурман - Твои анекдоты всегда свежие, не сравнить с праваковскими.
«Выходит врач в родильном доме к отцу новорожденного с ребёнком на руках, - начал я. - Молодой папаша руки к нему на встречу протягивает, а врач берёт малыша за ноги и как даст его головой об угол стены, аж мозги в разные стороны разлетелись. Отец от таких впечатлений хлоп и в обморок, а врач даёт ему нашатырный спирт понюхать и говорит:
- Не переживай ты так. Я пошутил. Он мёртвый родился.»
- Это что, намёк? - спросил мой помощник.
- Нет, это прямая угроза. Будешь на командирских жён гадости говорить, поступлю с тобой так же, как врач с младенцем, а командованию скажу, что ты такой убогий и был.
Задел меня Сергей за живое своим невинным анекдотом. Моя молодая жена живёт в сорока километрах от меня, приезжает только на субботу и воскресенье ко мне в гости, а чем занимается с понедельника по пятницу? Это одному богу известно. Хотелось надеется, что не тем же, чем и я.

Прогнал от себя прочь грустные мысли. Пора было снижаться и думать, как остаться на два-три дня в Москве. Хотелось бы увидеться с подружками-инженершами, которых мы так удачно встретили месяц назад под Ленинградом.
Нагнулся к уху борттехника и говорю шёпотом, чтобы не слышали остальные:
- Гена, нужно что-нибудь сломать на самолёте, нам с Вадимом позарез необходимо пару дней в столице побыть.
Рыбников задумался и тихо ответил:
- Подошло время резину колёс менять, мы планировали это сделать сразу после возвращения на базовый аэродром, так проведём замену в Москве. Нам-то, какая разница. Ты на посадке тормозни посильнее, вот тебе как раз три дня и будет. Пока нам покрышки со склада привезут, да пока мы старые снимем, а новые поставим, море времени уйдёт. Только ты, пожалуйста, остальных ребят мне в помощь оставь.
Я кивнул ему в знак согласия.
Подведя самолёт по чуть завышенной траектории я приземлил его на бетон аэродрома. Одновременно с торможением винтами двигателей полностью зажал тормоза колёс. Стрелок, сидящий со своими пушками в хвостовой кабине, доложил:
- Колёса дымят, и чёрные следы за нами тянуться.
Отпустил тормоза. Нельзя было допустить взрыва даже одной покрышки. Тогда простой установкой новой резины мы бы не отделались. Замена барабана колеса, уже считается аварией на посадке, и инженеры меня так просто не отпустили бы.
Успешно дорулив до стоянки прилетающих экипажей, я доложил встречающему нас представителю инженерной службы о необходимости проведения технических работ и ушёл в штаб подавать заявку на вылет во вторник.
О том, как я буду оправдываться в Артёме после возвращения на родную базу, думать сейчас не хотелось. Но мысли об этом настойчиво лезли в мою голову. Особенно тяжёлый разговор мне предстоял с замполитом полка.

Он невзлюбил меня с первой нашей встречи. Я был единственный из командиров кораблей, кто отказался писать рапорта о поведении каждого члена экипажа на внебазовых аэродромах после возвращения из командировок. Леонид Иванович придумал эту замаскированную форму доносов давно. Некоторые командиры, не желая подставлять своих подчинённых, отделывались формальными отписками, а те, кто хотел получить продвижение по службе или внеочередной рейс за границу, старались описать всё происходившее до мельчайших подробностей, иногда добавляя от себя даже то, чего не было. Подполковник Скворцов держал нити управления полком в своих руках, абсолютно справедливо полагая, что тот, кто владеет информацией, владеет реальной властью.
Причиной моего отказа, как это ни покажется странным, была не моя внутренняя порядочность, этим я не отличался, а простой жизненный расчёт. Я не видел личной выгоды от сближения с замполитом. За границу меня посылать не собирались из-за запятнанного прошлого, повышать в должности было рано, потому, что я был для этого слишком молод, но и понизить до второго пилота не могли, пока было не за что. Поэтому, чувствуя временную стабильность своего служебного положения, я решил разговаривать с ним без заискивающих нот в голосе.
Желая сломить моё упорство, Леонид Иванович пригласил меня однажды на "дружескую" беседу и сказал:
- Есть информация, Валерий Сергеевич, что Вы в командировках ни одной юбки мимо себя не пропускаете. Спите с кем попало.
Ожидая от меня реакции на свои слова, он сделал небольшую паузу. Я задумался, переваривая услышанное и наскоро принимая решение: какую линию поведения занять. Собственно говоря, пути было два: отшутиться или напасть в ответ. Своими следующими словами он отрезал мне и себе путь мирного сосуществования.
- Я ведь могу твоему тестю позвонить, - перешёл он на неофициальный язык.
- Звони. А заодно позвони в военную прокуратуру и расскажи, как ты организовал перевозку красной икры из Южно-Сахалинска в Воронеж, - ответил я. - И не забудь доложить ещё и особистам о том, сколько вы заработали денег на её перепродаже.
- Как ты смеешь со мной так разговаривать, капитан?
- Ничего, замполит, потерпишь. Как терпела тебя, старого козла, Света Мухина, когда ты разложил её пьяную на пассажирских креслах, пролетая над Охотским морем. Или Оля Морозова, удовлетворяющая тебя на заднем сидении "Волги", в твоём гараже. Сколько раз она навещала тебя там, пока ты не продвинул её мужа в очереди на получение квартиры? Ты, вот что лучше сделай, подполковник. Перед тем, как набрать номер телефона моего тестя, сначала позвони своей жене и всё это ей расскажи, а потом позвони начальнику политотдела флота и повтори всё то же самое.
Лицо его покрылось красными пятнами. Он очень хотел накричать на меня. Но вместо этого как загнанный в угол змей прошипел:
- Иди, Григорьев, но помни, я тебе этого не забуду.

У меня на языке крутился ответ: «Я тоже». Но я промолчал. Можно было подлить масла в разгорающийся пожар локальной войны и сказать ему, что мне известно о том, как руководство полка разворовывает спирт используемый лётными экипажами в противообледенительных системах самолётов, или о том, какие взятки циркулируют в воинской части во время распределения коммерчески выгодных командировок и многое другое. Вместо этого я решил приберечь свои знания на более подходящий момент.


Глава 16

Мой звонок на Тушинский машиностроительный завод, где работал Марина, застал женщину врасплох. Приятно было услышать сбивчивую речь испанской красавицы, особенно ту её часть, где она сказала, что нас не только помнят, но и очень хотят видеть. Договорились о встрече у фонтана возле Большого театра. Когда мы приехали в назначенное место, девушки уже ждали нас с четырьмя билетами на балет.

В тот вечер показывали "Спартака". Или как говорят заядлые театралы - давали "Спартака".
Пока гладиатор носился по сцене и сражался с римским полководцем Марком Крассом, я незаметно гладил Маринину ногу и думал: «Скорее бы в постель». По плану проведения нашей встречи, сразу же после балета, мы должны были ехать к ней на дружеский ужин.

Муж моей подруги, Пётр, каждую пятницу после работы отправлялся на два выходных дня в туристический поход по лесам Подмосковья. Он любил ночевать в палатке на снегу, сидя у костра петь песни под аккомпанемент гитары, пить чай из железной кружки, набирая в чайник снег вместо воды. Всё это рассказала мне Марина в театральном буфете во время антракта. Мы сидели у стойки бара на высоких стульях и под кофе с коньяком обсуждали хобби её благоверного. Я выражал глубокое сомнение по поводу правдоподобности его рассказов.
- Лежит сейчас твой Петя, где-нибудь в уютной квартире, в тёплой ванной, - сказал я ей.
- А какая-то крошка ласкает его под водой. И ночь он проведёт с ней под тёплым одеялом, а не в спальном мешке на снегу. А в воскресенье вечером, вернувшись из этого "тяжёлого похода", будет рассказывать тебе и сыну, как сырые дрова не хотели гореть в костре, и как волки выли всю ночь напролёт где-то недалеко от палаток, и что под утро в спальнике было очень холодно. И поэтому, он очень устал, хочет быстренько принять душ и лечь спать.
Слегка обескураженная моим богатым воображением, она ответила, безразлично пожав плечами:
- А мне, собственно, всё равно, в лесу он с друзьями или с любовницей в ванной. Лишь бы мне давал отдохнуть от своего присутствия. Хотя бы два дня в неделю.
Прозвенел "третий" звонок. Антракт закончился, и мы отправились обратно в зрительный зал.
Больше мы о Петре в этот вечер не вспоминали. Я подумал, что мне тоже абсолютно всё равно, согревает ли он своим дыханием коченеющее на морозе тело в спальном мешке или нет, а вот его жена всю предстоящую ночь будет своим прекрасным телом согревать меня. Пусть только Спартак допляшет.

Отзвучали заключительные аккорды балета. Рабы проиграли своё последнее сражение. Римляне, подняв на острия копий пленённого предводителя восставших, унесли его со сцены. Занавес опустился. Ожидаемого чуда не произошло и зло в очередной раз победило добро. Зрители долго стоя аплодировали танцорам. А мы, увлекаемые плотскими чувствами, спешно пробирались между рядами партера. Нам хотелось забрать в гардеробе театра свои вещи и как можно скорее оказаться в небольшой двухкомнатной квартире на Северо-Западной окраине столицы.

Ужин мы съели настолько торопливо, что всем стало немного неловко. Таня спросила:
- Ребята, вы что, из голодного края? Вы же неплохо перекусили в буфете театра.
- Таня, - сказал Вадим. - Мы не из голодного края, а из Приморского. Близость Китая отложила отпечаток на наше развитие. Инстинкт размножения у дальневосточников развит сильнее, чем у остальных граждан страны советов. Так что, чем быстрее ты поешь, тем больше времени у нас с тобой останется для занятия любимым делом китайцев.
- Ну вот, - шутя, обиделась Марина. - Я готовила ужин, старалась вас удивить своими кулинарными изделиями, а у вас только постель в голове.
Но Васильев её уже не слышал. Он поднял миниатюрную Таню на руки и унёс её в комнату Марининого сына. Хозяйка квартиры хотела убрать со стола грязную посуду, но я взял её за руку и привлёк к себе.
- Брось всё так. Утром после нашего ухода у тебя будет время, вот тогда и уберёшь следы пребывания кочевников.
Она села ко мне на колени, обняла руками за шею и тихо сказала:
После встречи в Пушкине я и не думала, что увижу тебя ещё раз.
- А я был уверен, что мы обязательно увидимся, но боялся, что встреча будет прохладной.
Она поцеловала меня и ушла готовить постель.

Когда я после душа пришёл к ней в спальню, Марина, лёжа под махровой простынёй и смотрела телевизор. Увидев меня, замотанного в банное полотенце Петра, она рассмеялась, убавила громкость и приоткрыла простыню, приглашая присоединиться к ней.
Через полчаса я отправился в ванную комнату с твёрдым намерением полежать немного в горячей воде.
- Ты скоро вернёшься? - сладко потянувшись, спросила Марина.
- Спи, когда приду, то разбужу и мы продолжим.
- Если я усну, то ты начинай. Не буди меня. Если мне понравиться, я проснусь и присоединюсь к тебе, а если нет, то утром расскажешь, как всё прошло.
- Негодяйка, я так стараюсь, а ты издеваешься.
- А ты старайся ещё больше. В этом деле предела быть не может.

Наполнив горячей водой ванную, я выключил свет, задёрнул за собой занавеску и оставив на поверхности только свой нос, лёг на дно. Я напоминал сам себе подводную лодку, находящуюся в территориальных водах вероятного противника на перископной глубине. Продолжив мыслить по аналогии, я подумал, что эта лодка неожиданно влюбилась в чужой эскадренный миноносец. Как бы не попасться в противолодочные сети чувств. Интересно, что там делают Таня с Вадимом? Сходить, что ли, к ним?
Но не успел капитан моей подводной лодки принять окончательное решение, как открылась дверь, зажёгся свет, и в помещение вошла Татьяна.

Не обратив внимание на закрытую полупрозрачную занавеску, она принялась внимательно разглядывать себя в зеркало, смывая следы своей губной помады с шеи и груди. «Штурман здорово постарался, - подумал я. - Это же надо, какая липкая помада у Тани. С её губ перешла на губы Вадима, а с них на её же тело. Любопытно, как низко будет тянуться красный след поцелуев Васильева?»
Наблюдать за молодой красивой женщиной в ванной комнате доставляло мне огромное удовольствие. Уже забыв о том, что люблю Марину, я ждал, затаившись под водой, когда же Таня решит принять душ и найдёт меня здесь.
Закончив тщательный осмотр всех частей тела, она повернулась ко мне лицом и отдёрнула занавес. Тихо вскрикнув, скорее от неожиданности, чем от испуга, блондинка попятилась назад, прикрывая руками грудь и низ живота. Я, как представитель злого начала в русских сказках – Змей Горыныч, поднялся из глубины. Пузырьки пены, прилипшие кое-где к моему телу, смывались текущей с головы водой.
Правильно оценив мои намерения, хрупкое, нежное создание попыталось, не поворачиваясь ко мне спиной, открыть дверь и ускользнуть из ванной. Но я точно помнил, что она закрыла её на задвижку, сразу после того, как вошла ко мне и включила свет.
- Ну что, Забава Путятишна, попалась? - с улыбкой прошептал я, приближаясь к ней вплотную.
Оперевшись спиной в дверь, она нехотя оторвала руки от себя и положила их мне на грудь, мягко пытаясь остановить моё приближение. По её глазам я видел, что в моих намерениях Таня ничуть не сомневалась, хотя и имела ни малейшего представления о том, почему я назвал её именем племянницы киевского князя.
- Не надо, Валера. Давай лучше останемся друзьями.
- Мы ими и останемся. Только на другом уровне. Просто друзья, это конечно хорошо, а близкие друзья - гораздо лучше.
Она хотела ещё что-то сказать, но я прижал свой указательный палец к её губам, затем положил её руки себе на плечи и со словами:
- Мы лишь зря теряем время, - приподнял женщину за талию и посадил на стоящую напротив зеркала стиральную машину.
Она продолжала умоляюще смотреть на меня, губы мелко дрожали, казалось ещё чуть-чуть, и по её лицу потекут слёзы. Стараясь не допустить этого и не поддаться на мольбу голубых глаз, я выключил свет и прижался к ней всем телом.

Перед тем, как вернуться в спальню к Марине, я поднял обмякшую Таню на руки и положил её в ещё тёплую воду ванной.
- Ты ведь не скажешь об этом Вадиму, правда?
- Конечно же, не скажу. Зачем ему это? Помокни немного и успокойся, ничего страшного не произошло.
Марина спала по диагонали кровати. Лечь рядом, не разбудив внучку испанского героя, мне не удалось.
- Почему тебя так долго не было? - спросила она, обнимая меня. - Я уже выспаться успела. И теперь тебе спать не дам.
«Тяжело мне сейчас придётся, - вздохнул мой внутренний голос. - Пришёл час расплаты за приятно проведённое время с Таней. Что же ты, подводная лодка, легла на грунт? Всплывай, покажи настоящий боевой дух офицеров Военно-морского флота СССР.»

Но принять бой моей лодке было не суждено. За стеной послышался шум лифта, останавливающегося на нашем этаже, и, после короткой паузы, осторожный звонок в дверь.
- Муж, - тихо, со сдавленным ужасом, произнесла Марина. - Быстро собери свои и Вадима вещи и иди в комнату к ребятам. Из ванной комнаты донёсся шум воды сливающейся из бачка унитаза. Затем в детскую на носочках пробежала голая Татьяна. Я, обвешанный своими вещами, снимал с вешалки в коридоре нашу со штурманом верхнюю одежду. За моей спиной, застёгивая халат и, пытаясь как можно дольше тянуть время, стояла неверная супруга и разговаривала через дверь с мужем.
- Петя, это ты?
- Я, кто же ещё? - послышался недовольный голос Петра.
- Погоди минутку, сейчас открою. Ключ от нижнего замка спросонья не могу найти.
- В правом кармане моих рабочих брюк лежит второй. Брюки висят на вешалке. Достань его, раз ты такая бестолковая, - ещё более раздражённо сказал Петр из-за двери.
- Наоборот, очень толковая, - возразил я ему шёпотом, затем поцеловал Марину в щёку и, унося в охапке всё наше имущество, заскользил босыми ногами в детскую комнату.
Из-под одеяла на меня смотрели испуганные глаза ребят.
- Кто пришёл? - тихо спросил Вадим.
- Наш рогоносец из похода вернулся, - прошептал я ответ и прикрыл ладонью свой рот, призывая их к молчанию.
Я стоял обвешанный одеждой, прижавшись ухом к двери, и старался не пропустить ни одного слова из разговора мужа с женой.
А мой не загорелый голый зад отражал лунный свет, пробивавшийся сквозь полупрозрачные шторы на окнах.

