Эпилог

Первые признаки приближающегося тёплого фронта мы увидели за сто километров от аэродрома посадки. Нам стали попадаться перистые облака. Я запросил фактическую погоду у диспетчерской службы аэродрома. Руководитель полётов военного сектора аэропорта Хошимин сообщил нам, что дождя над полосой ещё нет, но они ожидают его с минуты на минуту. За сорок километров до аэродрома мы приступили к снижению. Осторожно подползли под нависшую над нами громаду облаков. Влетать в них ни в коем случае было нельзя. Грозовая деятельность тёплого, тропического фронта настолько сильна, что разрядом молнии могло выжечь в самолёте всю электронику. Всё ещё надеясь на нашу удачу, я запросил по радио разрешение на посадку "с прямой". Когда до полосы оставалось двадцать километров, первые крупные капли дождя ударили по стеклу кабины.
"Жаль что до начала ливня мы не успеем приземлиться. Буду снижаться до своего "минимума", - принял я решение, и отдал команду о снижении до шестидесяти метров.
- Серёжа, ищи глазами огни приближения полосы. Я поборюсь на глиссаде снижения с этим сумасшедшим ветром, - приказал я Коваленко.

Во время захода на посадку шестидесяти тонную машину раскачивало как маленькую лодочку в бушующем океане. Постоянные смены направления порывов ветра не позволяли мне выбрать правильный курс упреждения, и я, парируя рыскание самолёта, поворачивал рога штурвала слева направо и наоборот. Ливень заливал стекло так, что работающие в самом скоростном режиме стеклоочистители не успевали сметать воду. Снизившись ниже ста метров, я приготовился к уходу на второй круг. Управляя штурвалом одной правой рукой, я положил левую на рычаги управления двигателями, чтобы по достижении нами минимально разрешённой высоты снижения перевести их из "полётного малого газа" во "взлётный" режим.
- Вижу огни полосы. Справа десять градусов, - радостным голосом сообщил экипажу Сергей.
- До аэродрома ещё шестьсот метров, - вставил реплику штурман. - Рановато для появления огней полосы.
Мне очень хотелось верить своему помощнику и я ввёл самолёт в правый крен. В дополнение к этому маневру я едва уловимым движением отклонил штурвал от себя. Опустив нос своего крылатого грузовика я направил его прямо в светящиеся впереди "огни высокой интенсивности горения".
Не успел я устранить крен, как самолёт содрогнулся от сильнейшего удара и ещё больше накренился вправо. Я мгновенно вывел обороты всех четырёх двигателей на "взлётный режим" и поворачивая штурвал влево потянул его на себя. Лопасти винтов, изменяя угол установки, всё мощнее и мощнее врезались в плотный, влажный воздух Вьетнама. Самолёт нехотя повиновался элеронам и рулям, и мы медленно начали набирать высоту.
- Слава богу, живы, - сказал радист Оноприенко.
- Я тоже подумал, что это конец, - подал голос штурман.
- Мужики, - из грузового отсека доложил бортовой техник по авиационно-десантному оборудованию, - это не конец, а только начало. У нас с "мясом" вырвало всю правую стойку шасси. Со всеми четырьмя колёсами. В полу фюзеляжа дыра, площадью в один квадратный метр. Гидравлическая жидкость вытекает из разорванных шлангов.
- Значит, шасси убрать не удастся, - сказал бортовой техник.
