Глава 27

От взлётно-посадочной полосы аэродрома Кневичи, где базировался мой транспортный полк, до аэродрома Пристань было двадцать пять километров по прямой. Весь полёт, от запуска двигателей в своём капонире до остановки винтов на стоянке прилетающих экипажей, занял двадцать минут. В ожидании предназначенного для перевозки груза мой экипаж вышел под крыло самолёта и с любопытством уставился на диковинное создание инженерной мысли.
Мимо нас прорулил палубный истребитель. Его очертания очень напоминали английский «Харриер». За это вероятные противники классифицировали наш Як-38, как «Форджер», что в переводе означало «Фальсификатор», «Фальшивомонетчик», «Субъект подделки» или «Лжец». Это имя специалистам говорило о многом. Скопированный у врагов, и запущенный в производство с опозданием в семь лет, наш самолёт оказался не улучшенной, а ухудшенной копией британского оригинала. Он был на полторы тонны тяжелее старшего брата, радиус полёта его был почти вдвое меньше, а его двигатели были настолько слабы, что в жарких широтах самолёт вообще не мог оторваться от палубы корабля-носителя.
Взлётная площадка, куда Як направлялся, представляла собой квадрат, покрытый металлическими листами, и находилась от нас на расстоянии ста метров. Достигнув её и установив нос строго против ветра, самолёт замер. Мы отчётливо видели, как лётчик открыл заслонки подъёмных и развернул сопла маршевых двигателей вертикально вниз. Медленно выведя обороты всех четырёх турбин на "взлётный режим", он плавно оторвал машину от земли и завис на высоте пять-шесть метров. Грохот стоял такой, что разговаривать было невозможно. В момент перевода поворотных сопел маршевых двигателей в "разгонный режим" самолёт сперва слегка наклонил нос, пролетел немного вперёд, вдруг резко "клюнул" и упал. Во время этого "клевка" катапультное кресло выбросило лётчика вверх. ЯК ударился носом о железный лист, сломался пополам и почти сразу же взорвался. К Через десять секунд к месту падения с воем сирен подлетели две пожарные машины. Их широкогорлые пушки заворочались из стороны в сторону, изрыгая кубометры огнегасящей пены.
В это время лётчик спускался на парашюте, а ветер подносил его всё ближе и ближе к пожару. Видя, что попадание в огонь неизбежно, борющийся за жизнь пилот рванул стропы парашюта на себя, наполовину сложил купол и со скоростью, вдвое превышающую обычную скорость снижения, упал на бетон полосы. Купол парашюта упал рядом с ним, но ветер вновь наполнил его и потащил в огонь. Тело безжизненно волочилось на стропах за ним, метр за метром приближаясь к горящим обломкам самолёта. Когда шёлк достиг огня, парашют вспыхнул и обмяк. Пилот же остался лежать на расстоянии длины строп от растёкшегося горящего керосина.
Три матроса в робах пожарных, держа в руках толстый брезентовый шланг и распыляя перед собой широким фонтаном воду, приблизились к нему. Когда они подошли вплотную, один из матросов наклонился, взял лётчика за ногу и не разгибаясь потащил его по бетонке, как мешок с песком, подальше от огня
Голова пилота, в пластиковом шлеме с затемнённым стеклом, мелко подпрыгивала на стыках бетонных плит. Руки болтались по обе стороны от головы. На левой кисти, затянутой в чёрную кожаную перчатку, расстегнулся металлический браслет «Штурманских» часов. Через несколько секунд они сползли с запястья и остались лежать на земле. Когда один из пожарных увидел это, он бросил шланг, быстро подобрал этот продукт московского часового завода «Полёт» и сунул его в карман своего несгораемого комбинезона. Отойдя назад на безопасное расстояние, спасатели присели у бесчувственного тела и после короткого осмотра замахали руками, призывая на помощь медиков. Санитарная машина рванулась с места её стоянки.
«Значит, лётчик остался жив», - с облегчением подумал я.

Всё чрезвычайное происшествие заняло не больше двух минут, но оставило на душе тяжёлый след, всколыхнув неприятные воспоминания о собственной катастрофе и о нелёгкой судьбе моего отца, волею судьбы летавшего в этих же краях более четверти века назад.
Стоянка прилетающих самолётов находилась на северном окончании взлётной полосы. С неё открывался прекрасный вид на залив Петра Великого, раскинувшийся всего лишь в четырёхстах метрах на запад от аэродрома. Именно над этими водами в конце пятидесятых годов рухнула многообещающая карьера моего отца.