Глава 11

Телефонный звонок прервал мой замечательный сон. Мне снилось, что моя жена и Мухина Светлана сидят вместе в большой ванной джакузи, обнимают и ласкают друг друга, а, увидев меня, они машут мне руками, предлагая присоединиться к ним. Я иду. По пути снимаю с себя одежду. Вхожу к ним в тёплую воду и… тут трещит этот проклятый телефон. Кому и что нужно от меня в это прекрасное пятничное утро? Штурман даже не попытался поднять трубку, хотя телефон стоял на его тумбочке. Знает Васильев, что если это звонят нам, то сто процентов спросят командира.
Дежурный по целлюлозно-бумажному комбинату сообщил мне, что семь тонн газетной бумаги для нашего флота готовы и загружены в машину. Однако водитель этой машины на работу не вышел, так как у его сына сегодня свадьба. Поэтому, раньше, чем в понедельник, доставить груз на аэродром невозможно. Пока я слушал весь этот бред, голова моя была занята мыслью - чем занять экипаж в предстоящие три дня?
- Что будем делать в выходные, Вадим? - спросил я штурмана.
- Поехали в Ленинград, - ответил он.
- А остальные? - меня не покидали сомнения: стоит ли оставлять ребят без присмотра.
- Сами себя развлекут, не маленькие, - штурман знал их гораздо дольше, чем я.
- Резонно. Тогда сходи, пожалуйста, пригласи всех членов экипажа в нашу комнату. Я для вас приятный сюрприз приготовил.

Васильев ушёл будить ребят, а я достал из ношеных носков спрятанные там доллары и отсчитал по сотне для каждого из них. С неудовольствием отметил про себя, что мне могло бы остаться больше, но у моего помощника Коваленко язык как помело. Он сначала говорит, а только потом начинает думать. Спрятав оставшиеся деньги в вонючий тайник, я придумал короткую речь о материальных интересах экипажа.
Через десять минут, ещё не отошедшие ото сна ребята стояли у стола посредине моего гостиничного номера.
- Если кто-то не доспал, прошу извинить, - сказал я. – Завтра и послезавтра доспите. Собрал я вас с утра пораньше чтобы объявить вам две новости.
Хорошую и плохую? – спросил Коваленко.
- Нет, Серёжа, ты не угадал. Я имею для вас хорошую новость и очень хорошую. Сегодня мы ни куда не летим. Вылет переносится на после полудня в понедельник. У нас есть три дня на отдых. Это хорошая новость. Перед тем как сообщить вам очень хорошую новость я хочу сказать несколько слов.
Я подчеркнул важность момента минутной паузой. Народ, не понимая куда я клоню, стоял молча.
– Я никогда не спрашивал вас как вы решали «шкурные» вопросы летая под руководством Войцеховского. Это не моё дело. Сейчас я у вас командир, и я считаю, что раз мы в полётах делим риск поровну, то и деньги упавшие нам под ноги, мы будем делить поровну. Но не забывайте о том, что быть членом моего экипажа это не только привилегия получать равную долю, но и обязанность хранить в тайне всё, что выходит за рамки служебных дел, - я обвёл их взглядом. – А теперь каждый из вас получит по сто долларов.
Я подошёл к столу вынул из кармана семь купюр и разложил перед ребятами. Последнюю я положил перед собой.
Коля Оноприенко взял со стола лежащую перед ним бумажку, посмотрел через неё на висящую над столом лампу и положил её обратно на стол.
Глазам не верю, - сказал он и протёр кулаками глаза.
Ребята дружно рассмеялись, забрали деньги и разошлись по своим комнатам, а мы со штурманом отправились в самый красивый город России.

Своим великолепием Ленинград не уступала Парижу, Лондону и Вене. Так, во всяком случае я думал, гуляя по нему с Васильевым. Построенный в начале восемнадцатого века царём Петром Алексеевичем Петербург на двести лет стал столицей Российской империи. Каждый последующий царь или царица старались сделать его похожим на лучшие европейские города. Здания и мосты, дворцы и музеи, всё, что составляло центральную часть города, является, без преувеличения, исторической и культурной ценностью мирового значения.
Мы со штурманом медленно шли по Невскому проспекту. По пути разглядывали старинные здания, витрины современных магазинов размещённых в них и как малые дети ели мороженое. С детства непревзойдённый вкус сливочного пломбира, покрытого молочным шоколадом, был так же великолепен, как и сам город. Перед тем как купить этот деликатес, Васильев предложил мне зайти в кафе, называемом в народе «Лягушатник», что сразу за каналом Грибоедова, и отведать мороженое из блюдечек. Я уговорил штурмана отказаться от этой затеи и полакомиться «Ленинградским» на ходу. В ход я пустил хитрый тактический приём. Я напомнил Васильеву, что в «Маскараде» Лермонтова Арбенин отравил Нину именно мороженым из блюдечка.
- А если серьёзно, - добавил я. - То мне очень не хочется сидеть в такую чудную весеннюю пятницу на потёртых зеленоватых диванах среди студентов прогуливающих занятия.

Перейдя по Народному мосту через реку Мойка мы оказались на Казанском острове в пределах квартала или двух от Дворцовой площади. Здесь наше внимание привлёк рекламный плакат, призывающий всех горожан и гостей Ленинграда посетить выставку неформальных художников. Заплатив чисто символическую цену за входные билеты, мы с большой долей скепсиса принялись осматривать произведения искусства наших современников.

Должен честно признаться - Рембрандтов среди них не было. Останавливаясь у некоторых картин, мы вполголоса обменивались впечатлением. Большинство наших критических замечаний сводилось к тому, что мы и сами могли бы нарисовать "Чёрный квадрат", не хуже, чем Малевич. Отдельным работам нельзя было отказать в смелости идеи, но в погоне за ней художник забыл о технике. На других же картинах техника была в порядке, но под слоем краски кое-где просматривались вертикальные и горизонтальные линии решётки, начерченной карандашом. То ли мастер очень спешил, то ли он абсолютно не уважал публику, понять было сложно. Не хотелось признаваться самим себе в отсутствии у нас вкуса и мы продолжали искать ту работу, которая могла бы удовлетворить "дремучих дилетантов", взявшихся судить о новом изобразительном искусстве. Я уже начал жалеть о пяти рублях, отданных мной за входной билет, как вдруг нашёл ту единственную вещь, ради которой через месяц после описываемых событий привёл сюда весь свой экипаж.

На отдельном столике, в самом дальнем от входа углу зала, стараясь не привлекать лишнего внимания, стояла деревянная дощечка размером сорок сантиметров в длину и тридцать в высоту. На вырванном из западногерманского журнала двойном развёрнутом листе профессиональным фотографом были запечатлены: колбасы и буженина, сосиски и сардельки, прожаренные отбивные и мясо птицы, бараньи рёбрышки и филе из дичи, а на заднем плане стояли три бутылки хрена. Реклама просто кричала: "С этим хреном вы можете съесть всё, что угодно". А в левом верхнем углу этой залитой бесцветным лаком дощечки, был приклеен талон Ленинградского Городского Исполнительного Комитета на один килограмм сахара за март месяц 1985 года. Глубина мысли художника пронзала сердце русского человека насквозь.
Где справедливость?
В побеждённой Красной Армией и впоследствии разграбленной союзниками Германии, хрен рекламируют к изобилию деликатесов, а в вымершем на две трети от голода городе, через сорок лет после победы, сахар по талонам распределяют, по одному килограмму в месяц.

Мы ушли с выставки в подавленном настроении и решили в следующий свой прилёт в Ленинград привести сюда наших ребят. Буквально через несколько недель нам представилась такая возможность. Мы снова прилетели в Пушкин, и снова остались в нём на выходные. Я взял с собой небольшую сумму денег и твёрдое намерение приобрести этот шедевр мысли. Однако, меня ожидало глубокое разочарование с одной стороны, с привкусом гордости за свой вкус с другой. Когда я, в окружении членов своего экипажа, попросил администратора выставки помочь нам найти картину под названием "Хрен", он развёл руками и сказал, что она давно уже продана. Желая показать свой неподдельный интерес к этой работе, я спросил его:
- Извините, я тоже хотел её купить, не могли бы Вы сказать, за какую цену она была продана?
- Это не секрет, - он открыл свой журнал и, найдя в нём нужный каталожный номер, прочитал. - Приобрела её Шведская национальная галерея современного искусства за сорок пять тысяч крон.
Я не имел ни малейшего понятия, дорого это или не очень, но понимал, что сорок пять тысяч, каких-то шведских крон, это больше, чем тридцать "полновесных" советских рублей, приготовленных мною для этой покупки.

Но это было немного позже. А в тот вечер, устав до чёртиков от туризма, мы с Васильевым возвращались на электричке в Детское Село. Вадим положил голову на моё плечо и уснул едва мы тронулись от дебаркадера Витебского вокзала. Я отрешённо смотрел на дверь, ведущую в другой вагон. На платформе Шушары в тамбур вошёл молодой парень. Как только дверь электропоезда сомкнулась и мы поехали дальше, его глаза пробежали вдоль нашего вагона и, перехватив мой взгляд он приветливо улыбнулся. Без всякой задней мысли я улыбнулся ему в ответ. Парень призывно кивнул головой, приглашая составить ему компанию и подтвердил своё приглашение жестом руки.
- Иди ко мне, - незамысловатая фраза легко читалась по его губам.
Я оглянулся, предполагая, что он зовёт не меня. Но за моей спиной никого не было. Прислонив голову штурмана к окну вагона, я собрался подняться со своего места, когда сидевшая рядом со мной старушка спросила меня:
- Вы что, молодой человек, гомосексуалист?
Подходящих слов для недобитой аристократки у меня не нашлось. Неожиданное оскорбление таким вопросом лишило меня дара речи. С лёгкими полными возмущённого воздуха я отрицательно замотал головой.
- А ему от вас именно это и нужно, - спокойно уточнила она. - Он приметил, как ваш товарищ уснул на вашем плече, и принял вас за своего.
- Спасибо, женщина. Мы с другом из провинции. У нас там такого нет, - наконец-то сипло выдохнул я.
- Такое есть везде, - с сожалением в голосе сказала она. - Только в провинции они пока скрывают свою сексуальную ориентацию, а у нас, наоборот, выпячивают.


Глава 12

Субботний день начался с обильного застолья. Оставшиеся вчера в Пушкине члены экипажа решили отпраздновать первую командировку с новым командиром корабля грандиозной пьянкой. Не сказав мне о своих планах ни слова, они купили десять бутылок водки, две бутылки коньяка и двадцать бутылок пива. Всё это нам предстояло выпить сегодня. Задача была не из лёгких, поэтому мы решили не откладывать это мероприятие на вечер и уселись за стол в гостиничном номере радиста, когда часы показывали половину одиннадцатого утра. К восьми часам вечера я уже не мог ни пить, ни есть и предложил Вадиму немного прогуляться по Александровскому парку.
Когда мы проходили под аркой Большого каприза, Васильев предложил нам на него взобраться.
- А на часовню ты залезть не хочешь? А то вон она стоит, чуть поодаль, - осадил я его. – Я тебя на ногах еле удерживаю, а ты по развалинам полазить хочешь. Остынь, отважный штурман.
Плохо ориентируясь в сумерках в незнакомом мне парке я вывел Васильева к Зеркальному пруду, хоть и планировал оказаться возле Белой башни.
- Где мы? – промычал штурман когда я усаживал его на покрашенную белой краской железную скамейку у подножья скульптуры обнажённой женщины.
- По моему у Зеркального пруда, в Екатерининском парке. Во всяком случае вон то, желтоватое здание, которое сереется за водой, очень напоминает мне Верхнюю ванну, - я озирался по сторонам пытаясь понять, как мы сюда попали.
- А шли куда?
- Белую башню смотреть, в Александровском парке.
- Так значит ты - матрос-партизан Железняк.
- Почему это я Железняк?
- Потому что он тоже, шёл на Одессу, а вышел к Херсону, - рассмеялся своей шутке Васильев.
- А, «и десять гранат не пустяк», - тихо продолжил я песню Михаила Голодного, когда до меня дошёл смысл профессионального штурманского сравнение.
- Верхняя ванная, говоришь. А что, есть ещё и нижняя? – спросил Вадим и икнул.
- Есть.
- А в чём разница? – не унимался Васильев.
- Разница в том, что в Верхней мылись царственные особы, а в нижней придворные. Её и называли Кавалерская мыльня.
- Кавалерийская мыльня, - захохотал мой пьяный приятель. – Значит они мылись там прямо с лошадьми.
- Я тебе сказал Кавалерская, а не Кавалерийская.
В этот момент Васильев поднял голову и увидел мраморную статую, стоящую на постаменте в нескольких метрах позади нас.
- О сиськи, - грубовато отреагировал он по достоинству оценив произведение искусства.
- Значит морды дельфинов у её ног ты не заметил, а сиськи это пожалуйста, - не скрывая сарказма парировал я и рукой повернул голову Вадима, обратив его взор вдоль дорожки. - Ты лучше вон туда посмотри.

Фланирующей походкой к нам приближались две очаровательные молодые женщины.
Они были абсолютно разные и хорошо дополняли друг друга. Брюнетка с волнистыми волосами была повыше ростом и имела красивые, можно даже сказать, яркие черты лица. Мне почему-то показалось, что работает эта женщина в большом коллективе и не стесняется брать инициативу на себя.
- Добрый вечер ребята, - приветливо сказала именно она. - Вы не сильно заняты?
- Для вас, девушки, мы свободны всегда, - ответил штурман и, чтобы не сползти со скамейки, оперся рукой на мою ногу.
- Вы нас извините, - вступился я за него. - Мы с Вадимом перебрали слегка, но если мы можем вам чем-то помочь, то минут через сорок будем в полном порядке.
- Сомневаюсь я, что-то, - сказала вторая девушка и рассмеялась.
Прямые, светлые волосы обрамляли миловидное лицо этой невысокой блондинка. Её маленький рот обрамляли пухлые губки обведённые розовой помадой. За ними моему взгляду открылись два ряда ровных зубов и влажный язычок.
- А зря, - Вадим старался изо всех сил казаться трезвее, чем был.
- Вы расскажите, в чём проблема, а потом мы вместе оценим наши силы, - кто из них мне нравится больше, для себя я ещё не решил, но уже точно знал, что хочу понравится им обеим.
- Сегодня утром мы приехали на автобусе из Москвы, на двухдневную экскурсию по Ленинграду. Весь день наша туристическая группа провела в музеях, а на ночь нас привезли в этот город и разместили в той же гостинице, где живёте вы. Но тратить время на сон жалко и мы решили собрать желающих съездить ночью в Ленинград посмотреть, как над Невой разводят мосты. Водитель автобуса сказал, что если наберём двадцать человек, то поедем, а если нет, то он даже ключ в замок зажигания вставлять не будет.
- Ну, и сколько вы уже собрали? - пьяным голосом спросил Васильев.
- Если вы согласитесь, то с вами будет четверо.
- Не густо, - подытожил я несложный арифметический подсчёт. - Давайте сделаем так: мы пройдёмся по парку и через час вернёмся сюда, а вы попробуйте уговорить кого-нибудь ещё. Если у вас получится, то мы поедем с вами, а если нет, то придумаем что-нибудь взамен разведённых мостов.

Получив от девушек согласие, мы с Вадимом пошли по широкой аллее Екатерининского парка среди вековых дубов и старинных скульптур.
К моему удивлению через час прогулки штурману стало значительно лучше. Но ещё больше меня удивило то, что когда мы подошли к гостинице, девушки нас уже ждали. Не трудно было догадаться, что поиски желающих провести ночь под открытым небом, даже в таком прекрасном городе как Ленинград окончились полным провалом. Моё предложение ещё раз пройтись по парку нашло дружную поддержку искательниц приключений и мы, теперь уже вчетвером, отправились на прогулку вновь.
Я коротко рассказал о том, кто мы с Вадимом и чем зарабатываем себе на жизнь, предоставив возможность нашим новым знакомым рассказать о себе как можно больше.
Марина взяла меня под руку и увлекла в темноту парка. История её семьи была необычной и интересной. Одно только отчество, носимое ею, могло заинтересовать любого слушателя. Не так уж и часто встречаются в средней полосе России Марины Себастьяновны.