Я это понял сразу, но не хотел говорить об этом вслух. Посадка на одну основную стойку представляла собой очень серьёзную опасность и прежде всего из-за того, что никогда не практиковалась в тренировочных полётах. Легко было сесть без передней стойки шасси: приземлился на основные колёса и тяни штурвал на себя во время пробега, пока самолёт не потеряет скорость и не упадёт на нос. Ещё легче сесть вообще без колёс: легонечко плюхнулся на брюхо и ползи себе до полной остановки. А вот приземлиться на одну основную стойку совсем непросто. Я знал, что как только скорость самолёта упадёт ниже ста пятидесяти километром в час, самолёт коснётся израненой стороной фюзеляжа бетона и перестанет быть управляемым. Ладно, придумаю что-нибудь над запасным аэродромом.
- Штурман, доложи курс на Камрань, - стараясь стабилизировать психологическую атмосферу в кабине, спокойным голосом спросил я.
- Сорок пять градусов, - предчувствуя крупные неприятности, грустно ответил Васильев.
- Помощник, доложи руководителю полётов об уходе на запасной аэродром.
- Ты так туда рвался, Валера, - сказал штурман.
- Да, но при других обстоятельствах. Хватит сейчас об этом. Надо спасти то, что осталось.
Пока мы летели от Хошимина до Камрани, я всё время думал: "Обо что мы могли так неудачно зацепиться?"
- Валера, - позвал я штурмана - Как ты думаешь, что это было?
- Если ты спрашиваешь меня о колёсах, то я уверен, что мы снесли железный столб с огнями приближения. Я же вам говорил, что лампочки, которые увидел Сергей, не могут быть огнями полосы. Думаю, что вертикальный сдвиг ветра сыграл с нами плохую шутку. Мы оказались чуть ниже, чем предполагали, в результате чего задели осветительную систему аэродрома.
- Видимо, ты прав, - с грустью сказал я.
Над авиабазой Камрань руководитель полётов дал нам команду встать над аэродромом в круг и выработать топливо до аварийного остатка. Кроме того, он рассказал нам о некоторых особенностях взлётно-посадочной полосы и прилегающих к ней окрестностей. В частности, он сообщил:
- Американские инженеры и строители, спроектировали и построили полосу так, что дождь любой интенсивности не сможет её залить. Вдоль покатой от центра к краям бетонки, с обеих её сторон, ими были вырыты широкие пологие рвы для сбора дождевой воды. Под этими рвами строители проложили дренажную систему, позволяющую воде уходить под землю по бетонным водосборникам. Вот эти-то бетонные колодцы, стоящие вдоль полосы через каждые сто метров, и возвышающиеся на полтора метра от уровня земли, представляют сейчас для вас главную угрозу. Но если вы приземлитесь там, где аэродромная служба предполагает развести костёр, то, даже слетев с полосы при неравномерном торможении, вы разминётесь с этими колодцами.
- Хорошо ли будет виден ваш костёр? - спросил я, продолжая кружить на высоте тысяча метров над их головами.
- Аэродромщики сейчас складывают в пирамиду старые авиационные покрышки. Когда вы будете готовы они их подожгут напротив рекомендованной для вас точки приземления. Столб чёрного дыма увидят даже с той стороны океана. Ведь гореть-то будут колёса американских стратегических бомбардировщиков Б-52. Так что за это ты не волнуйся, костёр увидишь. Думай лучше, как садиться будешь.