Григорьев-старший в те годы летал штурманом бомбардировщика Ил-28 и служил в гарнизоне Майхе. Аэродром гарнизона был вершиной равнобедренного треугольника, двумя нижними углами которого являлись аэродромы Кневичи и Пристань. В начале семидесятых, на волне борьбы с китайскими географическими названиями, близлежащий к аэродрому Майхе-Олений городок был переименован в Штыково, а одноимённая речушка в Артёмовку. Война в Корее закончилась несколько лет назад, но напряжение в регионе было настолько велико, что к боевой подготовке экипажей минно-торпедной авиации командование флота относилось с повышенным вниманием.
Плановые тренировки, в атмосфере максимально приближенной к боевой, проводились с завидной регулярностью, чередуясь с внезапными учениями. Во время очередных флотских манёвров звено бомбардировщиков, в котором служил мой отец, было поднято по тревоге и экипажам было приказано провести «торпедную атаку по буруну морской цели» на полигоне расположенном между бухтой Большой Камень и полуостровом Муравьева-Амурского. На практике это выглядело так: буксир на длинном тросе волочил буй, который создавал за собой пенный бурун. Учебные торпеды, без взрывателей, должны были пройти от буя как можно ближе и попасть в сети ожидающих их катеров торпедоловов.
На маршруте к полигону экипажи звена построили клин из трёх Ил-28-х. В голове его летел самолёт под управлением командира звена капитана Звягинцева и штурмана звена капитана Малюгина. Левым ведомым был старший лейтенант Андреев, его штурманом лейтенант Григорьев, а справа от ведущего летели старший лейтенант Власенко и штурман лейтенант Фомин.
При подлёте к морскому полигону, когда по расчётам моего отца до цели должно было быть ещё сорок километров, от командира корабля поступила команда:
- Открыть бомболюк.
Безусый лейтенант Григорьев-старший возразил:
- Рано. До цели ещё четыре минуты.
- Открывай не рассуждая! Командир звена доложил, что видит бурун за мишенью. И Власенко тоже бомболюк открыл.
- Бомболюк открыт, - доложил мой батя.
- Сброс! - прокричал командир.
- Рано, - взмолился штурман.
- Бросай. Их торпеда уже у воды.
- И наша пошла, - отозвался отец, зачеркнув этим свою карьеру.
После закрытия створок бомболюка он с надеждой в голосе спросил своего командира:
- Леша, ты не видел, Власенко с Фоминым торпеду сбросили?
- Их торпеду я не видел, мы ведь как сбросили свою, сразу же в разворот пошли. Не до них было.

По возвращению на аэродром все три экипажа были немедленно арестованы и через неделю разбирательств командир звена был демобилизован без права на пенсию, штурман звена предстал перед судом военного трибунала и больше его никто не видел. Штурман правого ведомого экипажа, лейтенант Фомин был повышен в должности до штурмана звена, мой отец получил предупреждение о не полном служебном соответствии в формулировкой: «За покушение на командующего Тихоокеанского флота». А всё дело было в том, что экипаж ведущего самолёта принял бурун за катером адмирала Фокина, который в это время пересекал залив Петра Великого, направляясь из бухты Улисс в бухту Большой Камень, за бурун цели и учебной торпедой атаковал своего военного начальника, спровоцировав на такое же действие и своего левого ведомого. Так же в ходе следствия выяснилось, что экипаж старшего лейтенанта Власенко хоть бомболюк и открыл, но торпеду не сбросил. Штурман Фокин наотрез отказался выполнять приказ командира корабля. Впрочем, средства объективного контроля полётов в то время были ещё в зачаточном состоянии и магнитофонных записей переговоров членов экипажа не существовало. О чём говорили лётчик со штурманом в тот момент, и как они пришли к решению сохранить торпеду в бомбовом люке, известно лишь им, да их стрелку-радисту. Поэтому старший лейтенант Власенко ни получил ни поощрения, ни наказания, а мой отец о несогласии со своим командиром в вопросе сброса торпеды даже не докладывал. Бездоказательная попытка перевести стрелки на командира экипажа могла в то время только усугубить его положение,.
Так и прослужил отец, почти тридцать лет, со строгим взысканием от КомТихФлота и уволился с должности штурмана противолодочной эскадрильи, хотя по задаткам тянул как минимум на дивизионного.

«Да, Геродот, со своей концепцией циклического развития истории был в во многом права, - грустные мысли потянули меня на философию. - История действительно развивается по спирали. Я бы ещё ввёл, как в нашей среде говорят, поправку на ветер. Потому как спираль развития не только растёт вверх, но ещё и имеет линейно-поступательную составляющую. Поэтому, через треть века, в тех же самых местах, сын штурмана – лётчик, отгребает «по-полной» и заслуженно, и незаслуженно.»