Себастьяну Хосе Веласко было всего лишь шесть лет, когда его и ещё три сотни таких же испанских мальчишек и девчонок вместе с ранеными советскими офицерами, воевавшими на стороне революционной армии Испании, погрузили на большой пароход в порту Барселоны. Шёл 1938 год. Его отец, командир пехотного коммунистического полка, погиб в битве на Эбро за несколько месяцев до этого переломного дня. Мать, оставив сына на попечении своей сестре, ушла на фронт мстить "франкистам". А тётка отвела племянника в приют для сирот, откуда Себастьяна вместе со всеми остальными детьми забрали русские.
Четыре долгих дня шёл пароход от испанских берегов в Советскую Одессу. Чужие дядьки и тётки, говорившие на непонятном для него языке, два раза в день приносили детям еду. Сначала он не мог её есть. Всё казалось ему невкусным. Но вскоре голод вынудил мальчика принимать пищу. Сойдя с корабля, Себастьян поездом доехал до Иваново, где и провёл следующие десять лет, учась в школе-интернате. Уже через месяц после приезда макароны и варёная картошка казались ему самой любимой едой на свете. После Великой Отечественной войны он переехал жить в Москву. И всю свою оставшуюся жизнь абсолютно искренне считал, что это самый лучший город в мире.

О себе внучка испанского командира полка, рассказывала менее охотно, чем о деде и отце. Типичная судьба москвички. Средняя школа, престижный Технологический институт, не принесшее радости замужество, шестилетний сын и работа. Инженерная должность на одном из оборонных предприятий столицы. Верная подруга и ещё три или четыре временных подружек. Всё как у всех. Но душа постоянно просит чего-то большего. Праздников, фестивалей, танцев, карнавалов и, конечно же, приключений - обязательно с интригами.
"Да ты просто находка! - подумал я, радостно потирая руки. - Будут тебе и приключения, и интриги."
Вечер решили продолжить в гостях у девушек. Так было больше уверенности, что пьяные члены нашего экипажа не найдут нас со штурманом с предложением выпить с ними "на посошок".
От кофе, выпитого за несколько часов непринуждённой беседы, сердце билось так, что казалось, вот-вот выскочит из груди. Спать не хотелось, но ложиться в постель было давно пора. Все ждали этого момента, но никто не решался сказать об этом прямо. Одно дело, встреча любовников где-нибудь в уютной квартире и совсем другое, когда такие же отношения развиваются стремительно, да ещё при свидетелях. Мы со штурманом особыми принципами не страдали, но отсутствие подобного опыта явно сказывалось, и тогда я решился на импровизацию.
- Уходить нам с Вадимом не хочется, - начал я издалека. - Спать в свои постели вы нас не приглашаете, а время уже два часа ночи. Поэтому моё предложение будет таким, - я сделал паузу в надежде, что они всё же проявят инициативу. - Мы с другом ложимся на одну кровать, а вы на другую.
Большей глупости придумать не смог бы даже последний идиот. Но я предполагал, что дурацкое положение, в которое я пытался поставить четверых взрослых людей, приведёт к критическому моменту и всё разрешится само собой.
Так мы и поступили. Пролежав в одной кровати с Вадимом несколько минут, я понял, что рассчитывал на смелость девушек напрасно. Они лежали затаившись как мышки и, казалось, что если ничего не предпринимать, наша дружная компания так и уснёт. Всё это напоминало очень старый анекдот про охотников, которые, взяв с собой на охоту водку, принесли её назад только потому, что штопор забыли дома.
Я тихонько встал из постели, подошёл к подружкам, осторожно взял Татьяну за руку и вытянул её из-под одеяла. Когда она послушно поднялась, я, не теряя ни секунды, лёг на её место. По полу в направлении кровати Васильева зашлёпали комнатные тапочки девушки.
Остаток ночи пролетел быстрее реактивного истребителя.
Глава 13

На следующий день, ближе к вечеру, нас разбудил мой сокурсник по лётному училищу Олег Сергеев. Москвички давно уехали на экскурсию, оставив на столе записку, что вернутся не раньше девяти вечера. В надежде, что нас никто не побеспокоит, мы с Васильевым решили выспаться на их кроватях. Но ошиблись.
Наш непрошеный гость служил командиром Ту-16-го на одном из аэродромов Черноморского флота. Прилетев на Пушкинский авиаремонтный завод в пятницу после обеда, он два дня разыскивал меня. Не обнаружив командира в его комнате и не получив вразумительного ответа от членов экипажа о предполагаемом месте моего нахождения, он решил обойти все гостиничные номера "китайской деревни", и ему наконец-то улыбнулась удача. Я смотрел на него и думал: "Чего это ты такой приветливый? Большими друзьями во время учёбы мы не были, за пять лет после выпуска из училища ни разу не встречались, откуда такое радушие? Даже две бутылки коньяка с собой принёс."
Всё прояснилось после третьей выпитой рюмки. Задав для вступления в длинную беседу несколько общих вопросов о семье и здоровье, Олег начал подробно расспрашивать меня о гибели членов моего экипажа в Тихом океане. Васильев, выпивавший до этого момента с нами, под надуманным предлогом деликатно удалился. Мне захотелось выгнать Сергеева из номера, где мы со штурманом так чудесно провели ночь. Но, несмотря на изрядную дозу коньяка уже бродившую по моей крови, я понимал, что делать этого нельзя. Не мог капитан по собственной инициативе пойти на такие затраты. За его спиной чувствовалась твёрдая рука работников Комитета Государственной Безопасности, спланировавших этот разговор. Значит, за мной следят. Не хотелось верить, что вчерашняя пьянка и весёлые москвички тоже являются составными частями операции по выявлению истины. Вероятно, это лишь совпадение. Олег лез в душу слишком настойчиво, чтобы принять его сочувствие за чистую монету.

К моему счастью, большинство людей говорить любят больше, чем слушать. Капитан Сергеев был из большинства. Убедившись, что я ещё не настолько пьян, чтобы рассказывать правду о катастрофе моего самолёта и жаловаться на превратности злодейки судьбы, оставляя солёные слёзы горечи на его плече и сморкаясь в любезно предоставленный им носовой платок, он заговорил сам.
Тема разговора не отличалась своей оригинальностью. Ну, о чём могут говорить между собой два пьяных лётчика? О женщинах, если они друзья. И об авиационных катастрофах, если они бывшие однокурсники и в портфеле одного из них, кроме двух бутылок коньяка, был принесён портативный диктофон.

Олег рассказал мне о гибели нашего общего сокурсника в Хабаровском крае на авиабазе Монгохто.
Пятьсот шестьдесят восьмой авиационный полк Ту-22М отрабатывал полёты парами по маршруту в ночное время. Ведомый экипаж капитана Турманова сразу после взлёта, вместо перехода в набор высоты по приборам, принялся визуально искать своего ведущего, взлетевшего на три минуты раньше. Всматриваясь в ночное небо, в надежде отличить огонь сгораемого керосина от света звёзд, лётчики не заметили, как их самолёт перешёл на снижение. На пятьдесят восьмой секунде сработала звуковая сигнализация о приближении земли и спокойный женский голос предупредил экипаж о недопустимости дальнейшего снижения, но было уже поздно. Сверхзвуковой ракетоносец с полными баками горючего оказался слишком тяжёлым, чтобы быстро изменить траекторию полёта. Ситуацию усугубило то, что за две секунды до этого лётчики отключили форсаж и самолёт соплами двигателей задел землю.
Оставляя за собой широкую полосу пожара, всего лишь в километре от родного аэродрома, сверхзвуковой ракетоносец полностью разрушился. Не сгоревшие куски законцовок крыльев, верхняя часть хвостового оперения, одна стойки шасси и детали двигателей были разбросаны взрывом на сотни метров вокруг места крушения. Кабина представляла собой комок проводов с кусками дюраля от внутренней обшивки. Членов экипажа и фюзеляж как будто пропустили через мясорубку. Среди этих обломков спасательная команда быстро нашла тяжёлый несгораемый оранжевый шар, именуемый "чёрным ящиком", и магнитофонные записи переговоров пилотов. Эти средства объективного контроля подтвердили первичную версию трагедии.
«Роковая ошибка экипажа в технике пилотирования.»

Трудно было себе представить гибель товарища, с которым я проучился в лётном училище четыре года в одном классном отделении. Дружбы между нами не получилась. Ещё на первом курсе из-за незначительного предлога мы подрались за углом от парадного входа в казарму и после этого наши отношения были прохладными. Да как подрались, проще сказать сцепились. После словесной перепалки он первым ударил меня в лицо кулаком, на что я ответил захватом его торса и броском на землю. На протяжении всех оставшихся лет совместной учёбы я чувствовал лёгкое разочарование тем, что его друзья не позволили мне намять ему тогда бока. Ведь как только он оказался подо мной на земле они кинулись ему на помощь и растащили нас в стороны. Так, что я по физиономии получил, а ему съездить не успел. И вот он сгорел в кресле помощника командира корабля. И в этом была не его вина.
Вспоминая непростые отношения с моим тёзкой, я думал о том, что мне его искренне жаль. С возрастом я понял, что он был неплохой парень. Его любили многие, но в основном те, кто с неприязнью относился ко мне. По молодости мне казалось, что это несправедливо, ведь я-то лучше. Однако время всё расставило на свои места, и с годами я понял, что ни черта я не лучше, а во многом даже,Ф гораздо хуже, чем был он.

Ещё более драматичная катастрофа произошла в центре боевой подготовки лётного состава, расположенного на юге Украины в городе Николаеве. У точно такого же самолёта на взлёте с аэродрома «Блондинка», днём, в простых метеорологических условиях, оторвалось правое крыло. Лётчики, увидев нарастающий крен, до самой земли пытались устранить его отклонением штурвала влево. А штурмана, сидевшие в своей кабине за их спинами, сразу оценив обстановку, предприняли попытку катапультироваться. Молодой штурман-оператор среагировал на аварийную ситуацию быстрее и выпрыгнул на одну секунду раньше, чем штурман-навигатор. Это спасло ему жизнь. В момент катапультирования крен уже достиг сорока пяти градусов и ста метров высоты, на которую кресло штурмана-оператора бортового оружия было выброшено пороховым зарядом, хватило для раскрытия парашюта. А штурману-навигатору повезло значительно меньше. Чуть запоздав с решением покинуть самолёт, он вылетел из своей кабины, когда крен самолёта достиг ста пятидесяти градусов и, ускоренный реактивной струёй, врезался в сухую украинскую землю. Его парашют так и остался нераскрытым. Справедливо говоря, от старшего штурмана учебного полка не осталось ничего. Удар о землю был такой силы, что отделить части его тела от глины не представлялось возможным. Погибшие пилоты, хоть и обгорели в огне пожара, были легко узнаваемы.
Двух лётчиков и штурмана хоронили как героев. Эскадрилья истребителей из полка противовоздушной обороны пролетела над похоронной процессией. В тот момент, когда самолёты были над головами несущих гробы сослуживцев, три из восьми "Мигов" резко взмыли вверх и растворились в голубизне неба, символизируя этим то, что хотя лётчиков и хоронят на земле, души их навсегда улетают в небо.
Единственный чудом оставшийся в живых член экипажа настоял на том, чтобы его вновь допустили к полётам. И когда через месяц после катастрофы он шёл по бетону рулёжной дорожки к месту стоянки своего нового самолёта, все лётчики и техники, оставив свои дела, поворачивались к нему лицом и аплодировали.

Закончив свой рассказ, он вспомнил, зачем пришёл ко мне в этот субботний вечер. Но не успел Олег вернуться к теме моей трагедии, как открылась дверь, и вошли очаровательные хозяйки этого гостиничного номера в сопровождении Вадима Васильева.
Я улыбнулся Сергееву и сказал:
- Тебе пора, спасибо за интересную беседу. И передай "особисту", что я не виноват в гибели своего экипажа.
- Какому "особисту"? - сделал удивлённый вид Сергеев.
- Ты сам знаешь какому, - ответил я и добавил для ясности. - Тому, который тебя сюда прислал.

Непрошеный гость ушёл, а ничего непонимающие девушки стояли в дверях, с изумлением глядя на меня. Первой пришла в себя Марина. Закрыв за собой дверь комнаты, она села за стол напротив, и с видом человека, у которого есть право допрашивать других, в упор спросила:
- Валера, что тут происходит? О чьей гибели шла речь?
Пришлось коротко рассказать о моём беспримерном плавании на плоту среди льдин, с двумя замёрзшими товарищами. В заключение рассказа я спросил, обращаясь к обеим путешественницам:
- Ещё вопросы есть?
- Есть, - ответила тихим голосом Таня. - Кто такой "особист"?
- "Особистами" в Вооружённых силах называют сотрудников военной контрразведки. Так повелось с времён Гражданской войны, когда были созданы Особые отделы.
- А причём здесь контрразведка? - удивилась Таня.
- А притом, что когда им делать нечего, они стараются найти себе занятие. Надо же как-то оправдывать свои не в меру раздутые штаты. Вот и лезут во всё подряд. Шпионами на флоте и не пахнет, а заниматься чем-то надо. Следствие по моему делу, закончилось полгода назад. Я и должность новую успел получить, а они всё ищут возможность поймать меня на лжи и шлют таких вот "Олегов" с коньяком. Будто коньяк в состоянии изменить прошлое, или я под влиянием алкоголя возьмусь себя оговаривать. Не знаю, на что они рассчитывают, но этот номер у них не пройдёт.
Побледневшие москвички сидели за столом и с жалостью смотрели на меня. Штурман, знавший давно всю эту историю, сказал:
- А не выпить ли нам по чуть-чуть за нашего боевого командира?
Я разлил в четыре стакана оставшийся после ухода Сергеева коньяк и предложил другой тост:
- Предлагаю выпить за тех, кто, улетев, никогда уже не вернётся.
Девчонки как по команде заревели в голос. Измученные длинной дорогой и неудобством автобуса, привезшего их из Москвы, проведя вторую бессонную ночь в наших с Вадимом объятиях, а утром, отправившись на целый день бродить по выставочным залам, они не были морально готовы услышать что-либо подобное. Утешать расчувствовавшихся женщин нам пришлось в постелях.

Глава 8

Мудрые люди сидят в штабах, особенно те из них, кто носит генеральские погоны. Назначив меня в транспортный полк, они легко вышли из затруднительного положения. Члены комиссии, расследовавшие обстоятельства катастрофы, не пришли к единому мнению о причинах одновременного отказа двух двигателей в полёте. Представители инженерной службы считали, что виноват скрывающий правду командир корабля. А опытные лётчики, работавшие вместе с ними, утверждали, что теоретически произойти может всё что угодно. Ссылаясь на постановление прокуратуры об отказе в возбуждении уголовного дела из-за недостатка улик они отстаивали мою невиновность. В результате этой несогласованности родился гениальный приказ, устроивший все стороны.
С официальной точки зрения, перевод боевого лётчика в транспортники было понижением по службе, а для меня это была награда, даже большая, чем орден или внеочередное воинское звание.

О таком назначении втайне мечтала вся лётная братия. Будь ты лётчик-истребитель, бомбардировщик, противолодочник или же в худшем случае вертолётчик, ты всегда мечтаешь стать лётчиком-транспортником. Только не всегда признаёшься себе самому и, уж конечно, не говоришь об этом вслух при сослуживцах. Лишь бросишь украдкой взгляд, полный зависти, на экипаж транспортников, зашедших пообедать в твою лётную столовую, и подумаешь: "Вот дурак-то я был, поступая в Тамбовское, или Барнаульское, или Борисоглебское, или в любое другое лётное училище. Не знал я тогда, - скажешь ты сам себе, - что существует Балашовское училище лётчиков транспортной авиации." А если и знал, то думал по молодости лет о его выпускниках не иначе как о "мешочниках". Ещё думал о том, что реальная жизнь лётчика это прежде всего крутые виражи и пуски учебных ракет, или многочасовое кружение на предельно малой высоте в поисках ракетной подводной лодки врага или, наоборот, высотный полёт на пятнадцати тысячах метров над землёй. Затянутый парашютными ремнями, в кислородной маске ты летишь на разведку по прямому маршруту - восемь часов в одну сторону, а затем столько же назад, в надежде найти американский авианосец с кораблями его охранения. И, только хлебнув сполна всех прелестей твоей боевой работы и сравнив её с тем, чем занимаются, презираемые тобой "транспортники", ты начинаешь осознавать, почему их, этих ребят палкой не выгонишь на пенсию. А твои друзья-сослуживцы на третьем-четвёртом году лётной карьеры начинают подсчитывать выслугу лет. И прикидывают в уме, сколько же им нужно пролетать, чтобы с учётом льготного исчисления "год полётов - за два года службы", выбрать максимальную пенсию в минимальном возрасте.
Конечно же, мне было жалко погибших товарищей, но я иногда думал, что "нет худа без добра" и в душе благодарил судьбу и своего тестя за предоставленную возможность оказаться в той должности, о которой мечтал и возглавить экипаж, о котором я даже мечтать не мог.