За десять минут до приземления инженерно-аэродромная служба подожгла резину колёс. Чёрный дым был настолько густым, что если бы ветер не сносил его в сторону от полосы, я бы не смог найти базу вообще, а не только место предстоящей посадки.

Старшие лейтенанты Гончаров и Николишин рубили электрический кабель в двухстах метров от взлётной полосы в густых зарослях кустарника. Их тропические рубашки были мокрые от пота. Американский многожильный кабель рубить топорами было не легко. Они раскопали его ещё вчера вечером и торопились закончить дело раньше, чем о местонахождении этой «золотой жилы» узнают сослуживцы.
- Игорёха, - сказал Николишин Гончарову. - Смотри какой дым поднимается над аэродромом.. Может разбился кто? .
- Кто мог разбиться, если на аэродроме ни кто не взлетал и не садился. Думай хоть чуть-чуть. Слышишь придурок какой-то уже полчаса кружит над полосой? Для него небось и разожгли костёр. Руби быстрее свою сторону, я свою почти закончил.

Отсутствие в гидравлической системе жидкости не позволило мне выпустить закрылки. Поэтому я подвёл самолёт к взлётно-посадочной полосе по самой низкой траектории. Пролетая над её торцом, бортовой техник по моей команде выключил все четыре двигателя. Теперь мы полностью зависели от инерции многотонной машины и силы притяжения Земли.
Но самолёт использовал ещё и приземный эффект. То аэродинамическое явление, о котором все лётчики знают, но не могут объяснить его своим жёнам.
Ан-12-й легко скользил в метре от поверхности полосы, категорически отказываясь садиться. Просвистев над землёй лишние шестьсот метров, он коснулся бетона одновременно колёсами левой тележки и передней стойки. Я тут же отклонил штурвал полностью влево, стараясь удержать самолёт как можно дольше на "двух колёсах". Но он, проигнорировав мою команду, ударился правой стороной фюзеляжа о полосу и, издавая жуткий скрежет, напоминающий рёв тяжело раненого умирающего доисторического животного, и слетел в ров, так умно вырытый потенциальными врагами. На огромной скорости Ан-12-й ударился стеклянным носом в бетонный водосборник и замер.
"Всё", - сказал я себе.

Но поторопился.
Оглядев всё что было от меня справа, включая, теперь уже бывших членов своего экипажа и остатки кабины лётчиков, я медленно повернул голову влево.
Недалеко от моего полуразрушенного самолёта остановились две машины. Пожарная и комбинированная поливальная, в народе именуемая КПМ или "водовозка". Какой-то смельчак с огнетушителем в руках взобрался на её крышу «бочки с водой» , затем перепрыгнул на крыло самолёта и побежал в мою сторону.
"Ага, вот в чём причина появления пожарных. Я-то сперва не почувствовал запах дыма. Гореть мы не горим, но дымим изрядно. Это запах тлеющей ваты, - вспомнил я. - Значит, задымилась внутренняя обшивка фюзеляжа".
Смельчак с огнетушителем, не обратив на меня ни какого внимания, перевернул свой красный цилиндр и с размаху врезал им о борт самолёта. Очевидно, так рекомендовала инструкция наклеенная на округлом боку огнетушителя. Но даже маленькая струя пены отказалась родиться в его руках. Не получив от своих действий никакого эффекта, он зашвырнул баллон на землю. Грязно выругался и заорал на копошащихся внизу матросов, чтобы те подали ему пожарный шланг. "Интересно, где он взял пенный огнетушитель? Наверно снял его со стены штаба, когда бежал нас спасать". Со шлангом он обращался гораздо лучше. Окатив зачем-то меня и мёртвых ребят водой, он направил струю на дверь ведущую в пассажирский отсек. Алюминиевая дверь выглядела как корабельный лаз, она перекосилась и покрылась трещинами. Желтоватый дым проникал сквозь них.

К самолёту подбежали два офицера с топорами. Они в нерешительности остановились в двух метрах от меня.
- Игорь, руби дыру вокруг окна, - крикнул Николишин. - Там в фюзеляже нет силовых элементов.
- Не учи отца детей делать, - ответил Гончаров и с размаху врезал топором по обшивке самолёта.
Николишин встал плечом к плечу со своим другом.

После первых же ударов из прорубленных офицерами дыр повалил едкий дым и показались языки пламени. Тлению ваты до этого момента не хватало воздуха. Тепер его стало достаточно и герметическом отсеке разгорелся пожар.
- Товарищ полковник! - послышался чей-то мальчишеский высокий голос. - А самолёт загорелся.
- Так тушите, мать вашу! – прокричал в ответ командир гарнизона.