Авария Як-38, произошедшая в тот день на аэродроме Пристать, ничуть не изменила нашего полётного плана. Забрав предназначенный для нас груз, мы взлетели в сторону пролива, с набором высоты развернулись над безымянной бухтой и взяли курс на авиабазу Монгохто. Пролетая над гарнизоном Романовка я качнул самолёт с правого крыла на левое, отдавая дань героям служившим в той дыре.


Глава 28

Дома нас ждала новость.
На утреннем построении полка командир зачитал короткий приказ пришедший накануне вечером из штаба авиации флота:
- Двум экипажам полка подготовиться к перелёту во Вьетнам.
- Двум? С чего бы это? Всегда летали по одному, - со всех сторон послышался ропот моих сослуживцев.
Всем тогда было ясно с самого начала, что в командировку сроком на один месяц полетит всего лишь один из них. Второй должен готовится как дублёр, на случай непредвиденных обстоятельств. Начальник штаба огласил фамилии командиров воздушных кораблей с утра приступающих к подготовке к перелёту. Свою фамилию среди счастливчиков я, как всегда, не услышал. После построения я подошёл к командиру полка и напрямую спросил:
- Товарищ полковник, а почему мой экипаж опять не планируется в зарубежный полёт?
Командир с ехидной улыбкой ответил мне:
- Ты ведь только-что прилетел из Монгохто, не можем же мы тебя планировать опять в далёкий рейс.

Назвать мой однодневный перелёт, с посадками на двух флотских аэродромах, "далёким рейсом" было, по меньшей мере, не корректно. Мы даже не обращались в финансовую часть за командировочной денежной компенсацией, в размере двух рублей и шестидесяти копеек.
Но пререкаться с ним было бесполезно. Он всё прекрасно понимал. И я тоже. Я не участвовал в давно отработанной системе подношений и подарков, не ездил с руководством полка на охоты и рыбалки, не просиживал с ними часами в саунах, обсуждая достоинства и недостатки очередной новой телефонистки с узла связи или штабной секретарши. Я не входил в узкий круг "доверенных лиц".