Ребята приняли меня как опытного, хлебнувшего горя, командира. Их деликатность в отношении моего прошлого поразила меня. Ни вопросов, ни намёков, ни напоминаний. Я был этому очень рад. До моего назначения в транспортный полк это экипаж летал под руководством заместителя командира эскадрильи майора Войцеховского. Замкомэска был обрусевший поляк ниже среднего роста, слегка полноват, с квадратным лицом и редкими светлыми волосами. Он переслужил свой пенсионный возраст на четыре года. И эти четыре года экипажу показались самыми долгими годами в их жизни. Находясь под постоянным прессом, неминуемого увольнения в запас, майор каждый день находил повод высказать свое недовольство работой своих подчинённых. По его, мнению его экипаж все делал не так. Не так готовился к полётам, не так летал, не так вёл себя в командировках, и когда в редкие минуты отдыха в экипаже раздавался негромкий смех, ему казалось, что подчинённые смеются над ним. Над тем, что он в два раза старше любого из них, над тем, что он поляк, над тем, что он маленький, толстый, жадный и злой. Вдобавок ко всем этим недостаткам он был ещё и подлый.
Он учил штурмана Васильева как надо управлять подчиненным:
- Пообещай правому лётчику продвижение по службе, - говорил он. - Пусть он тебя водкой поит, баб в постель таскает, сумку с личными вещами несёт для тебя из штаба к самолёту. В общем, служит тебе как собака. А когда придёт время выполнять своё обещание, ты всегда сможешь придраться к какой-нибудь мелочи и ткнуть его в неё носом Не забудь сказать при этом: «Нет, друг, если ты то-то сделал», или наоборот, «чего-то не сделал, то тебе не место среди командиров кораблей». Васильева тошнило от таких откровений Войцеховского. Но и это было ещё не все. В полётах Войцеховский курил. Курил много, зачастую прикуривая одну сигарету от другой. Пачка болгарских сигарет «ТУ-134» уходила за три-четыре часа полёта. Зачастую, во время захода самолёта на посадку, догоравшая на его губах сигарета дымилась прямо в глаза майору. Он щурился, как мог уворачивался от дыма, но окурок изо рта не выпускал. Самолётная система кондиционирования не справлялась с сигаретным дымом, ребята кашляли, страдали головными болями, тёрли слезящиеся глаза, но терпели. Знали, что просить его не курить или жаловаться на него командованию было бесполезно. Поэтому и встретили меня мои подчинённые со вздохом облегчения, едва не прокричали троекратное «Ура» узнав, что я не курю.

После трёх месяцев тренировочных полётов мой экипаж получил первое долгожданное транспортное задание. Нам предстояло перелететь через весь Советский Союз. Если не брать в учёт промежуточные посадки для дозаправки, то этот перелёт выглядел очень привлекательно. Мы должны были доставить военный груз из Владивостока в Москву, затем в Крыму разгрузить коммерческий груз, пустыми перелететь в Ленинград, взять на бумажном комбинате семь тонн бумаги для флотской газеты "На Страже" и вернуться во Владивосток.

Начальник штаба полка, ставящий задачу на этот полёт, не уточнил, каков будет характер коммерческого груза. Поэтому я был очень удивлён, когда утром перед вылетом обнаружил под открытым грузовым люком самолёта две пятитонные машины, доверху загружённые японской электронной техникой. Ожидавшие меня пассажиры что-то обсуждали с возглавлявшим загрузочную команду матросов прапорщиком. По их активной жестикуляции я без труда догадался, что спорят они о деньгах. Вопрос был принципиальный: стоит ли платить матросам деньги за загрузку коммерческого груза или нет? Разговаривавшие, на повышенных тонах люди не заметили моего приближения, и я услышал, как бизнесмен сказал:
- Вы, военные, совсем совесть потеряли. Я во Владивостоке в штабе авиации флота троим заплатил, здесь в Артеме двоим, ещё и тебе с матросами платить?
И, повернувшись к своим, товарищам добавил:
- И все на словах переживают за интересы государства, но деньги берут только наличными, и квитанцию ни у кого не выпросишь.
Один из угрюмого вида охранников молча показал молодому человеку пальцем на меня. Хозяин груза повернулся и, угадав во мне командира, объяснил ситуацию. Выслушав подтверждение своей догадки, я подозвал прапорщика и приказал загрузить самолёт, предупредив его при этом, что об оплате поговорим после моего возвращения в кабинете у командира полка. А чтобы он не умер от страха в ожидании предстоящей расправы, я оставил ему надежду, тихо сказав:
- Если за время командировки я не забуду об этом инциденте.
Прапорщик ушёл выполнять приказание, а бизнесмен протянул мне для пожатия руку и представился:
- Меня зовут Павел, это мои сотрудники.
Он показал на своих спутников.
- Они полетят с нами для охраны груза.

Весь полёт до Москвы я думал о своих начальниках, получивших немалые деньги за организацию этого рейса.
"Умеют же люди чужими руками деньги зарабатывать, - крутилось у меня в голове. - Я семь часов сижу на парашюте, глядя на эти доисторические приборы. Везу в Симферополь груз, а они, играя в кабинетах штабов в шахматы или преферанс, с коммерсантов за это плату берут. И, судя по возмущению заказчика, положат эти деньги себе в карман. Интересно, а насколько законный, с точки зрения таможни, груз у меня в самолёте? Может быть это контрабанда?"
Я подумал, что на этом можно заработать самому. Посмотрел на правого лётчика и решил: "Мне нужен лишь один помощник. Пожалуй, Коваленко для этого подойдёт."
Показав ему жестом: снимай наушники и встань на аварийный люк между сиденьями лётчиков, я поставил перед ним задачу:
- Сергей, слушай меня внимательно и не задавай никаких вопросов. Я всё объясню тебе потом.
Он кивнул головой и я продолжил:
- Как только мы приземлимся в Москве на военном аэродроме Чкаловский, я уйду к диспетчеру по приёму и выпуску прилетающих экипажей, а ты подойди к пассажирам и попроси их приготовить всю документацию на перевозимый нами груз. На их вопросы ответь, что на этом аэродроме такой порядок. Все самолёты, пролетающие через Чкаловский транзитом, обязательно подвергаются досмотру. Проверяется, прежде всего, законность перевозки груза самолётами Министерства обороны.
Сергей вопросительно посмотрел на меня, но, помня о моём наказе - "не задавать вопросов", кивнул головой в знак полного подчинения.

Комиссия, о которой я сказал правому лётчику, на этом аэродроме действительно существовала. Она была учреждена во время войны в Афганистане и контролировала самолёты, летающие за границу. Это был дополнительный орган, помогающий таможенникам и пограничникам разобраться в тонкостях военно-транспортных перевозок. Самолёты морской авиации эта комиссия никогда не проверяла. Я об этом знал от своего командира эскадрильи, который не только научил меня летать на Ан-12, но и попутно посвятил в некоторые тонкости транспортной работы. Пришло время проверить, стоит ли количество водки, выпитое с ним за время моей учёбы, объёма знаний, полученных от него.
Я шёл к своему самолёту мимо стоянки 70-го испытательно-тренировочного авиаполка принадлежавшего космонавтам с разрешением на вылет в Симферополь подписанным диспетчером. Под крылом в ожидании стоял Павел и нервно грыз ногти. Услышав звук моего приближения, он повернулся ко мне, сделал несколько шагов навстречу и спросил:
- Ну что, командир, летим?
- Сейчас груз проверят и полетим, - ответил я.
- А без проверки улететь нельзя? - с тревогой в голосе спросил он.
- Можно, - я сделал паузу. - За деньги можно всё, что угодно.
Он расстегнул дипломат, с которым не расставался весь полёт и, не показывая мне его содержимого, спросил:
- Сколько?
- Тысячу долларов проверяющему и по сто каждому члену экипажа. За молчание.
- Здесь две тысячи, - протянул мне деньги Павел. - Уладь, пожалуйста, этот вопрос.
Я положил деньги в карман комбинезона и быстрым шагом направился обратно в штаб. На половине пути мне повстречался майор, идущий по своим делам на стоянку самолётов. Зная, что Павел смотрит мне в спину, я решил подкрепить свои слова о предстоящей проверке небольшой сценкой, разыгранной с этим офицером.
- Товарищ майор, - обратился я, к нему перегораживая собой дорогу. - Не подскажете, где находится кабинет вашего заместителя командира полка по политической подготовке? - ничего умнее придумать я не успел.
- В штабе. На втором этаже, - пытаясь разойтись со мной, ответил он.
Я должен был остановить его любой ценой. Пришлось перейти на неофициальный язык и сделать ему деловое предложение:
- Слушай, майор, я дам тебе две бутылки водки, если проводишь меня до замполитовской двери.
- Видимо, он тебе действительно очень нужен, - сказал он и, повернувшись, пошёл передо мной.

На втором этаже штаба я дал ничего непонимающему офицеру сумму денег, которой бы хватило на десять бутылок водки, и попросил его несколько минут не выходить на улицу. У одураченного бизнесмена, от волнения за свою контрабанду сходящего с ума, за это время в голове должна была сложиться полная картина особо опасного преступления: "Дача взятки должностному лицу в особо крупных размерах", совершаемого мною по его заказу. Офицер ушёл, а я постоял несколько минут в коридоре и вышел на улицу. Оглянувшись по сторонам я убедился, что небо как всегда голубое, что в Подмосковье набирает силу весна, и оттого, что я только что стал соучастником преступления, жизнь на Земле не остановилась.
Я не спеша шёл к самолёту и думал: «По этой дорожке сотни раз ходил первый космонавт планеты Юрий Гагарин приезжавший сюда из Звёздного Городка на полёты, а сейчас вот иду я, простой капитан Григорьев, в кармане у меня была сумма денег, равная моей двухгодовой зарплате, и сердце моё не сжимается от страха, а поёт от радости. Что ж «Богу Богово, а Кесарю Кесарево». Нет, пожалуй на Кесаря я не тяну. Правильнее было бы сказать «…, а слесарю - слесарево.»
Не доходя пару десятков метров до стоянки, я жестом приказал пассажирам подниматься в самолёт, а технику дал команду готовиться к запуску двигателей.


Глава 9

Раздираемый любопытством второй пилот, запросивший разрешение на руление к взлётно-посадочной полосе, спросил меня по внутренней самолётной связи:
- Ну, как всё прошло?
Штурман и бортовой техник с любопытством посмотрели на меня. Значит, из-за невыдержанности Сергея придётся делиться долларами и с ними. "Эх, молодость. Предупреждал я тебя, молчи. Теперь весь экипаж будет знать о деньгах."
Сделать ничего уже нельзя. Я объявил для всех:
- После разгрузки в Крыму все получат небольшую премию.
В Симферополе, попрощавшись с пассажирами и их грузом, члены моего экипажа принялись дружно уговаривать меня остаться ночевать на благодатной украинской земле. Я считал, что безопасней для нас держаться от мафии как можно дальше. А в том, что мы только что расстались с организованной преступной группой, у меня не было ни малейшего сомнения.

Ночной полёт. Стартовое время, отведённое экипажу от первого взлёта до последней посадки, подходило к концу. Как только мы заняли эшелон маршрутного полёта и включили автопилот, навалилась усталость. Я уселся поудобней в своём кресле и уснул под гул четырёх турбовинтовых двигателей.
"Не могу понять, как я оказался в этом полутемном помещении. Где я? То ли пустая комната, то ли рабочий кабинет. Свет проникает через узкое окно, расположенное почти под потолком. Наверно это чей-то подвал. Попробовал пошевелиться. С удивлением обнаружил, что не могу этого сделать. Сижу на стуле. Мои ноги привязаны к его ножкам, а руки за спиной перетянуты кожаным ремнём.
- Очнулся, голубь ты наш перелётный. За дураков нас принял. Ну, ничего, сейчас у тебя наши доллары через глаза вылезут, - сказал один из двух бандитов, стоящий рядом со мной.
Где я видел эти тупые рожи? - попытался вспомнить я, но не успел. Невидимый мной, напарник говорившего надел на мою голову прозрачный полиэтиленовый мешок. Когда он затянул его у меня на шее, я задёргался. От недостатка воздуха глаза стали вылезать из орбит, рот открылся, пытаясь вздохнуть хоть немного кислорода.
Казалось, ещё чуть-чуть и я умру", но кто-то толкнул меня в плечо, и я с удивлением обнаружил, что моё туловище отклонилось от вертикального положения, и провод наушников передавил мне шею. Осмотревшись, я с удовольствием увидел вокруг себя привычную картину кабины экипажа. Второй лётчик спит, штурман сидит у себя в стеклянном носу самолёта и что-то пишет в бортовом журнале, а техник, разбудивший меня, хитро прищурил глаза и сказал:
- Вид у тебя был такой, как будто ты тёщу во сне увидел.
- Замполита, - ответил я, улыбаясь.
Но улыбка быстро сползла с моего лица, когда, повернувшись к приборной доске, я обнаружил, что все навигационные приборы очень странно себя ведут. Стрелка радиокомпаса медленно описывала круг за кругом, гироскопический указатель курса показывал, что мы летим на восток, хотя я точно знал, что Ленинград от Симферополя расположен почти строго на север. И хоть пятнадцать раз меняй название этого города, его географическое местоположение не измениться. Из своей кабины с недоумением на лице выглянул Васильев.
- У тебя то же самое? - показывая рукой на приборы, спросил я его. Он в ответ кивнул головой.
- Где мы примерно находимся?
- Проходим Великие Луки.
- Мерёжа, - толчком кулака в плечо я разбудил второго пилота. - Доложи авиационному диспетчеру Пскова о пролёте Великих Лук.
Он доложил, но ответа я не услышал. Это означало, что у нас вдобавок ко всему отказала радиосвязь.
- Хорошо хоть двигатели работают, - то ли намекая на моё прошлое, то ли искренно радуясь, сказал бортовой техник.
Неожиданно прямо по курсу, ярко засветились облака. Столб света шириной в несколько сотен метров, простояв полминуты, медленно угас. В гробовом молчании мы продолжали лететь в неизвестном направлении. Через несколько минут показания курсовых приборов восстановились, и в наушниках послышался треск радиопомех. Затем мы услышали голос авиадиспетчера аэропорта "Псков". Он сделал нам замечание за то, что мы не доложили о пролёте очередного пункта маршрута. Мерёжа уже был готов нажать на кнопку радиостанции для ответа, но я опередил его и извинился перед наземной службой за нашу невнимательность.
- Чего ты оправдываешься перед ними? - вполголоса возмутился мой помощник. - Сказал бы всё, как есть.
- Что я должен был сказать? Про яркий огонь появившийся перед нашим носом или про отказ приборов и радиосвязи? Пока мы сами не придём к единому мнению о том, что мы видели, докладывать ни о чем не следует. Как ты думаешь, Мерёжа, что это было?
- Похоже на старт ракеты или на сверхмощный прожектор, - ответил он.
- Согласен, очень похоже. Только вот временный отказ электромагнитных приборов плохо с этим вяжется. Давай подумаем вместе. О грозовой деятельности в этом районе синоптики нас не предупреждали. Значит, это была не молния. Кроме того, в этой зоне нет ни магнитных аномалий, ни космодромов. Мало вероятно и то, что противовоздушная оборона страны запустила свою ракету в пределах воздушного коридора, используемого самолётами гражданской авиации. Ничем другим кроме, как встречей с неопознанным летательным объектом, это происшествие объяснить я не могу.
- Так бы и доложил на пункт контроля полётами, что мы пропустили доклад о проходе Великих Лук из-за встречи с инопланетянами, - стараясь скрыть улыбку, подсказал бортовой техник.
- И сразу же после посадки оказался бы в сумасшедшем доме, - ответил я.
И чтобы развеять повисшее в воздухе недоумение пояснил:
- Я ещё не встречал продолжающих летать лётчиков, кто рассказывал бы о встречах с НЛО. Таких смельчаков сразу снимают с лётной работы. А если они упорно настаивают на своём, то их прячут в психиатрические больницы подальше от людей.
Штурман в знак одобрения моей позиции кивнул головой и от себя добавил:
- Только один или два космонавта открыто говорили о чём-то подобном. Так, то они, Люди с "большой буквы", при жизни приравненные к богам. А это мы, скромные воздушные извозчики.
- Всё иронизируешь? Скажи лучше, во сколько рассчитываешь посадку, извозчик, - спросил Вадима радист.
- На аэродроме Пушкин, славной Ленинградской области, наш доблестный экипаж должен благополучно приземлить свою крылатую машину, - во время своего длинного вступления он производил подсчёты на штурманской линейке, сверяя записи в бортовом журнале с показаниями приборов, и, наконец, разродился точной цифрой. - Через восемнадцать минут.
- Ура! - сказал второй пилот. - Я думал, что мы всю жизнь будем лететь.
- Да, денёк сегодня выдался длинный, но закончится он только в гостинице. Поэтому, прекратить посторонние разговоры и приготовиться к снижению, - поставил я точку в их остроумном словоблудии.
Уменьшая обороты двигателей, я прислушался к шелесту винтов. Намного приятней летать на самолёте, на котором, работу силовых установок можно контролировать визуально. Только слегка повернул голову влево и пропеллеры стали видны через боковую форточку. Видимо, всю оставшуюся жизнь, переводя самолёт на снижение, я буду взглядом контролировать их: "Крутятся ли?"