Проделав отверстие, достаточное для того, чтобы вставить в него пожарный шланг, матросы принялись заливать пассажирский отсек водой.
Вскоре вода в пожарной машине закончилась. Полковник подбежал к кабине водителя прорычал на матроса:
Какого хрена ты стоишь? Марш за водой, немедленно!
Водитель завёл двигатель и попытался тронуться с места. Однако машина отъехать не смогла. Из-за плохого крепления шлангов большое количество жидкости вылилось под её колёса. Грунт под машиной размяк, колёса вращаясь, уходили всё глубже и глубже в землю. Пожарные бросили заниматься самолётом и принялись оттаскивать "пожарку". Матросы где-то достали металлический трос, с обеих концов которого были прикреплены толстые крюки. Один конец его они зацепили за повивальную, а другой за пожарную машины. «Водовозка" рванула с места. Трос лопнул и просвистел над головами перепуганных ребят.
Николишин и Гончаров прорубили борт Ан-12-го и обнаружили в фюзеляже самолёта целые "залежи" моих незаконных пассажиров. Они сообщили об этом по рации командиру гарнизона. Полковник прислал отдал приказ бросить машины там где они стоят и эвакуировать потерпевших. Посыльный командира базы покрыл матросов трёхэтажным матом и приказал вытаскивать вьетнамцев из фюзеляжа. Матросы авиации военно-морского флота, очумевшие от указаний сыплющихся на них с разных сторон, схватили носилки и бросились к искореженному самолёту.
К этому времени Николишин успел пробраться внутрь самолёта, разобрал завал из кондиционеров перед входной дверью самолёта и открыть её.
Извлечённые из пассажирского отсека тела переносили от самолёта до бетонной полосы. Там врач проверял сердцебиение каждого вьетнамца, в надежде обнаружить хоть кого-то живым. Но щуплые желтокожие тела были безжизненны. Две пары матросов сбрасывали мертвецов одного за другим на бетон и бежали за следующими жертвами моей халатности. Если бы я мог говорить, я бы мальчишкам сказал: "Ребята, не спешите. Всех, кто не задохнулся в дыму, вы утопили в воде, когда тушили тлеющую вату".
Но, конечно же, не они были в этом виноваты.

Подъехал подъёмный кран. Сварщики принялись вырезать моё командирское кресло из груды искорёженного металла. Всё, что осталось от правого лётчика Серёжи и бортового техника Гены, давно уже достали и увезли. Штурманскими останками решили заняться позже. Механики и инженеры копошатся вокруг меня, не замечая, что я слежу за их действиями. Боятся посмотреть мне в лицо. Никто не хочет видеть открытые глаза смерти.
Всё вроде бы обрезали и подвели троса под дно кресла. Кто-то крикнул:
- Вира помалу!
Спасатели зацепили заголовник моего кресла крюком и крановщик начал осторожно поднимать меня вверх на длинной стреле подъёмного крана. Я повис на привязных ремнях своего кресла. Временно утихшая боль вернулась с удесятерённой силой. Пока я осматривал разрушения, полученные самолётом, и наблюдал за работой "спасателей", я и забыл, в каком плачевном состоянии находится моё собственное тело. Я невольно застонал, протестуя против такой невыносимой пытки.
- Командир жив! - пронеслось от одного человека к другому.
Передвижной подъёмный кран опустил меня между машиной скорой помощи и горой из тридцати мертвецов. Врач, пощупав пульс, покачал головой и сказал медицинской сестре, стоящей рядом со мной на коленях:
- Поторопись, Лариса. Мы можем не довезти его до санчасти.
Он принялся скальпелем разрезать привязные ремни кресла, а девушка взялась резать лямки парашюта. Затем меня на носилках уложили в машину и мы помчались по рулёжной дорожке аэродрома в мой последний путь.
Медсестра сидела в салоне скорой помощи на откидном стуле рядом со мной. Она то и дело вытирала стерильной салфеткой пот с моего лба. Заливаясь слезами, Лариса успела мне рассказать, что стрелок сидевший в хвостовой кабине остался цел и невредим. Сопровождающий груз старший лейтенант, незадолго до аварийной посадки, перебрался в кабину к стрелку и тоже жив. Но, прыгая из этой кабины на землю, сломал себе обе ноги. А вот техника по десантному оборудованию, находившегося в грузовом отсеке, убило сорвавшимися с креплений кондиционерами.

Я был благодарен ей за горячие слёзы сочувствия, капающие мне на руку. За то, что она умоляла меня не умирать, продержаться пока санитарная машина доедет до санчасти, где меня обязательно спасут. Я был благодарен судьбе за то, что в мой последний миг со мной сидела такая красивая девушка - Лариса.

Я умер в машине скорой помощи, не доехав всего лишь двести метров до палаты интенсивной терапии, отказавшись цепляться за эту жизнь.