С новостью о зарубежном задании я пришёл на стоянку эскадрильи. Экипаж ждал меня на самолёте. Выпроводив стрелка и борттехника по авиационно-десантному оборудованию, мы закрылись на военный совет в пассажирской отсеке.
Сперва я разъяснил своим ребятам, о каких командировочных условиях идёт речь. Командование обещало полностью сохранить денежное довольствие на Родине. Покрыть все командировочные расходы, такие как еда, жильё и наземный транспорт в месте пребывания. А также заплатить по пятьдесят американских долларов за каждые сутки пребывания за границей. Получалось, с учётом одного дня пути туда и одного обратно, одна тысяча шестьсот долларов каждому.
- За такие деньги на Родине надо летать шестнадцать месяцев, - сказал я в заключение. - Предлагаю вам высказать свои соображения по поводу того, как нам съесть этот пирог и не подавиться.
Следуя морским традициям, я предоставил первое слово самому младшему члену экипажа Сергею Коваленко. Правый лётчик сказал:
- Надо сделать подарки всем начальникам, от которых будет зависеть выбор экипажей.
- Во первых выбор уже сделан, и не в нашу пользу. Удивительно, что ты это упустил, а во вторых, - я принялся перечислять задействованных в принятии решения офицеров, загибая пальцы на руках. - По-твоему, мы должны купить подарки: командиру полка, начальнику штаба, замполиту, начальнику связи, главному инженеру и оперу КГБ. А вручать их ты им понесёшь? Нет? Я так и думал. Радист, твоя очередь. Предлагай свой план.
- Нам следует дождаться, когда полковое руководство выберет экипаж и самолёт для этого полёта, и привести этот самолёт в неисправное состояние, - сказал прапорщик Оноприенко.
- Гениально! - съязвил бортовой техник. - Во-первых, если поймают, то сразу в тюрьму посадят, а во-вторых, просто заберут у нас наш исправный самолёт, а нам всучат поломанный. Чтобы мы не скучали, когда наши "друзья" будут настоящие деньги зарабатывать.
- Правильно. Это, конечно же, не выход. Гена, что ты думаешь, нам следует предпринять? - спросил я Рыбникова.
- Нет идей.
- Штурман?
Он молча покачал головой.
- Раз у вас нет никаких идей, то сидите, и слушайте короткую лекцию о стратегии шахматных партий. Существуют три основных "кита" успешного развёртывания дебюта. Первый "кит" - это быстрая и целеустремлённая мобилизация сил. Это то, что мы делаем с вами сейчас. Второй "кит" - расстановка пешек. Вы у меня, конечно же, не пешки, но расставить вас по позициям должен я. Третий "кит" - это центр. Бить будем неожиданно, по самым центральным фигурам и наверняка. Что это значит, я вам сейчас объясню. Вылет во Вьетнам назначен на следующий четверг, то есть ровно через неделю. К обеду руководство полка определится с основным и дублирующим экипажем. У них на подготовку будет всего четыре с половиной дня. Полдня сегодня, пятница, понедельник и вторник, возможно пять, если их привлекут готовиться в субботу. В среду, за день до вылета, из Владивостока приедет комиссия проверять их знания. Значит, мы должны: в понедельник нанести удар по основному экипажу, а во вторник по дублирующему. Тогда у командования не будет другого выхода, кроме как послать к вьетнамцам нас. Завтра, в пятницу, жду ваших предложений по устранению конкурентов. Мы имеем три дня. Ты, штурман, можешь потихоньку начинать готовиться к этому полёту. Старайся не привлекать к себе внимание, но учти, если мы вырвем из их зубов этот кусок, то сделаем это в самый последний момент, и тогда тебе может не хватить времени на подготовку. К тайной операции по борьбе за наше светлое материальное будущее я тебя не привлекаю. А вы, - я обвёл взглядом остальных. - Думайте, где у них слабые места. И помните, что удача всегда ставит на тех, кто сам крепко стоит на ногах, а на лежачих она просто кладёт.
Утро пятницы не принесло нам ничего нового. Перед построением полка, для дачи указаний на рабочий день, мои ребята потупленными взорами ответили на мой вопрошающий взгляд. Отправив техников на самолёт выполнять двухсот часовые регламентные работы, я подозвал своего правого лётчика Серёжу и попросил его сосредоточить внимание на том, как у счастливцев, которым выпала "великая честь представлять нашу Родину за рубежом", хранится их лётная документация.
В понедельник два свободных от подготовки к выполнению государственного задания экипажа улетели по дальневосточным гарнизонам в двухдневные командировки. Мои ребята доделывал технический осмотр нашего самолёта. Один экипаж был в отпуске, и два экипажа готовились лететь во Вьетнам. Итого шесть экипажей Ан-12-х. Осталась самая малость, придумать, как убрать двух последних.
После обеда по полку пополз слух о том, что правый лётчик основного экипажа готовящегося к международному полёту, не может найти свою лётную книжку. До вечернего построения личного состава воинской части он обыскал весь штаб, но главного документа так и не нашёл. А зря, ведь в нём были записаны результаты всех теоретических и практических экзаменов, сданных им за последние несколько лет, данные об общем часовом налёте и налёте на данном типе самолёта, результаты медицинского освидетельствования каждой врачебно-лётной комиссии и количество парашютных прыжков, выполненных им за время его лётной карьеры, отмечены проведённые с его участием тренажи по экстренному покиданию самолёта и внесены не менее дюжины лётных характеристик, подписанных разного уровня инспекторами и командирами. Другими словами там было всё, что могло подтвердить его квалификацию.
В семнадцать ноль-ноль построив полк, наш командир произнёс воспитательную речь в духе сороковых годов. Он говорил о главных общечеловеческих заповедях изложенных в моральном кодексе строителей коммунизма, о военном братстве, договорился даже до того, что вспомнил лозунг - "сам погибай, а товарища выручай".
Я слушал его и не мог понять, к чему он клонит? Кровь для кого-то сдать нас уговаривает, что ли? Но я был не прав. Полковник попросил нас остаться после построения и обыскать окрестности штаба. Он надеялся найти пропавший документ.
Не имевшие дома срочных дел офицеры и прапорщики, разделив прилегающую местность между эскадрильями, принялись по-квадратно прочёсывать каждый метр земли. Через два часа, в сумерках вечера, спустившегося над Приморьем, когда солнце вовсю сияло над столицей нашего государства, а англичане ели свой "лёгкий завтрак", когда американцы ещё не проснулись, а папуасы островов Тонга уже легли спать, скромный техник, из группы обслуживания электрооборудования самолётов, увидел лётную книжку.
"Жизненно-необходимый" для правого лётчика документ плавал в болотной жиже, уходящего глубоко под землю и давно заброшенного бомбоубежища, на ржавой решетчатой двери которого висел такой же ржавый замок. Ключ от него был давно потерян, а имя офицера, ответственного за надлежащее содержание бомбоубежища, написанное на висевшей у двери табличке, было незнакомо даже нашему пятидесятилетнему полковнику. Увидев эту картину, командир приказал прекратить поиски и отпустить военнослужащих по домам. Речь о том, чтобы достать лётную книжку даже не заводилась, в этом, как в немецком порнофильме, не было ни-какого смысла. Времени на её восстановление уже не осталось.
Полковник окинул взглядом стоящих вокруг него офицеров, поманил меня пальцем и, когда я приблизился к нему почти вплотную, тихо сказал:
- С утра твой экипаж садится на подготовку к полёту во Вьетнам. Готовитесь как дублёры. Ясно?
- Так точно. Разрешите идти?
- Иди. Нет, постой.
Я остановился как вкопанный и развернулся на каблуках.
- Где ты был сегодня весь день? Я тебя в штабе ни разу не встретил.
- На самолёте. Вместе со всем моим экипажем выполнял регламентные работы.
- Ладно, иди.