Глава 10

Военная гостиница города Пушкина располагалась в самом центре города на четвёртом этаже здания, построенном в девятнадцатом веке. Поднявшись по крутым ступеням винтовой лестницы в офис, я позвонил в звонок вызова дежурного администратора, и пока мы ожидали Её Величество, у нас было время осмотреть интерьер предполагаемого места нашего проживания.
Последний раз гостиницу ремонтировали сразу после Второй мировой войны, а, возможно, после Первой, или ещё раньше, после Крымско-турецкой.
Вдоль длинного коридора, стены которого были выкрашены в тёмно-синий цвет, располагались высоченные двери десятиместных номеров. Лёгкая тошнота подкатывалась к горлу при взгляде на железные кровати с продавленными панцирными сетками. Хотя причиной этого неприятного ощущения мог быть и запах из общего туалета, расположенного в конце коридора. Дверь его висела на одной петле и поэтому не закрывалась.
Всё это придавало военной гостинице вид общежития революционных времён. Для полноты картины не хватало только матроса в чёрном бушлате с маузером в деревянной кобуре, сидящего под красным флагом у входной двери.

Толстая администраторша, увидев в начале первого часа ночи мой экипаж, произнесла:
- Принесло вас на мою голову. Предупреждаю сразу - отдельных номеров у меня нет. Размещу вас только с подселением.
- Мы не можем жить в одном номере с чужими людьми, - запротестовал я. - У нас вся полётная документация на руках. А она под грифом "для служебного пользования". Кроме того личные вещи членов экипажа могут представлять интерес для посторонних.
- Да пусть ваша документация будет хоть под грифом "Совершенно секретно". Мне до этого нет никакого дела. Оставляйте кого-нибудь в комнате, когда будете уходить. Администрация ответственности за сохранность вещей постояльцев не несёт, - невозмутимо сообщила она.
- Мы собираемся прожить здесь четверо суток, что же мне, по-вашему, вооруженный караул в комнате ежедневно выставлять?
- Молодой человек, делайте, что угодно. Можете отправляться и искать себе гостиницу по своему вкусу. А тут я командую. Так, что если вы останетесь у меня, то жить будете там, где я вам укажу, - пресекла она мою попытку отстоять наши права.

Я и раньше встречал такого рода ненавязчивое обслуживание и поэтому твёрдо знал, что дальнейшие переговоры не только бесполезны, но и опасны. Администратор в любой момент могла позвонить командиру военного гарнизона, размещённого в уютном городе Пушкин, и мой экипаж будет обвинён в поведении, порочащем высокое звание офицеров.
- Пошли отсюда, ребята. Пока машина, любезно предоставленная нам дежурным по аэродрому, не уехала, попробуем найти себе жильё лучше этого, - сказал я экипажу.
Вернувшись в микроавтобус, мы поинтересовались у водителя о возможности поселения в столь поздний час в другом месте.
- Отелей в городе много, но вам не все подойдут по цене, - ответил он.
- В "Интурист" мы, конечно, не поедем, но в таком свинарнике, как военная гостиница, оставаться не хочется. Отвези нас, пожалуйста, в тихое место, подальше от центра города, - попросил я.
- Есть другая идея, - сказал наш ночной сопровождающий. - В ста метрах отсюда, в бывшем Царскосельском лицее, на самой границе Александровского и Екатерининского парков, вдоль Подкапризной дороги открыли новую гостиницу. Всего лишь десять домиков построенных в китайском стиле и посреди внутреннего двора небольшая пагода. В ней есть обзорная площадка, с балконов которой виден весь парк. До революции, в этой деревне останавливались придворные императоров, адъютанты, советники, фройлен императриц. Строить её начали ещё при Екатерине Второй в конце восемнадцатого века. Недавно, администрация Царскосельского музея переоборудовала эти домики в отдельные коттеджи для туристов. Вам даже не придётся ежедневно встречаться с дежурным персоналом. Каждый домик имеет отдельный вход. Единственное неудобство заключается в том, что после одиннадцати вечера входные двери коттеджей должны быть закрыты.
- Это, пожалуй, даже преимущество, а не недостаток, - заметил я. - Когда в подчинении такие молодцы как мои, то лучше иметь дополнительные рычаги управления ими.
Полусонные ребята даже не улыбнулись. На мою шутку они прореагировали дружным согласием поселиться где угодно, но только побыстрее.

Глава 5

Застегнув на все пуговицы-кнопки резиновую дверь, я улёгся на дно плота. Надувной пол предохранял наши тела от прямого контакта с ледяной водой Берингова моря. Но источника тепла у нас не было, как не было ни спирта, ни хотя бы водки, чтобы растереть полностью вымокшего штурмана-оператора. Последние несколько часов он не отвечал на наши вопросы. Мы пытались растирать его голыми руками, но быстро устали. Утомлённые физически и морально мы уснули, а когда утром следующего дня очнулись от забытья, обнаружили молодого лейтенанта мёртвым.
Упав на холодное тело, навигатор завыл. Виталий был ему как младший брат. Десятки часов провели они вместе, пока опытный первый штурман научил вновь прибывшего члена экипажа управлять бомболюками, рассчитывать угол сброса бомб, вводить поправку на ветер и высоту и прочим премудростям их штурманской работы. Прервав рыдания над мёртвым другом, он вдруг поднял голову, зло посмотрел на меня, ткнул указательным пальцем мне в грудь и сказал:
- Ты… - затем сделал паузу подбирая слова, но кашель, рвущийся из самых глубин его лёгких, не позволил ему закончить обвинительную речь.
Глаза Игоря лихорадочно блестели. Я понял, что у парня высокая температура. Вчера, спасая своего друга, он проявил гораздо больше старания, чем я, и частично промок.
За себя я не переживал. Еды и воды должно было хватить на десять дней. Особенно с учётом того, что нас не шестеро, как рассчитывалось укладчиками продовольственных запасов, а только двое, да и жалкий вид моего товарища подсказывал мне, что двое нас будет не дольше, чем два-три дня.
Нас должны найти за этот срок. По моим расчётам мы всего в ста километрах от полуострова.
Я даже знал, в какой стороне, находится спасительный берег Камчатки. Но толку от моих знаний было мало.
Игорь сидел на резиновом полу, опираясь спиной в надувной борт плота. Он отрешённо смотрел на меня. Его зелёные глаза в полумраке казались мне темно-серыми и безжизненными. Я вдруг вспомнил, что у каждого из нас в левом нагрудном кармане комбинезона лежит по пистолету с восемью патронами.
Эта мысль не добавила мне жизненного оптимизма. Желая упредить возможную агрессию штурмана против меня, я расстегнул молнию своей лётной куртки, и правой рукой полез в карман за пистолетом. Взгляд Игоря ожил. Зрачки глаз задвигались, и по выражению его лица я понял, что он начинает осознавать происходящее. Стараясь не спровоцировать штурмана на необдуманные действия, я замедлил свои движения. Плавно взяв рукоятку пистолета, я медленно вынул его из кармана. Не сводя ни на секунду взгляд со штурмана, направил ствол вертикально вверх и дослал кусочек свинца в ярко-жёлтой медной оболочке в патронник.
Губы Игоря скривились в саркастической улыбке.
- Ты меня боишься, Валера? - спросил он, продолжая сидеть неподвижно.
- Нет, - ответил я. - Я боюсь белых медведей, плавающих на льдинах в поисках тюленей. Ведь, если медведь пропорет когтями резиновый борт плота, то мы умрём в его лапах более мучительной смертью, чем бедняга оператор.
- Но легче, чем радист со стрелком. Скажи честно, командир, ты уже забыл о них?
- Как раз наоборот, Игорь. Я вспоминал, как они стреляли в стекла своей кабины и подумал, что у нас с тобой тоже есть оружие и в случае чего мы можем им воспользоваться, - ответил я.
Он помолчал несколько минут и сказал:
- А ведь ты соврал о медведях, Валера. Вероятность встречи с ними настолько мала, что ты не стал бы даже пальцем шевелить, пока бы не услышал, в этой гробовой тишине, чьё-то постороннее дыхание.
Затем тяжело вздохнул, и после паузы продолжил:
- Мы оба знаем, что я умру первым, и ты, мой командир, боишься, что я застрелю тебя перед своей смертью. За то, что ты погубил таких прекрасных парней. Ты правильно делаешь. Я не додумался до этого сам. А сейчас вижу, что это действительно не плохая идея. Я хочу сделать тебе дельное предложение. Застрели меня первым. Не жди. Мой труп брось в море. Следователям скажешь, что я утонул вместе с правым лётчиком. И свидетелей твоей преступной халатности не останется. Ведь наш юный штурман уже никому ничего не скажет.
"Что же, если ты очень хочешь откровенно поговорить со мной, то ты услышишь моё мнение." - подумал я и сказал:
- Ты прав. Я действительно не боюсь медведей. И подготовил своё оружие только с целью упредить твои недружественные действия. Ты никогда не задумывался, почему в конце шестидесятых годов политические взаимоотношения Советского Союза и Китая обострились до предела?
Он не ответил мне и я продолжил монолог, считая, что разговариваю сам с собой.
- В это время в Китае у партийного руля был умирающий от старости Мао Цзе Дун. И наше правительство, вполне справедливо полагало, что ввергнув соседние сверхдержавы в ракетно-ядерную войну, он может прихватить с собой в могилу миллионов двести-триста населения обеих стран. Так что я, мой дорогой штурман, как все нормальные люди, считаю, что умирающий человек плохо предсказуем. Поэтому, сейчас мой пистолет, с взведённым курком, лежит в расстёгнутом кармане куртки. И хотя он поставлен на предохранитель, я сумею им воспользоваться быстрее тебя. Ты можешь говорить и думать обо мне всё, что угодно, а вот свой пистолет руками лучше не трогай.
- Так убей меня. Я же тебе это уже предлагал, - сказал он, презрительно улыбаясь.
А я то думал, что он меня не слушает.
- Не выйдет, - ответил я коротко.
- Почему? - спросил он в ответ.
- A потому, что одно дело ошибочно выключить двигатели, и совсем другое хладнокровно убить человека.
- Но ведь я, если выживу, всё расскажу следователям. Тебя, Валера, будут судить и на сто процентов посадят в тюрьму.
- Я этого не исключаю, но свою ошибку, приведшую к гибели пяти человек, - я сделал ударение на слове "пяти". - Я себе в скором будущем прощу, а вот убийство лишь тебя одного, никогда.
Чтобы занять себя чем-то и более не пререкаться со штурманом, я демонстративно достал аварийно-спасательный комплект и начал детальную инспекцию набора выживаемости.
Компас я отложил в сторону, как временно не нужный предмет. Взяв в руки сигнальное зеркало и ракетницу, я приоткрыл пошире резиновую дверь, и посмотрел на небо. Свинцовые облака простирались от горизонта до горизонта. Нижний край их был не выше шестидесяти метров.
"Даже если я услышу звук пролетающего самолёта, - подумал я. - Ни ракетница, ни зеркало мне не помогут. Сигнальная ракета в темно-серых слоистых облаках будет видна не далее, чем несколько десятков метров, а зеркало, без видимости солнца, я могу использовать лишь для оценки выросшей на моём лице щетины."
Вернувшись на свое место, я продолжил исследование спасательного набора. Достав рыболовную леску с крючками, поплавками, блёснами и грузилами, я подумал: "Какой умник положил эти снасти в набор?"
Я не был заядлым рыбаком, и возможно, мои суждения были далеки от истины, но тогда я себе представлял, что для ловли рыбы на поплавок мне нужна наживка. Червяк, муха, кусочек сырой рыбы или мяса. А для ловли рыбы на блесну, мне нужна удочка. Ведь блесна должна двигаться под водой, изображая маленькую, плывущую рыбку, а не висеть вертикально вниз. Отложив это всё в сторону, как бесполезное приложение к набору, я продолжил своё исследование. Далее шёл нож. «Зачем здесь нож? Ни один член лётного экипажа не имеет право подниматься на самолёте в воздух без персонального ножа в боковом кармане брюк комбинезона.»
Аптечка с медикаментами и бинтами. Не открывая коробку, я бросил её под ноги штурману и сказал:
- Игорь, найди себе какие-нибудь антибиотики, может хоть температуру временно собьёшь.
- Это бесполезно, - ответил он.
От недавней напряжённости в наших отношениях, казалось, не осталось и следа. Я отодвинул в сторону спасательный набор и на коленях пополз на его половину плота. Открыв коробку с таблетками, и выбрав полдюжины антибиотиков, я высыпал их ему рот.
Глотай, - приказал я.
Он отрицательно покачал головой. Я пополз в свой угол. Взял там алюминиевую крышку от коробки с рыболовным набором, зачерпнул в неё морской воды, бросил туда две опреснительные таблетки, размешал их указательным пальцем и, вернувшись к штурману, сказал:
- Пей.
Он, сделал пару глотков и спросил меня:
- Зачем ты это делаешь? Ты что думаешь, что спасательная команда нас найдёт, да ещё и живыми?
- Сегодня я уже не уверен ни в том, ни в другом. Но делать-то всё равно нечего. Почему бы, например, мне не побороться за твою жизнь. Вот смотри, пока я с тобой говорил, да пока аварийный набор разбирал, день уже и закончился. Сейчас я проверю, что у нас имеется из еды, и после ужина мы можем опять лечь спать.
Открыв ножом две банки колбасного фарша, который был очень похож на собачьи консервы, я ногой пододвинул одну из них штурману. Затем, бросив ему небольшой пакетик галетного печенья, принялся есть сам.
Два следующих дня в океане бушевал шторм и мы лежали на дне плота в полной темноте. Дверь была плотно застёгнута на кнопки, и волны бросали нас вверх и вниз, выворачивая наши души наизнанку. Тошнота была постоянным чувством, но рвоты не было. Желудки были давно пусты. В этом аду качки, хотелось потерять сознание и очнуться только тогда, когда всё закончится. Наверно, со штурманом так и было, потому что время от времени его тело, как и тело мёртвого оператора, накатывалось на меня.
К исходу четвёртого дня моя вера в спасение стала ещё менее твёрдой. Штурмана лихорадило и он, впадая в беспамятство, в бреду звал жену, разговаривал со своими двумя сыновьями. Слушать это было выше моих сил. Я достал из аптечки вату, заткнул себе уши и, стараясь как можно меньше двигаться, лежал и думал.
"Что будет со мной в случае если меня всё же найдут?"

Операция по поиску и спасению моего экипажа началась с той минуты, когда командир отдельной ракетоносной эскадрильи подполковник Максимов, руководивший полётами в тот день, приказал всем экипажам, находящимся в воздухе, вернуться на свой аэродром. Доложив по телефону командующему авиации флота об исчезновении с экрана радиолокационной станции дальнего обнаружения отметки 716-го, он вызвал на командный пункт эскадрильи на совещание всех командиров частей и подразделений, базирующихся на авиабазе Елизово.
В ожидании когда соберутся все приглашённые офицеры Максимов подошёл начальнику штаба. Майор стоял склонившись над картой южной части Берингова моря и циркулем чертил круги. Максимов посмотрел на круги, расходящиеся от условной точки в море, и тихо спросил начальника штаба:
Ты веришь в то, что он упал в море?
Майор снял очки и посмотрел командиру прямо в глаза.
- Если он сел на Алеутских островах у американцев, нас с тобой посадят в тюрьму. Ты это понимаешь? - не дождавшись ответа спросил Максимов опять.
Начальник штаба вытер платком пот с большой залысины и наконец ответил командиру:
- Не думаю, что он это сделал. Только получил повышение, удачно женился. Ему по службе расти и расти. Я не вижу никаких предпосылок к измене Родине.
- Предпосылки для этого военная контрразведка найдёт быстро. Не забудь, Григорьев четыре года служил под командованием Грибова. А мы ведь майора не за пьянство или супружескую неверность из партии турнули. Григорьев мог запросто пропитаться аполитичными настроениями своего бывшего командира.
- А жена?
- А что жена? Ты вспомни как в семьдесят шестом Витёк Беленко МиГ Двадцать пятый на Хоккайдо посадил. И жену имел, и дочку, и на должность заместителя командира эскадрильи был выдвинут. Ничего его не остановило.
- Хотел бы Григорьев на Алеутах сесть, то сел бы сразу. Незачем ему было почти тысячу километров назад лететь. Перестрелял бы экипаж, чтобы не мешали, и сел бы себе без нервотрёпки на вражеской авиабазе.
- Ну, дай-то бог чтобы ты прав оказался. Если найдём обломки в океане, то отделаемся выговорами, а если мои подозрения подтвердятся, то будем сушить сухари.