Весь вторник прошёл в усиленной и ускоренной подготовке. Мы отставали от основного экипажа на три дня, но должны были быть готовыми к встрече с комиссией штаба в среду, в девять ноль-ноль.

Маршрут был действительно трудный.
Восточным путём во Вьетнам мы долететь не могли. Мимо недружественного нам Китая, над морем, из-за недостатка топлива мы ни как не дотягивали. Китайцы, имея свой взгляд на наше военное присутствие под их южными границами, приземляться для дозаправки на своей территории не разрешали. Чтобы достичь Вьетнам нашим экипажам приходилось лететь через половину Азии. Поэтому штурман с благодарностью пожал мне руку, за своевременное предупреждение о возможной подготовке.
На его рабочем столе лежала стопка карт, включающая в себя: половину Советского Союза от Владивостока до Ташкента, затем шли листы Пакистана, Индии, Бангладеш, Бирмы, Лаоса и, наконец, несколько листов самого Вьетнама. Большинство из них уже были готовы. Я с восхищением спросил его:
- Васильев, ты где и когда успел столько работы перелопатить?
- Дома. В субботу и воскресенье, - ответил Вадим.
- Герой.
- Не скромничай, командир, ты ведь тоже зря время не терял, - сказал он, намекая на лётную книжку, найденную в болотной воде бомбоубежища.
- Это Серёжина работа, а я был на самолёте, алиби ему обеспечивал.
После конца рабочего дня я не спеша пошёл по лесной тропинке на остановку рейсового автобуса номер 7, "Аэропорт-Центр". Впереди меня гурьбой шли наши офицеры. У трассы их группа разделилась на две части. Большая повернула в сторону здания аэровокзала и пошла пешком, а меньшая, в числе которой был я, перешла дорогу и осталась стоять на остановке.
Среди группы лётчиков ушедших в международный аэропорт я увидел командира моей эскадрильи и его штурмана. До сегодняшнего дня они были дублирующим экипажем. С утра дублёром был объявлен мой экипаж, а их назначили основным.
«Что, ребята, пошли по пивку врезать? Значит вы, голубчики, решили отметить переход из дублёров в основной экипаж. Это мне понятно. Не понятно другое. А что вы для этого сделали? Вы же палец о палец не ударили. Жар загребать чужими руками у вас не получится. Я не дам. В ресторане вас, братцы вы мои, и накроют, - я закипал от праведного негодования. - Дайте мне только до общежития доехать.»

Автобус высадил меня на пересечении Первой Западной и улицы Фрунзе, оттуда я по Заречной поднялся до Севастопольской и через пять минут скорого шага добрался до своего временного жилища.
Условия моего проживания в Артёме в выгодную сторону отличались от того, что я имел в Камчатском гарнизоне Елизово.
Во-первых, я жил один.
Во-вторых, в семейном крыле, что позволяло мне приходить и уходить будучи незамеченным дежурной по общежитию.
В-третьих, у меня как у всех командиров воздушных кораблей, был служебный телефон. И я мог без посредничества военных телефонисток дозвониться хоть тестю в рабочий кабинет, хоть жене домой, хоть Светлане Мухиной. Последняя, несмотря на то, что больше не служила в батальоне связи, служебный телефон тоже имела.

Но в тот момент мне было не до них. «Главное, чтобы начальник политотдела авиации нашего флота не ушёл с работы домой, - свербела в голове досадная мысль. - Конечно же, я могу достать его и дома, но в этом случае прийдётся подключать к этому делу телефонистку и называть своё имя. А тогда сохранить инкогнито не удастся.»
Я зашёл в комнату, закрыл дверь на английский замок и набрал номер телефона нашего главного замполита. Мне повезло в этот день во второй раз. Несмотря на седьмой час вечера, генерал был на рабочем месте. Как только он поднял трубку и назвал себя, я не представляясь, доложил:
- Товарищ генерал, экипаж, вылетающий послезавтра по государственному заданию в международный полёт во Вьетнам, в настоящий момент пьянствует в баре аэропорта «Владивосток».
Я специально сгустил краски, употребив крайне негативную форму, описывающую употребление алкогольных напитков. Кто потом будет разбираться, где проходит грань между парой кружечек пивка и двумя-тремя бутылками водки.
Машина была запущена. Для руководителя политической службы такой сигнал приравнивался к команде, подаваемой опытным кинологом своей собаке. Итак, "фас" прозвучал. Подождём результатов до утра.

Пока я потирал руки от предвкушения приятных новостей, генерал связался по телефону с моим командиром полка и приказал ему немедленно найти командира первой эскадрильи и его штурмана. После чего доложить о том, где они были найдены. Предчувствуя недобрые вести, полковник первым делом позвонил обоим разыскиваемым домой. Встревоженные неожиданным звонком супруги офицеров ответили, что их мужья ещё не вернулись со службы.
«Значит, они пошли в аэропорт», - догадался командир.

Пивной бар аэропорта был единственным местом в городе, где военный патруль не цеплялся к офицерам, посещавшим его в военной форме. Командир зашёл в него и, среди двух десятков других офицеров и прапорщиков, сразу увидел тех, кого искал. Майоры сидели за одним столиком, перед каждым из них стояло по две пустых, и по две полных кружки пива. Подойдя к ним, командир сказал:
- Жду вас обоих в машине у центрального входа.
В полном молчании доехали они до штаба полка. Полковнику очень хотелось сказать своим подчинённым всё, что он о них думает, но заводить разговор при водителе-матросе не стоило. В своём кабинете командир полка дал волю своим нервам. Побушевав несколько минут, он поднял трубку прямой связи с начальником политотдела и доложил, что оба разыскиваемых офицера находятся в его кабинете.
- Где ты их нашёл? - спросил генерал.
- В баре аэропорта, - ответил полковник. - Но они совсем не пьяные, - попытался защитить он их.
- Ну да, - ответил генерал с сарказмом. - Они туда за лимонадом ходили. Ты эти сказки завтра командующему авиации расскажешь.
Он повесил трубку, а командир, с тоской во взгляде, посмотрел на бледные лица "пойманных на горячем" лётчиков, и сказал:
- Что стоите? Идите обратно в бар, допивайте своё пиво, раз вам так невтерпёж было. Теперь во Вьетнам вместо вас сопляк Григорьев полетит.
Наутро грозная комиссия проверяла готовность обоих экипажей. До разговора командира полка с командующим флота никаких изменений в плане выполнения задания сделано не было. Не придавая особого значения моему экипажу, члены комиссии выставили нам по результатам проверок самые высокие оценки. Возможно, баллы были завышены. Просто штабным полковникам было жаль дублёров, проделавших за короткий период времени такой большой объём работы. Зайдя в кабинет командира, и известив его о результатах своей проверки, председатель комиссии, заместитель командующего авиации флота по боевой подготовке, позвонил своему начальнику и доложил о полной готовности обоих экипажей к предстоящему полёту. Командующий авиации приказал дать телефонную трубку командиру полка и, когда тот представился, спросил его:
- Так, где ты вчера нашёл своих "соколов"?
- В пивном баре, товарищ генерал-лейтенант.
- Значит, завтра полетят дублёры. Как я понял из доклада зама, они не хуже основного экипажа подготовились к полёту.
Он положил трубку, а полковник тихо сказал: - Вот это-то и странно.

Как только комиссия уехала, я был вызван в кабинет командира полка. В присутствии моего командира эскадрильи полковник объявил, что решением командующего государственное задание перелагается на мои плечи. И что, невзирая на мою молодость и горький опыт, он уверен, что я с честью его выполню.
Я вышел из кабинета, ощущая себя римским триумфатором Октавианом Августом, получившим высшую почесть от сената за неоценимый личный вклад в решающей победе над неприятелем. Передо мной стояла не простая задача - не показать распирающую меня радость окружающим. Ведь моя служба в полку не заканчивалась на этой вьетнамской командировке. Через месяц мне предстояло возвращаться назад, в Артём. И хоть я зять контр-адмирала, это всё же меньше, чем двоюродный племянник Юлия Цезаря, которым был император Август. Как мои сослуживцы встретят меня? Предсказать было очень трудно. Наверняка кто-нибудь, взвесив все за и против, смог бы вычислить нас. Хотя, конечно, доказать бы никто ничего не смог.
Как говорил генеральный прокурор сталинских времён Андрей Януарьевич Вышинский: "Признание - царица доказательств", а я ни в чём и никогда не признаюсь.