Пока они разговаривали собравшиеся офицеры расселись вокруг овального стола и тихо обсуждали происшествие. Совещание началось с доклада начальника штаба. Майор рассказал присутствующим о том, что было известно на настоящий момент и течение следующего часа офицеры спланировали взаимодействие авиационных и морских сил Камчатской флотилии. Начальник штаба вместе со старшим штурманом эскадрильи начертили круг радиусом пятьдесят километров, с координатным центром, указанным в докладе младшего сержанта Елизарова. Дальняя половина этого круга отводилась для поиска эскадрильи Ту-16-х, а ближняя - делилась поровну между эскадрильей противолодочных самолётов БЕ-12 и вертолётчиками пограничных войск. В помощь авиации в зону предполагаемой катастрофы из Петропавловска-Камчатского вышли надводные корабли.

Семь дней лётчики, сменяя друг друга, низко кружили над водой, используя всё светлое время суток для поиска. Но ни они, ни моряки сторожевых кораблей не обнаружили на водной поверхности даже масляных пятен, не говоря уже об обломках самолёта или телах членов пропавшего экипажа.

Мой оранжевый домик плавал гораздо ближе, чем предполагалось. Оставшись один среди льдин с двумя мёртвыми штурманами, я потихоньку сходил с ума.
Сначала я начал петь. Я пел все песни подряд, которые только знал. Но, дойдя до "Гренады" на слова Михаила Светлова, я упёрся в одиннадцатый куплет, и "пластинку заело". Я пел, повторяя раз за разом:

Отряд не заметил потери бойца
И "Яблочко" - песню пропел до конца.
Лишь по небу тихо сползла погодя
На бархат заката слезинка дождя.

Слёзы, как капли дождя из песни, катились по моему лицу.
Потом я увидел себя сидящим в центре кабинета оперуполномоченного комитета государственной безопасности капитана Лиховцева. За его спиной на стене висел портрет основателя Всероссийской Чрезвычайной Комиссии по борьбе с саботажем и бандитизмом Феликса Эдмундовича Дзержинского. А за мной сидели два следователя военной прокуратуры, аккуратно записывающие каждое моё слово.
Допрос вёл наш особист. Он спрашивал меня мягким, почти ласковым голосом:
- Так, что всё-таки, произошло в полёте, Валерий Сергеевич?
Я рассказывал ему свою версию отказа двигателей, а он, как заводной, задавал мне опять тот же вопрос. Я повторял свой рассказ, стараясь быть абсолютно точным в деталях. Следователи по очереди задавали уточняющие вопросы. Поворачиваться в их сторону мне было запрещено, и я отвечал Лиховцеву. Он смотрел мне в глаза, также пристально, как портрет Дзержинского на стене, и улыбался. Затем неожиданно вскочил, наклонился через стол, и закричал мне в лицо:
- Не ври мне, Григорьев! Не могли двигатели сами отказать! Ты выключил их! Потому, что ты враг! – мышцы его худого лица исказились от гнева
Я заплакал от страха как маленький ребёнок и пробормотал:
- Могли отказать, могли.
Он резко ударил меня кулаком в подбородок, и я опрокинулся вместе со стулом на пол.

"Что за резкий запах? Аж в голове просветлело". Приоткрыв глаза я увидел, что надо мной стоит офицер в белом халате, из-под которого виден морской китель.
"Только врачи, служащие на боевых кораблях и подводных лодках придерживаются старой флотской традиции носить белый халат поверх формы, - радостно подумал я. - Значит, меня всё-таки нашли и я пока ещё в руках врачей, а не на допросах у следователей. Хотя, мне этого всё равно не избежать".
Я попытался приподняться на локти.
- Лежи, счастливчик, и не шевелись, - сказал военврач. - Хотя бы пока будешь под капельницей.
В моей левой руке торчала игла, а по всему телу разбегалось тепло.
- Глюкозу вливаете? - спросил я.
- Да, - коротко ответил он, продолжая делать записи в своём журнале.

Как я обожал тогда этого доктора-подводника. Наверно так, как пациент обожает хирурга, который на вопрос прооперированного: "Доктор, я жить буду?", вместо не оставляющего надежды ответа: "А зачем?", улыбнётся и просто скажет: "Обязательно". В моём взгляде на него было больше тепла, чем капель воды в ненавистном мне Тихом океане.
Только те, кто по собственному опыту знают, что значит получить помилование Верховного Совета СССР будучи приговорённым к смертной казни, поймут мои истинные чувства.
- Какое сегодня число? - соскучившийся по общению спросил его я снова.
- Восемнадцатое, - ответил врач и поняв, что от меня ему не отвертеться, отложил свои записи в сторону.
- Один из моих товарищей умер два дня назад, а второй пять.
Мне казалось тогда, что это имело для него какое-то значение.
Он промолчал.
- Как меня нашли? - спросил я после паузы.
Доктор коротко рассказал, что при возвращении на родную базу в бухту Крашенникова из похода, последние пятьдесят морских миль лодки всегда идут в надводном положении. Вскоре после всплытия вахтенный офицер, стоящий на рубке подводного атомного крейсера К-Четыреста тридцать, доложил, что видит оранжевый спасательный плот, а дальше всех интересовало лишь одно: есть ли на нём живые люди или нет.
- Мы уже сообщили в штаб о тебе.
Он взглянул на часы и добавил:
- Через час будешь на берегу. Думаю, что машина медицинской помощи из госпиталя тебя уже ждёт.

На берегу меня встречали командир эскадрильи и капитан Лиховцев. За то время пока меня перекладывали с носилок подводников на носилки скорой помощи я коротко рассказал им о случившейся катастрофе. Особист побежал в штаб моряков докладывать по телефону своему начальству. Оставшись со мной наедине Максимов тихо сказал:
- Валера, я не верю в твою версию одновременного отказа двух двигателей. Но буду стоять за тебя горой.
- Почему, Владимир Степанович?
- Не верю потому, что в восьмидесяти пяти процентах отказа авиационной техники виноваты люди, в основном лётчики, а буду защищать тебя потому, что ты выжил. Не застрелился, не выбросил за борт умерших товарищей.
Спасибо и на этом, командир

Глава 6

У палаты интенсивной терапии госпиталя, куда меня поместили, оперуполномоченный КГБ капитан Лиховцев распорядился выставить вооруженный караул. Узнав об этом, начальник госпиталя полковник медицинской службы Иванченко, со словами: "Пока я здесь командую, а не какой-то "особист из лётной части", выпроводил автоматчиков обратно в комендатуру.
В дело вмешался начальник контрразведки флотилии. Он позвонил начальнику госпиталя и подробно объяснил ему как важен для следствия свидетель капитан Григорьев, находящийся на лечении в терапевтическом отделении. После долгих телефонных переговоров Иванченко всё же дал своё согласие на то, чтобы матросы несли дежурно-вахтенную службу под моей дверью, но без оружия и с непременным условием: у дневального должна быть тумбочка и стул для сидения.
Целую неделю я не покидал своей палаты. Ел, спал, посещал туалет и из угла в угол мерил шагами своё временное пристанище, оттачивая в голове версию своей защиты. До фразы, до паузы, до каждого выверенного слова. Иногда я останавливался у окна, раздвигал занавеси и с тоской смотрел через стекло на стоящее по соседству здание гарнизонной гауптвахты.

Много лет назад какой-то юморист назвал его «Красной казармой». Ничего красного, во всяком случае снаружи, в том двухэтажном здании не было, и в моём больном воображении рисовались мрачные картины кроваво-красных стен камер и карцеров военной тюрьмы для временно задержанных.
Уголовное дело по факту смерти пяти членов моего экипажа было возбуждено сразу же после того, как я коротко рассказал, при каких обстоятельствах погиб каждый из них. Впереди меня ждали многочасовые допросы, и от того, какова будет моя линия защиты, зависело, превращусь я из свидетеля в обвиняемого или нет. Следователь военной прокуратуры справедливо полагал, что для следствия будет полезней держать меня подальше от добровольных осведомителей. А я очень нуждался в информации. "Что следствию известно, а что нет?" - вот, главный для меня вопрос. От него зависело, поверят моим оправданиям или поймают на лжи, затем запутают совсем и вынудят рассказать правду.
Своей версии об отказе двух двигателей при переводе их с "Малого газа" на "Крейсерский режим" я держался твёрдо. В объяснительных записках признавался во всём, за исключением собственной, непростительной ошибки.

Когда вопросы у следователей иссякли, меня отправили ждать решения своей судьбы во Владивосток. В гарнизоне, где проживало пять осиротевших семей моего бывшего экипажа, держать меня дольше, чем это было необходимо следствию, командование не решилось.
Сделано это было как нельзя вовремя. Психологическая атмосфера вокруг меня накалилась до предела. Во время символических похорон пустых гробов вдовы моих товарищей вместе с рыданиями по погибшим мужьям посылали слова проклятия в мою сторону. Они как будто точно знали, что если я выжил в катастрофе, то я и являюсь её главным виновником. Постепенно вокруг меня образовалась пустота, пришедшая на смену популярности героя, которой я был окружен в первые дни после спасения. Вдовы погибших, носившие в знак траура по своим мужьям чёрные головные платки, встречая меня на улице говорили своим детям:
- Смотри, сынок, вон идёт дядя, который убил твоего папу.


Глава 7

Официальных выводов комиссии ждать пришлось больше месяца. И если бы не гнетущая неизвестность, эти дни легко можно было приравнять к хорошо проведённому отпуску. За это время в Елизово состоялся суд над младшим сержантом Елизаровым и телефонисткой Мухиной. Оператор радиолокационной станции был осуждён судом военного трибунала на два года дисциплинарного батальона, а Мухину суд оправдал, не найдя в её действиях состава преступления. За "оставление своего рабочего места во время дежурства не повлёкшего за собой чрезвычайного происшествия" её уволили из Вооружённых сил, и она вернулась во Владивосток.

Света позвонила мне утром одного из праздно проводимых мной дней и предложила встретиться. Я не был с ней знаком и сначала дипломатично отказался от её предложения, сославшись на занятость, но она очень просила об этой встрече, объясняя свою настойчивость тем, что её душа болит при воспоминании о погибших людях и она хочет принести свои извинения хотя бы мне. Я в последний раз слабо попытался увильнуть от этого свидания и сказал ей:
- Я давно всех заочно простил и сам нуждаюсь в прощении десятков родственников моего погибшего экипажа. Я невольно принёс им безутешное горе и каждый день с болью в сердце думаю о них.
В ответ на это она жалобно протянула волшебную фразу:
- Ну, пожаааалуйста.

И я сдался.
"Почему бы и не поехать? - спросил я сам себя. - Жена в институте, тесть на службе, тёща на даче, делать мне всё равно нечего, потрачу два-три часа на утирание слёз. От меня не убудет."
Я принял решение увидеться с Мухиной и спросил её:
- Где бы Вы хотели встретиться?
- «Айгуль», на улице Муравьева-Амурского, Вам известно? - она назвала название кафе в самом центре города
- Это на бывшей Электрозаводской, у Гайдамакского сквера? - уточнил я и на секунду заколебался.
До штаба флота от туда было рукой подать, но затем посчитав, что вероятность появления там тестя в это время дня ничтожна, я пообещал быть в кафе через час.
В дороге я вспомнил, что не знаю как она выглядит. В разговоре по телефону забыл спросить её об этом и не представлял себе, как я её узнаю. Но волновался я напрасно. Девушка оказалась умнее, чем я о ней думал. На бумажной салфетке она крупными буквами написала "СВЕТЛАНА" и повесила эту надпись на пустую цветочную вазу, стоящую на её столе. Когда я перевёл взгляд с салфетки на её лицо, то сразу же отметил про себя:
"Она не только умна, но и симпатична. Может быть зря я так долго упрямился, отказываясь от встречи? Хотя ещё ничего не потеряно."

Я подошёл к ней, представился и после того, как сел за стол, спросил:
- Как Вы на счёт ста граммов коньячку с утра?
- Положительно, - ответила она улыбаясь.
Я подозвал официантку и заказал бутылку армянского коньяка и коробку шоколадных конфет.
- Чисто офицерский выбор, - прокомментировала Светлана мой заказ, когда официантка ушла.
- Богатый опыт общения с офицерами? - стараясь поддержать взятый ею тон разговора спросил я.
- Да, и к тому же не очень приятный, - примирительно ответила Мухина.
- Надеюсь общение со мной будет приятней, чем с моими предшественниками.
- Поживём, увидим, - философски ответила она.
После обоюдных словесных атак друг на друга мы перешли к мирной беседе и в дальнейшем встреча двух виновников одной трагедии проходила в непринуждённой дружеской обстановке. Ни о каких извинениях или слезах жалости о ком-то речь даже не заводилась. После нескольких рюмок коньяка Светлана рассказала мне всю драматическую историю своей первой любви. Те интимные детали, которые она из-за своей скромности упустила, я легко представил себе сам. Пока она рассказывала, я хорошенько рассмотрел её и подумал, что муж её сестры, лейтенант Федоров, здорово устроился в своём батальоне связи среди двух десятков девушек-телефонисток. Запустили козла в огород. Меня бы туда, хотя бы на месяц. Дольше я бы, пожалуй, не вытянул. Умер бы от истощения. После того, как я сосредоточил свой взгляд на её груди, где в глубоком вырезе платья Мухиной виднелись два аппетитных ананаса, я потерял нить разговора.
Перехватив мой взгляд и поняв, что я её не слушаю, Светлана, перейдя на ты, спросила меня:
- Валера, а не продолжить ли нам знакомство у меня дома?
Долго упрашивать меня не пришлось.

Хорошо начинать пить с утра. К двум часам дня мы уже стояли под душем, говоря, друг другу вполне заслуженные комплименты. Проведя ещё пару часов в постели и дослушав до конца историю её жизни, я уехал домой, договорившись на прощание как-нибудь созвониться.
Я твердо знал, что мы увидимся снова и снова. Меня все устраивало в Мухиной. Я понимал, что и я устраиваю её. Она прекрасно понимала, что я не собирался из-за неё разводиться с женой, но я не смотрел на часы обнимая её в постели, не пытался уйти сразу же после душа. Поэтому принимала меня таким какой есть и ценила за то, что я умел выслушать женщину, а не только попользоваться ей.
Жаль, что всё это в прошлом.

Через неделю после приятного знакомства с бывшей телефонисткой, меня вызвал на приём командующий авиации Тихоокеанского флота. Отутюжив свою чёрную форменную тужурку, брюки и кремового цвета рубашку я вышел из дома тестя и сел на троллейбус. Потратив сорок минут и четыре копейки без приключений доехал до перекрёстка проспекта имени Столетия Владивостока и Русской улицы. Салатного цвета здание штаба авиации слегка возвышалось над Русской улицей и казалось значительно выше своих трёх этажей. Чуть справа от парадного входа в строение, на небольшом постаменте стоял огороженный ажурным металлическим забором ветеран противолодочной авиации вертолёт Ка-25. На воздухозаборнике его двигательной установки, непосредственно под соосными винтами, красным акрилом было выведено «НольОдин».
Предъявив на входе дежурному матросу своё офицерское удостоверение я поднялся на второй этаж и вошёл в приёмную командующего. Принят я был практически сразу, как только секретарь доложила шефу о моём появлении. Настроение генерал-лейтенанта подсказало мне, что мои дела не так уж плохи. Первым хорошим признаком было то, что он спрашивал меня только о том, что случилось после приводнения самолёта. Генерал попросил подробно рассказать, как я выжил на плоту в течение девяти дней. Я описал ему наши печальные приключения, включив в него свои размышления об аварийно-спасательном комплекте, и том, как мало я знал о выживаемости, до своего автономного плавания. Командующий приказал мне подготовить для штаба флота аналитическую записку о ценности каждой вещи, бывшей со мной в море. А также, указать, как я воспользовался ими, и чего нам не хватало в первую очередь. Я пообещал ему, в течение трёх дней подготовить этот рапорт, и добавил, что в первую очередь нам не хватало водонепроницаемых костюмов. Потому, что главной нашей проблемой было переохлаждение организма, вызванное намоканием одежды. В заключение нашей беседы генерал-лейтенант спросил:
- Валерий Сергеевич, если тебе будет предложено занять должность начальника аварийно-спасательной службы авиации нашего флота, ты согласишься?
В голове в одно мгновение пронеслось: "Всю мою оставшуюся служебную жизнь я буду торчать в штабе с девяти утра до пяти вечера. И умру от тоски в этих пыльных коридорах власти, или ещё хуже: где-нибудь в океане утонет такой же дурак как я, и меня вышибут отсюда под зад коленом. Точно также, как избавились от бывшего обладателя этой должности, свалив на него вину за плохую подготовку экипажей к аварийным ситуациям".
Даже перспектива стать подполковником в самое короткое время не поколебала моей решимости вернуться на лётную работу. Судьба в очередной раз давала мне шанс жить, но я упрямо не замечал этого. И, гордясь собственным ответом, я сказал:
- Товарищ генерал-лейтенант, если альтернативой вашему предложению будет любая лётная должность, я выберу её.
- Жаль, - сказал командующий. - За всю историю авиации девять дней в таких условиях выжить никому не удавалось. Твой опыт мог бы пригодиться другим, а ты сам, как живой пример, придал бы уверенности экипажам, часами летающим над океаном. Но, я понимаю и уважаю твой выбор.
Генерал-лейтенант позвонил начальнику штаба авиации флота и спросил:
- Что там слышно о Григорьеве?
Выслушав ответ, он коротко сказал:
- Хорошо, - положил трубку, с многозначительной улыбкой посмотрел на меня и добавил: - Через неделю из Москвы придёт приказ. Думаю, что ничего плохого тебя не ждёт.

Выйдя из кабинета командующего авиации, я незамедлительно направился в штаб флота и через час был уже в кабинете тестя. Рассказав ему о только что закончившейся беседе, я вместо одобрения моей твёрдой позиции выслушал слова незаслуженной критики:
- О себе только думаешь, забыл о том, что ты семейный человек? Лучше бы служил в штабе под моим прикрытием и Ольге дал спокойно институт закончить. А то ведь зашлют в какую-нибудь помойку, такую как Хороль, Романовка или Николаевка, будешь тогда знать, как отказываться от командных должностей.

Но меня заслали не так далеко.
Как и обещал генерал-лейтенант, через неделю я получил новое назначение. Мне предписывалось прибыть в транспортный авиационный полк и приступить к выполнению служебных обязанностей командира экипажа самолёта Ан-12.
Полк базировался в в сорока километрах от столицы Приморского края. Гарнизон носил название близлежащей деревни - «Кневичи». Военные транспортники занимали стоянки вдоль всей длины взлётной полосы, а от её южного торца отходила рулёжная дорожка на стоянку гражданского аэропорта «Владивосток». Весь лётный состав полка жил в небольшом шахтёрском городке, основанным в середине двадцатых годов и названным в честь революционера Сергеева, более известного под партийным псевдонимом «Товарищ Артём». Там, в офицерском общежитии, на улице Севастопольской дом Пять, мне предстояло прожить какую-то часть жизни.
По дороге из штаба флота домой я заехал к Светлане поделиться этой новостью. Повод выпить был почти что праздничный, поэтому вместо любимого ею коньяка, который мы пили, встречаясь две недели назад, я привёз с собой две бутылки шампанского.
- Буду теперь служить под чутким руководством замполита Скворцова, - сказал я Мухиной, нежно гладя её спину. Она, прижалась ко мне всем телом и от удовольствия замерла. Её голова покоилась на моей груди. Света слегка приоткрыла глаза и, улыбаясь, спросила:
- А ты, случайно, не ревнуешь меня к моему прошлому?
- Только к будущему, - ответил я. - Уеду завтра, а послезавтра ты уже забудешь, как я выглядел.
Она попробовала отстраниться от меня и встать из постели.
- Все вы мужики собственники, дома жена каждого ждёт, а вам всё мало, хочется, чтобы и любовница верная была.
Ссориться с ней перед расставанием мне не хотелось. Я продекламировал стихи неизвестного мне автора:

У мудреца спросил юнец:
Скажи пожалуйста мудрец,
Дай на вопрос ответ мне ясный,
Что лучше женщины прекрасной?
Мудрец прикинул в голове
И, не спеша, ответил: «Две»

Она рассмеялась, вновь удобно устроилась на мне и примирительно сказала:
- Всё, что я могу тебе пообещать, Валера, так это место под моим одеялом, в любое время, когда ты этого захочешь.


Глава 8

Мудрые люди сидят в штабах, особенно те из них, кто носит генеральские погоны. Назначив меня в транспортный полк, они легко вышли из затруднительного положения. Члены комиссии, расследовавшие обстоятельства катастрофы, не пришли к единому мнению о причинах одновременного отказа двух двигателей в полёте. Представители инженерной службы считали, что виноват скрывающий правду командир корабля. А опытные лётчики, работавшие вместе с ними, утверждали, что теоретически произойти может всё что угодно. Ссылаясь на постановление прокуратуры об отказе в возбуждении уголовного дела из-за недостатка улик они отстаивали мою невиновность. В результате этой несогласованности родился гениальный приказ, устроивший все стороны.
С официальной точки зрения, перевод боевого лётчика в транспортники было понижением по службе, а для меня это была награда, даже большая, чем орден или внеочередное воинское звание.

О таком назначении втайне мечтала вся лётная братия. Будь ты лётчик-истребитель, бомбардировщик, противолодочник или же в худшем случае вертолётчик, ты всегда мечтаешь стать лётчиком-транспортником. Только не всегда признаёшься себе самому и, уж конечно, не говоришь об этом вслух при сослуживцах. Лишь бросишь украдкой взгляд, полный зависти, на экипаж транспортников, зашедших пообедать в твою лётную столовую, и подумаешь: "Вот дурак-то я был, поступая в Тамбовское, или Барнаульское, или Борисоглебское, или в любое другое лётное училище. Не знал я тогда, - скажешь ты сам себе, - что существует Балашовское училище лётчиков транспортной авиации." А если и знал, то думал по молодости лет о его выпускниках не иначе как о "мешочниках". Ещё думал о том, что реальная жизнь лётчика это прежде всего крутые виражи и пуски учебных ракет, или многочасовое кружение на предельно малой высоте в поисках ракетной подводной лодки врага или, наоборот, высотный полёт на пятнадцати тысячах метров над землёй. Затянутый парашютными ремнями, в кислородной маске ты летишь на разведку по прямому маршруту - восемь часов в одну сторону, а затем столько же назад, в надежде найти американский авианосец с кораблями его охранения. И, только хлебнув сполна всех прелестей твоей боевой работы и сравнив её с тем, чем занимаются, презираемые тобой "транспортники", ты начинаешь осознавать, почему их, этих ребят палкой не выгонишь на пенсию. А твои друзья-сослуживцы на третьем-четвёртом году лётной карьеры начинают подсчитывать выслугу лет. И прикидывают в уме, сколько же им нужно пролетать, чтобы с учётом льготного исчисления "год полётов - за два года службы", выбрать максимальную пенсию в минимальном возрасте.
Конечно же, мне было жалко погибших товарищей, но я иногда думал, что "нет худа без добра" и в душе благодарил судьбу и своего тестя за предоставленную возможность оказаться в той должности, о которой мечтал и возглавить экипаж, о котором я даже мечтать не мог.

Ребята приняли меня как опытного, хлебнувшего горя, командира. Их деликатность в отношении моего прошлого поразила меня. Ни вопросов, ни намёков, ни напоминаний. Я был этому очень рад. До моего назначения в транспортный полк это экипаж летал под руководством заместителя командира эскадрильи майора Войцеховского. Замкомэска был обрусевший поляк ниже среднего роста, слегка полноват, с квадратным лицом и редкими светлыми волосами. Он переслужил свой пенсионный возраст на четыре года. И эти четыре года экипажу показались самыми долгими годами в их жизни. Находясь под постоянным прессом, неминуемого увольнения в запас, майор каждый день находил повод высказать свое недовольство работой своих подчинённых. По его, мнению его экипаж все делал не так. Не так готовился к полётам, не так летал, не так вёл себя в командировках, и когда в редкие минуты отдыха в экипаже раздавался негромкий смех, ему казалось, что подчинённ

Когда плот проплывал мимо хвостовой кабины, я увидел, как стрелок и радист, надеясь разбить стекло, стреляют в него из пистолетов. Оглушённые грохотом выстрелов, звучавшими в крохотной кабине как артиллерийская канонада,оба прапорщика имели совершенно озверевший вид и казалось, что они стреляют в нас. Мне стало страшно. Я отвёл взгляд от их лиц и, продолжая грести, сказал штурманам:
- Они же знают, что остекление хвостовой кабины непробиваемо для двадцати-миллиметровойавтоматической пушки. Оставили бы лучше патроны, чтоб застрелиться. А то ведь умрут мучительной смертью от удушья.
-Их смерть, как и смерть правого лётчика, будет на твоей совести, командир, - ответил мне навигатор.
- Ты греби сильнее. Самолёт с минуты на минуту уйдёт под воду, и наш плот может быть легко увлечён за ним в воронку. Мы должны отплыть от этого места как можно дальше. А о совести говорить будем потом, - сказал я и, подумавдобавил. - Если выживем.

Второй штурман в наш разговор не вмешивался, он лежал, обхватив ноги руками, и мелко дрожал. Мы были уже метрах в тридцати от места приводнения, когда покинутый нами воздушный корабль стал поднимать нос всё выше и выше и, встав почти вертикально, резко ушёл под воду. Огромные пузыри воздуха, лопаясь, породили высокую волну. Я вовремя застегнул резиновую дверь плота. Нас подняло вверх, затем опрокинуло вниз, и море, приняв в жертву трёх членов экипажа из шести, опять успокоилось.
Теперь мы должны были экономить силы и ждать.
Наша судьба была в руках оператора радиолокационной станции дальнего обнаружения. Я был уверен, что он следил за нами и незамедлительно доложил обисчезновении отметки нашего самолёта с экрана радара. Я представил себе, как после его доклада все силы флота будут искать нас и обязательно найдут. Я сказал об этом штурманам. Мокрый штурман-оператор мрачно ответил на это:
- Хрен они нас найдут.
А его старший коллега, с горечью в голосе, мягко возразил ему:
Найти-то нас найдут, но когда?

Глава 4

Мы не знали тогда, что оператор радиолокационной станции младший сержант Константин Елизаров был занят совсем другими делами.Двадцатилетний деревенский парень плевать хотел на самолёты, корабли и воинскую службу в целом.Он отправил своего напарника на обед в матросскую столовую.
-Обед для меня принесёшь сюда. Смотри чтобы он не остыл, а то обратно на камбуз пойдёшь. Понял салага? – строго спросил он матроса первогодку.
-Понял, - нехотя ответил тот.
-Не "понял", а "так точно, товарища младший сержант". Повтори.
-Так точно, товарищ младший сержант, - нехотя промямлил матрос.
-И ещё вот что, - смягчив тон сказал Костя своему подчинённому, - Ты назад не сильно торопись.
Оставшись в одиночестве на своем боевом посту он тут же позвонил в гарнизонную телефонную станцию своей знакомой телефонистке.
Света, - сказал Елизаров, - быстро беги ко мне, я минут сорок буду один.

Три года назад Светлана Мухина служила во Владивостоке. Её отец был командиром батальона связи, который обслуживал штаб Тихоокеанского флота на Корабельной набережной. После окончания средней школы девушка категорически отказалась продолжать учиться, и как родители не уговаривали её попробовать поступить в один из Владивостокских институтов, она осталась верна своему решению. Отцу Светланы не составило большого труда устроить бойкую дочь на телефонный узел связи служить под своим присмотром.
Примерно через год после этого на очередном утреннем построении батальона на крохотном плацу между высоткой штаба и Домом офицеров Флота командир представил всему личному составу двадцатидвухлетнего лейтенанта Виктора Фёдорова, прибывшего в воинскую часть 35768 для дальнейшего прохождения воинской службы.
Виктор вырос в семье строителя. В юношеские годы отец часто брал его с собой по воскресеньям строить дачи в пригороде Иркутска и молодой человек очень быстро оброс мужской мускулатурой. Особенно сильными у него были кисти рук. Здоровавшимся с ним людям иногда казалось, что Федоров может раздавить кирпич своей ладонью. Эта сила придавала ему внутреннюю уверенность зачастую граничащую с наглостью. Холостой офицер был назначен командиром узла связи.
В дополнение к своим внешним данным, новенький лейтенант обладал живостью ума, был хорошим рассказчиком и знал неимоверное количество анекдотов. Очень скоро почти все девушки-телефонистки, служившие под его командованием, были влюблены в него. Не была исключением и Светлана. Не прошло и месяца, как Виктор стал постоянным гостем семьи подполковника Мухина. Взаимоотношения молодых возлюбленных развивались стремительно. Самолюбию лейтенанта льстило, что командирская дочь каждый обеденный перерыв проводит в его служебном кабинете, лёжа с ним на кожаном диване или сидя на его коленях. Света уже мечтала о свадьбе и дальнейшей счастливой семейной жизни. Ничего, казалось, не могло помешать их счастью. Но её планы рухнули всего за одну минуту.
На очередном семейном ужине за столом сидели Света, её младшая сестра Оксана, их родители и Виктор. Красавец лейтенант, подняв бокал вина, предложил выйти за него замуж.
Но не Свете, как она этого ожидала, а младшей сестре. Оксана радостно захлопала в ладоши, обняла жениха за шею и, поцеловав его в щёку, ответила согласием.
Слёзы заблестели в глазах Светланы.
-Ты чего? -спросил, улыбаясь, отец.
-Это от радости за сестру, - смахивая пальцами солёные капли, ответила она.
Опешившие родители молча посмотрели друг на друга. Они не знали, что связь Виктора и Светланы зашла далеко, но предполагали, что лейтенант приходит к ним в гости для встреч с их старшей дочерью.

Лейтенант был не только умён, но и расчехлив. Когда начальник штаба батальона связи впервые представил Федорову его подчинённых, он ничем особенным не выделил Светлану среди других девушек. Однако, когда он узнал, что полненькая, весёлая телефонистка - дочь его непосредственного начальника, его отношение к ней резко изменилось. Вскоре Виктор стал жалеть о своей поспешности. Как выяснилось Светлана имела неуравновешенный характер и почти не поддавалась управлению. Её желания были всегда выше, чем необходимость. Иногда доходило даже до того, что лейтенант опаздывал на построения личного состава части только потому, что по мнению Мухиной, он мало её сегодня целовал. Вскоре такое поведение девушки надоело лейтенанту. Но разорвать свою связь со Светланой он не мог. Ведь в случае прекращения свиданий с командирской дочкой о продвижении по службе можно было забыть. Ему стало казаться, что он попал в тупик. Он лихорадочно искал выход из затруднительного положения и нашёл его тогда, когда впервые пришёл в гости к Мухиным домой. В тот день, в узком семейном кругу, отмечалось восемнадцатилетние Оксаны. Виктор танцевал с именинницей весь вечер, но родители сидящие за празднично накрытым столом не придали этому значения.

С того дня, младшая сестра каждый вечер под предлогом походов в кино и на танцы с подругами, встречалась с ним. Федоров просил её сохранить их встречи в секрете, объясняя это нежеланием быть объектом сплетен своих сослуживцев. На самом деле он боялся, что Света узнает о его встречах раньше, чем Оксана будет готова выйти за него замуж.
Тайно встречаться с Оксаной становилось для Виктора всё опасней и опасней. Сослуживцы могли случайно увидеть их в городском парке или одном из уютных кафе города, а ещё хуже этого - его юная возлюбленная в любой день могла похвастаться своей сестре о том, какой у неё замечательный любовник. И тогда скандала избежать вряд ли бы удалось. Виктор считал дни. Он знал, что со дня на день девушка прибежит к нему на свидание перепуганная новостью, услышанной от доктора. Её беременность будет его козырной картой.
И вот вчера бледная от переживаний Оксана, опасающаяся негативной реакции своего кавалера, сообщила давно ожидаемую им новость. Виктору даже не пришлось разыгрывать радость. Он сделал ей предложение заключить с ним законный брак и сказал, что повторит его завтра при её родителях.
И вот помолвка состоялась.