Глава 29

От штаба полка до стоянки самолётов я добежал бегом. Сущий пустяк восемьсот метров. В герметичной кабине самолёта правый лётчик, штурман, бортовой инженер и радист играли в преферанс. Стрелок и техник по десантному оборудованию резались в нарды.
- Мы летим, - обрадовал я свой экипаж войдя в тесную кабину. – Это хорошая новость, вторая чуть хуже - у нас очень мало времени на подготовку.
- Так мы готовы, - вяло ответил штурман, нехотя откладывая карты в сторону.
- Мы готовы к перелёту, а не к командировке. А это две большие разницы. Поэтому слушайте боевую задачу. Серёжа, - я повернулся к второму пилоту. - Как только переоденешься в гражданское, дуй в магазин детского питания и купи как можно больше пачек сухого молока «Малыш». Не меньше парашютной сумки.
Мой помощник молча кивнул головой.
- Радист и стрелок, на вас лежит задача найти и купить опреснитель морской воды. Тоже по-максимуму. Вадим, на тебе сгущёнка, добудь сколько донесёшь. Гена, я помню у тебя есть знакомый на вещевом складе, купи у него форменных рубашек. Ну и вы все, - я обвёл взглядом моих подчинённых. - Поскребите по углам, все форменное, что не износили до дыр, завтра должно быть на борту.
- Командир, что это за странный подбор запасов? Опреснитель морской воды, детское питание, сгущёнка и форменные военно-морские рубашки? – спросил меня радист прапорщик Оноприенко.
- Коля, ты во Вьетнаме был? Не был, - ответил я сам себе за радиста. - И я не был. А вот опытные транспортники говорят, что два–три килограмма опреснителя мы запросто можем обменять у вьетнамцев на видеомагнитофон или игровую приставку. Две банки сгущёнки легко меняются на один пузырь рисовой водки. Одна форменная рубашка равна уже пяти бутылкам. Понимаешь? Нам таможня в Ташкенте спиртное с собой взять не даст, а сгущёнку пожалуйста. И к рубашкам таможенники прикопаться не смогут. Сечёшь?
- Значит мы будем специализироваться на электронной аппаратуре и водке, я тебя правильно понял, командир? – спросил меня Васильев.
- Вадик, - ласково ответил я ему. - Мы будем специализироваться на деньгах, а что нам принесёт деньги значения не имеет. Я, лично, предпочёл бы жемчуг и женские украшения из золота, но если я увижу, что на аппаратуре мы заработаем больше, то будем заниматься электроникой. Разговор считаю законченным. Разбегайтесь по домам. Жду вас в лётной столовой на завтраке в шесть утра.
Через пять минут под самолётом остались только бортовой техник и я.
- Гена, надо поговорить, - сказал я Рыбникову когда он закрыл входную дверь на замок.
Бортовой техник по прежнему стоял на лестнице перед дверью и возился с пластилином. Ему ни как не удавалось скрепить две верёвочки своей печатью. Пластилин расплавился на солнце и расползался в разные стороны под давлением латунной печати.
Плюнь ты на неё, - посоветовал я Геннадию.
Я уже плевал, не помогло, - ответил Рыбников.
- Да, нет. Я в смысле, брось так. Ни черта за ночь с самолётом не случится.
- Ну, да. Дежурный по стоянке части меня даже ночью поднимет, если увидит, что самолёт не опечатан.
- Хорошо, мучайся и слушай. Ты сможешь за ночь раздобыть ртуть?
- Ртуть? – переспросил меня Рыбников с изумлением.
Я кивнул.
- Зачем тебе ртуть?
- Это самый ценный обменный продукт во Вьетнаме. Я не знаю зачем он узкоглазым, но говорят, что он там дороже золота.
- Командир, ртуть я конечно могу найти, но во-первых - она и здесь дороже золота, а во вторых - может не стоит связываться? Уж очень это опасный продукт. Суди сам, если на границе мы сгорим с детским питанием или с опреснителем морской воды, то отделаемся выговорами, а если нас прихватят со ртутью, то сядем все. Или ещё того хуже, отравимся.
- Ладно. Забудь. На первый раз хватит и того, что я перечислил ранее.

В четверг, с посадкой для дозаправки в Иркутске, мы долетели до Ташкента. Переночевали, успешно прошли таможенный и пограничный контроль, взлетели и взяли курс на пакистанский город Карачи. Аккуратно обходя горные вершины, острые и заснеженные пики которых едва не достигали наших крыльев, мы стремились как можно быстрее достичь долину реки Инд. Совсем недавно в этой гористой местности разбился московский экипаж, возвращавшийся из Ханоя.

Взлетев в свой последний полёт в Карачи, москвичи, пройдя между Пешаваром и Исламабадом, на высоте восемь тысяч метров попали в очень сильную грозу. Диспетчерская служба Пакистана, вместо того чтобы помочь экипажу обойти очаги обледенения, потребовала строго выдерживать маршрутный коридор полёта. Не имея права на маневр по своему усмотрению экипаж, стеснённый условиями гор, обнаружил впереди себя широкую полосу града и поздно принял решение на разворот.
Ледяные шары, размером с куриное яйцо, пробили масляные радиаторы трёх двигателей из четырёх. Во время разворота, повреждённые двигатели поочерёдно остановились. Самолёт, потеряв семьдесят пять процентов тяги, с креном и снижением на высоте пять километров врезался в гору, в районе города Читрал. Ребята материли всех и всё когда осознали, что это конец. Их речь жутко было слушать даже привыкшим к таким ситуациям членам комиссии, расследовавшим причину трагедии. Каково же было лётчикам, ознакомившимся с содержанием магнитофонной записи после детального разбора катастрофы? Это невозможно передать словами.
Обычно экипажи гибнут молча. Лётчики борются за спасение самолёта до конца, а все остальные члены экипажа свято верят в их мастерство. Иногда врезаются в гору в облаках при заходе на посадку, не успевая даже нажать кнопку микрофона. А бывает, за одну или две секунды до удара один из пилотов осознав, что спасения нет, скажет какое-нибудь грубое слово. Переводилось оно, в рамках общепринятой разговорной лексики, по-разному, например: "Это конец", или "Приехали", или "Всё", или "Эх". И уж совсем редко экипаж теряет веру в спасение на таком раннем этапе. Собственно, уже после отказа второго двигателя, шансы московского экипажа на спасение понизились до нуля. А когда после падения давления масла ниже критического автоматически встал во флюгерное положение третий, они все сразу поняли, что это за ними пришло то грубое слово, которое имеет так много переводов. И унесёт оно их всех с собой. Поэтому и ругались они последними словами перед смертью, в течение четырёх минут, пока снижались в крене с восьми тысяч метров до пяти.
Не лишним будет вспомнить о том, что погибшие ребята имели на руках точный прогноз погоды по маршруту. Но то ли их жадность заела, ведь в случае незапланированной ночёвки в Карачи, каждому члену экипажа пришлось бы заплатить по пятьдесят долларов за гостиницу, то ли русский "авось проскочим", сыграл с ними злую шутку. Неизвестно. Ясно лишь то, что они приняли осмысленное решение лететь через грозу, не имея запасного аэродрома.

Благополучно долетев до Карачи, мы заправились, и вновь взлетев, взяли курс на бирманский город Мандалай. Пролетая над территорией центральной Индии, я не мог не вспомнить о другой несчастной лётной судьбе. Где-то там, далеко внизу, гниют сейчас в тюрьме, среди вшивых индусских уголовников, шестеро русских парней, ввязавшихся в коммерческую авантюру.
Экипаж небольшого транспортного самолёта АН-26 был нанят британским подданным в Шри-Ланке, и вылетел с грузом ящиков из городка Тирикунамалая, расположенного на севере острова Цейлон. По плану, представленному англичанином, они должны были приземлиться в индийском городе Мадрас и сдать там груз. Но как только самолёт достиг берегов Индии, заказчик потребовал снизиться до "тысячи пятьсот" и открыть грузовую рампу. Постоянно сверяя карту с очертаниями пролетаемой местности и будучи заранее ознакомленным с системой сброса грузов, он, управляя транспортёрной лентой из грузового отсека, сбросил ящики на джунгли.
Из-за несоответствия единиц измерения, находящихся в обиходе у граждан Её Королевского Величества и у "товарищей" из восточной Европы, произошла роковая для экипажа ошибка. Хозяин груза дал экипажу команду на снижение до "тысячи пятисот", подразумевая футы, а наши лётчики заняли полторы тысячи, но, естественно, в метрах.
Сброшенный с высоты, в три раза превышающей расчётную, груз на парашютах спустился далеко от того места, где его ожидали. И попал в руки правительственных войск.
В ящиках, как не трудно догадаться, было оружие.
Самолёт благополучно приземлился в Мадрасе. Заказчик рассчитался с командиром воздушного корабля наличными деньгами и ушёл, а экипаж в полном составе был арестован индийской службой безопасности в гостинице вечером того же дня.
Верховный суд Индии постановил: казнить всех шестерых пособников террористам. И только традиционно дружеские межгосударственные взаимоотношения Советского Союза и Индии остановили топор палача.
Опять чёрт-те о чём думаю в полёте. Серёжа спит. Радист ушёл в герметичный отсек играть в нарды с бортовым техником. Связь ведёт прикомандированный к нам на это