Утром следующего дня в кабинете начальника узла связи разразилась буря.
-Как ты мог? – кричала на Федорова Светлана. – Ты предатель. Ты уверял меня в любви. Днём ты говорил слова нежности лёжа со мной на этом диване, а по вечерам таскался с Оксаной.
Рыдания прервали её речь. Она трясущимися руками закрыла лицо и не скрывая эмоций расплакалась. Рыхлое тело молодой женщины вздрагивало, а пухлые губы шептали проклятия в адрес Виктора в вперемежку со словами жалости к самой себе. Всхлипнув несколько раз Света неожиданно подняла голову и сквозь слёзы огляделась вокруг. Между диваном, на котором она сидела, и сейфом с документацией приютилась простенькая армейская тумбочка. На ней лежала полная окурков металлическая пепельница и стояла настольная лампа с сиреневым абажуром. Ловко схватив пепельницу правой рукой брошенная любовница бросила её в голову Виктора. Сидевший за своим рабочим столом лейтенант увернулся, пепельница пролетела мимо его виска и ударилась в стеклянную дверцу книжного шкафа. Тёмно-синий китель офицера покрылся серым сигаретным пеплом, а осколки разбитого стекла запорошили давно никем не читаемые тома вождя мирового пролетариата, стоявшие на всех полках шкафа.
-Подлец, - прорычала женщина, разочарованная тем, что промахнулась.
Она хотела бросить в Виктора настольную лампу и рванула её двумя руками на себя, но электрический шнур оказался слишком коротким и прочным. Штыри штепсельной вилки погнулись, но гнездо розетки не покинули. Не справившись со старенькой лампой Света в сердцах бросила её на пол.
Виктор понял, что отмолчаться ему не удастся и пассивная оборона вряд ли приведёт его к миру со свояченицей. Он стряхнул с кителя пепел и несколько окурков, поднялся со своего кресла и подошёл к девушке. Не дожидаясь, когда Виктор приблизится к ней вплотную, Светлана сделала несколько шагов ему навстречу и забарабанила по его груди своими кулаками. Федоров поймал одной ладонью кисти её рук, она дёрнулась два или три раза, пытаясь освободиться от железных тисков, но только сделала себе больно.
-Дурёха, не горячись так,- тихо произнёс Виктор. - Мой брак с Оксаной никак не повлияет на наши с тобой отношения. И даже наоборот. Мы будем продолжать встречаться на службе и ловить каждый удобный момент у тебя дома.
Пока Светлана обдумывала слова Федорова, хлюпая носом при каждом вздохе, лейтенант отпустил её руки, обнял девушку за талию, нежно поцеловал в губы и повалил на стоящий за её спиной кожаный диван.
Стоящие за дверью кабинета подруги-телефонистки старались не упустить ни одного слова в подслушиваемом ими разговоре. Услышав скрип старого служебного дивана, они, неодобрительно покачав головами, разошлись по рабочим местам. Общее мнение всех девушек выразила Светланина лучшая подруга Вика:
- Совсем Светка гордость потеряла.

Лейтенант не соврал. Он действительно не стал менять своих привычек. Ночью спал со спокойной и стройной женой, а днём принимал у себя в кабинете её старшую сестру. Неизвестно как долго это могло продолжаться и чем закончилось, если бы не вмешался начальник контрразведки флота полковник Медведев.
Он вызвал к себе в кабинет подполковника Мухина.
- Доброе утро, Николай Сергеевич, - сказал контрразведчик, протягивая руку Мухину.
- Не такое уж оно и доброе, если начинается со встречи в Вашем кабинете.
- Не важно где оно начинается, важно что бы не закончилось в следственном изоляторе тюрьмы КГБ, - улыбаясь ответил Медведев..
- Что мои дела настолько плохи?- лицо Мухина изобразило наигранную тревогу.
- Не катастрофически, но всё же, - многозначительно ответил Медведев.

Николай Мухин знал Медведева более десяти лет и прекрасно понимал, что если бы случилось чрезвычайное происшествие, то разговор был бы совсем другим. Поймали бы, скажем, вражеского лазутчика в расположении батальона связи. Или произошла “случайная “ встреча одной из его связисток с иностранным туристом. Или кто-то из его подчинённых вышел на несанкционированный сеанс связи с зарубежным радиоцентром, в этом случае начальник контрразведки “доброе утро” ему бы не пожелал. Орал бы так, что китайцы за границей услышали бы. А раз руку жмёт, значит, ничего особенного не случилось. Но и утренний вызов "на ковёр" ничего хорошего Мухину не сулил. Это он понимал чётко и ждал. Ждал когда же наконец, человек, упрятавший за решётку не меньше дюжины офицеров и мичманов Тихоокеанского флота, заговорит о деле.

Что нового в батальоне?- спросил Медведев.
Ничего.
А в семье?
"Вот откуда ветер дует." - подумал Николай Сергеевич. Притворяться дураком было бесполезно. Не стал бы Медведев просто так спрашивать о семье.
В семье гораздо хуже, чем в батальоне.
Правда? -наигранно удивился контрразведчик.
- К сожалению, да. Кроет мой зять обеих моих дочерей и не стесняется. Младшая, дурочка, ничего не замечает, а старшая и раньше была неуправляемая, а теперь и подавно. Только шипит как змея в ответ на мои замечания.
- Ну и сколько ты будешь терпеть сожительство лейтенанта Федорова с обеими твоими дочерьми? – смакуя каждое слово спросил Медведев без тени улыбки на лице. – До каких пор вверенном тебе батальоне будет продолжаться этот разврат?
"Как изменился его тон, - подумал Мухин. - Из дружеского он превратился в ледяной. И глаза. Вот поразительно. Они были тёплыми всего две минуты назад, а сейчас их взгляд выворачивал душу наизнанку. Где их учат так перевоплощаться? Или они приобретают эти способности в процессе службы?"

Отогнав постороннюю мысль Николай Петрович едва слышно произнёс:

Что за комиссия, создатель,
Быть взрослых дочерей отцом!

Эта фраза не ускользнула от внимания контрразведчика и видя потупленный взгляд Мухина полковник слегка уменьшил количество металла в голосе, и сказал:
- Грибоедов писал об одной дочери, а не о двух. Так что я, как отец сына, тебе сочувствую. Ты вот что, наведи-ка порядок среди своих родственников без моего вмешательства.
Мухин промолчал. Контрразведчик был тысячу раз прав. Но ведь Николай Сергеевич был не только командир батальона, он был ещё и отец своих одинаково любимых девочек. Прекратить эти, не в меру странные, отношения можно было уже давно, но это означало бы причинить боль одной из них.
Пауза не понравилась полковнику и он, превратно истолковав её, завершил встречу угрозой:
- Если ты за две недели не решишь этот вопрос, то его решу я. А ты в этом случае будешь огурцы выращивать у себя на даче. На пенсии. Или сторожить вон тот кукольный театр, за Адмиральским сквером, - кивнув головой через плечо в сторону окна закончил беседу полковник Медведев.
Выйдя из кабинета начальника контрразведки, Николай Сергеевич сразу отправился к своему непосредственному командиру.

Начальник связи Тихоокеанского флота капитан первого ранга Разумов играл в шахматы с заместителем начальника штаба. Не стесняясь присутствия заместитель начштаба, Николай Сергеевич попросил своего командира организовать перевод Светланы в какой-нибудь отдалённый гарнизон, а на её место принять на службу его младшую дочь.
- Грамотная идея, - прокомментировал просьбу Разумов.
Он взял с шахматной доски слона, задумчиво посмотрел на него и сказал:
- Если офицер не может спокойно жить в окружении двух пешек, двинем одну из них на две клетки вперёд. Камчатка её устроит? - спросил он.
- Даже очень, - ответил Мухин.
- Скажи Светлане, чтобы она завтра же написала официальный рапорт с просьбой о переводе её в гарнизон Елизово. Я его с удовольствием подпишу.
Штабист одобрительно покачал головой и увёл коня из под атаки пешки. Мухин не понял, одобряет ли заместитель начальника штаба решение Разумова или он нашёл удачное продолжение шахматной партии.

Главному связисту флота давно было известно о наглом поведении лейтенанта Федорова, но Алексей Степанович Разумов и сам частенько пользовался услугами молодых девушек-телефонисток. Виктория Торопова, вслух осуждавшая поведение своей подруги Светланы, была любимым "котёночком" капитана первого раза. Именно эта внебрачная связь давно обрушила надежды Разумова на получение им контр-адмиральского звания. Поэтому Алексей Степанович, сам погрязший по уши в «смертном грехе», рубить своим подчинённым головы с плеча не спешил.

Через неделю Мухина летела на транспортном самолёте из Кневичей к своему новому месту службы в Елизово. Обиженная на весь мир, включая родителей, младшую сестру и бывшего возлюбленного, она смотрела в иллюминатор на бескрайнюю тайгу, проплывающую под крылом. Слёзы капали на чёрную форменную тужурку. Две параллельные полоски туши с её пушистых ресниц оставались на щеках.
Из кабины пилотов в пассажирский отсек вошёл офицер. Увидев бледное, заплаканное лицо девушки, он спросил:
- Что случились, красавица? Тебя кто-то обидел или ты плохо переносишь полёт?
- С полётом всё нормально, командир, а вот на душе кошки скребут, - ответила Светлана.
Оценив взглядом возраст офицера, она почтительно пересела с центрального кресла на боковое, жестом предлагая ему сесть рядом.
Предчувствуя интересный разговор, заместитель командира транспортного авиационного полка по политической подготовке, летящий штурманом в этом экипаже, сел рядом с ней.
- Расскажи, что произошло и тебе станет полегче, - онпо-отечески положил свою тёплую ладонь на её руку.
- Я бы не хотела говорить об этом, - сказала девушка.
- Со своим парнем поссорилась, что ли? - профессионально лез в душу политработник.
- Что-то в этом роде, - уклончиво ответила Света.
- Может, выпьешь чего-нибудь? Тебе сразу полегчает. Естьпиво,водка и спирт, - предложил он.
- Если Вы составите мне компанию и найдётся чем закусить, то я бы выпила немного водочки.
Замполит молча ушёл в кабину и через несколько минут вернулся со своим служебным портфелем. Закрыв за собой на замок дверь, он пояснил:
- Я штурман этого экипажа и не хочу, чтобы пилоты видели, как я выпиваю в полете.
- А это для нас не опасно? -спросила она.
- Во-первых, лететь ещё три часа, во-вторых, много пить я не буду, а в-третьих, обращайся ко мне на «ты» или по имени. Он достал из портфеля бутылку «Столичной» и две банки консервов.
Разлив водку по стаканам, офицер протянул ей руку и представился: - Лёня.
- А меня зовут Света, - поднимая свой стакан, ответила она. - Со знакомством.
Они выпили, слегка закусили, и он налил ей снова.
- А себе? - захмелев, спросила она.
- Я пиво попью, больше стакана водки в полёте себе не позволяю, - сказал он, подхватил пластмассовой вилкой из жестяной банки кусочек консервированной сардины и, продолжая жевать, поднял свой стакан.
- За удачную посадку, - предложил тост подполковник.
Света хотела выпить только половину. Но Леонид Иванович придержал дно её стакана пальцем и назидательно сказал:
- За такой тост, девушка, пьют до дна.

После выпитых двух стаканов водки, не евшая с утра Мухина, окончательно опьянела. Она громко смеялась над каждой шуткой замполита и он казался ей все моложе и моложе. Во время первого поцелуя в губы голова Светы закружилась. Она не оказала ни малейшего сопротивления, когда сорока-трехлетний Леонид Иванович Скворцов сначала позволил своим рукам вольности и залез ей под юбку, а затем окрылённый нахлынувшим на него приятным чувством и подбадриваемый податливостью девушкираздел её, уложил поперек пассажирских кресел, и лёг сверху сам.

Ощущение ранее виденного не покидали Светлану все то время пока Скворцов суетился над ней. Та же порывистость в словах, та же спешка, те же скованные одеждой телодвижения. И абсолютно никакой ласки. Разница была лишь в том, куда её уложили на этот раз. На старый служебный диван, на самолётные кресла или усадили на кухонный стол в родительской квартире пока сестрица принимает душ.
«Нет, - подумала Светлана надевая трусики и поправляя съехавший набок бюстгальтер. - Это должно когда-то кончится.»
Она презрительно посмотрела на застёгивающего брюки замполита. Офицер самодовольно улыбался и напевал свою любимую песню:

Будет людям счастье, будет на века,
У Советской власти сила велика.

"У советской власти может и велика, а у тебя,мой друг, не очень. Даже можно сказать наоборот, очень не велика".
Ещё окончательно не протрезвев она улыбнулась своей мысли и хотела вслух поделиться ею с замполитом. Но не успела. Леонид Иванович положил пустую бутылку и два стакана в портфель и не прощаясь ушёл в кабину пилотов.

К Светланиному сожалению на новом месте службы её личная жизнь складывалась по старому. Холостые офицеры не уделяли ей внимания, а женатые ребята могли лишь предложить "провернуть это дело по быстрому" на заднем сиденье "Жигулей" или в гараже стоя между полками с консервацией и массивными слесарными тисками.
"По быстрому", зажимая рот рукой, чтобы не издать предательского звука, Светлана больше не хотела. Поэтому она искала что-то новое и наконец остановила свой выбор на младшем сержанте Косте Елизарове.

Уже несколько Елизаров и Мухина старались не упускать ни одной возможности побыть вместе. Едва закрыв за Светланой дверь, Костя принялся целовать телефонистку, нежно подталкивая её к своему рабочему столу.
И в тот самый момент, когда мой самолёт, снижаясь с выключенными двигателями на расстоянии двухсот пятидесяти километров от родного аэродрома, ушёл под луч локатора, и маленькая светящаяся точка сперва побледнела, а затем окончательно погасла на зелёном экране кругового обзора, на столе с задранной до груди юбкой, оперевшись на этот экран спиной, сидела Мухина.

Оператор трудился во всю. Признания в любви сыпались из него вместе со словами обещаний светлого совместного будущего. Света не верила ему. Она была на пять лет старше Елизарова и уже не помнила, какой по счёту молоденький матрос говорил ей горячие слова любви, обещая забрать её с собой в его родную деревню после демобилизации.
Ей было хорошо.
Здесь на радиолокационной станции, где над их головами крутилась огромная антенна, работало неисчислимое количество различного оборудования, и на сотню метров вокруг не было ни одной живой души, можно было не сдерживать эмоции.
Наконец-то она не боялась быть услышанной соседками по комнате. Ей не надо было прятать своего любовника под кроватью от всегда и всё знающей комендантши гарнизонного женского общежития. Она кричала так, как не могла себе позволить кричать нигде.
Младший сержант устал. Двигаться стоя, поддерживая на руках полненькие ножки Светы, было нелегко. Онсел на стул. Мухина, не давая ему отдохнуть, села на его колени. Прижав тело женщины руками к себе, Костя поцеловал её в шею, взгляд его скользнул по экрану локатора, и он замер. Почувствовав резкую перемену в поведении молодого партнёра, Света слегка отклонилась назад, внимательно посмотрела ему в глаза и строго спросила:
- Костя, что случилось? Тебе что-то не нравится?
- Где он? - почти шёпотом спросил Елизаров
- Кто? - удивилась молодая женщина.
- 716-й.
- Где он был? - вставая с его колен, спросила она.
- Когда ты пришла, он был здесь, - ткнув пальцем в экран, сказал Костя и, посмотрев на наручные часы, добавил: - Сейчас он должен быть примерно на сто километров ближе, но его нет.
Телефонистка, не первый год служившая в батальоне связи, сразу оценила серьёзность ситуации. Застёгивая форменную рубашку и поправляя юбку, она сказала:
- Немедленно докладывай руководителю полётов об исчезновении цели, - после чего почти кубарем скатилась вниз по железной лестнице, ведущей в станцию, и побежала между самолётными стоянками в направлении узла связи.
Как только за Светланой закрылась дверь, младший сержант дрожащей рукой поднял телефонную трубку прямой связи с руководителем полётов и доложил:
- Товарищ подполковник, докладывает оператор радиолокационной станции дальнего обнаружения младший сержант Елизаров, отметка 716-го десять секунд назад пропала с экрана.
И по памяти добавил:
- На удалении двести пятьдесят километров, азимуте сто пять градусов.
Это было то место, где десять минут назад он видел наш самолёт в последний раз. После этого он крепко взял Мухину за талию, усадил её на свой рабочий стол и ему стало не до нас.